Читать книгу Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Сборник - Страница 3

Бушует Баксан, несет дубы и чинары, вырванные с корнями в лесу, и воет, как голодный волк зимней ночью в степи; оттого он бушует, что летнее солнце зажигает снега на ледниках Эльбруса, и ручьи бегут в ущелье, пробираясь меж скал и камней; потоки с шумом стремятся в долину, вливаются в зеленоватые воды Баксана, мутят и пенят их.

И от тяжкой обиды ревет Баксан, мечется в каменистых берегах и с жалобой несется к сестре своей Малке, величаво-спокойно вытекающей среди чутко дремлющих степей.

Мимо лесов несется он, мимо высоких холмов, на которых стоят разрушенные старинные башни, мимо дымных аулов и успокоиться не может, стонет и воет, и бьется о высокие кручи, подмывая их. Отрываются пласты желтой глины, падают в воду и еще мутнее и пенистее становится Баксан.

Сиротливо стоит на круче, почти над самыми водами его старая сакля. Дым не вьется из ее трубы, а утром не выходит со двора кабардинка с высоким кувшином на плече, не спускается по тропинке к Баксану, и высоким бурьяном зарос весь двор. Ночью в окнах сакли давно, уже давно не блестит огонек, и жутко кричит, сидя на трубе, сыч. Плетень, окружавший когда-то двор, повис над водой и скоро рухнет в нее; придет время – и сакля рухнет и погибнет проклятое гнездо, жилище братоубийцы…

Пусть ярче пылают дрова в очаге, а круговой чинак[2] крепкой бузы[3] пусть еще раз обойдет гостей.

Старый Джанхот, такой старый, что борода его пожелтела, настроит восьмиструнную балалайку и расскажет старую быль о том, как всемогущий Аллах покарал проклятого братоубийцу.

Звените, струны, звените тихою печалью давнопрошедшего времени.

За лесом, за дальними снеговыми горами солнце опустилось, и горы загорелись алыми огнями. Пыль поднялась в степи за аулом, закружилась.

Молодой князь Докшуко, юноша безусый, поспешно взобрался на крышу сакли, посмотрел в степь.

По дороге в аул скакали, поднимая пыль, всадники.

Глянул князь Докшуко и громко радостно крикнул стоявшему на дворе слуге своему, старику Индрису:

– Брат Астемир с набега возвращается!

Слез проворно с крыши, вскочил на коня и вместе с Индрисом поскакал в степь.

На серой кобылице, поджарой, тонконогой и быстрой, как птица, на той самой кобылице, которую в Кабарде оценивали стоимостью ста молодых и сильных рабов, скакал князь Астемир и под буркой держал кого-то в седле.

По обе стороны его скакали уздени[4], а за ними – воины.

Загорелое, покрытое пылью лицо Астемира чуть-чуть посветлело, засветились лаской суровые глаза, и если бы он был один, то прижал бы Докшуко к груди, а теперь только коротко ответил на приветствие брата, ибо не подобало по обычаю всенародно высказывать свои родственные чувства, привязанности.

А Докшуко, по молодости, не сумел сдержать себя, и приветствие у него вырвалось особенно громко и радостно.

Бросил он быстрый взгляд на бурку брата и чуть было не осрамился: едва удержался, чтобы не спросить его, что он держит под буркой: не у места было бы это женское любопытство.

Но он уже знал, какую добычу вез Астемир: две красивых женских ноги, высунувшихся из-под бурки, он увидел.

В отдельной сакле, в которую только Астемир входил, да старуха рабыня, сидела молодая казачка, стройная, черноглазая.

Она почти девочкой была, и пушок еще не сошел с ее румяных щек, таких румяных, какими бывают по утрам снеговые горы, когда солнце проснется…

Печальная сидела она, и слезы текли у нее по щекам.

Старуха-рабыня поставила перед ней круглый столик на трех низких ножках, на котором стоял чинак с густыми буйволиными сливками и лежали только что испеченные в горячей золе кукурузные чуреки. Поставила старуха и другой такой же столик с дымящимся шашлыком из молодого барашка, цыпленком, сваренным в молоке, и горячей просяной кашей, обильно политой медом.

А казачка почти не притрагивалась к кушаньям, плакала и, когда тоска особенно охватывала ее, заламывала руки над головой и билась, как птица, попавшая в силки.

Вечером старуха удалилась, и в саклю вошел Астемир.

Такой он большой был и сильный, и глядел сурово, а к казачке подходил несмело и как будто боялся ее.

И продолжая плакать, отстраняла она его ласки, и отходил он от нее, садился в угол и смотрел на нее, смотрел.

Такой сильный Астемир был, что когда в бою взмахивал шашкой, то человека, как тонкий прут, перерубал.

Почему же так робок он был с казачкой и вздыхал, глядя на нее?

Неделя – другая прошла, и по-прежнему печальна была казачка, и робок по-прежнему был с ней Астемир.

Но в один вечер она улыбнулась Астемиру и рукой по его загорелой щеке провела.

И тогда Астемир обнял ее, целовал ее щеки, руки, ноги ее целовал.

И хорошо, что никто из посторонних не видел его ласк, а иначе по всей Кабарде пошла бы молва, что Астемир ума лишился, ибо где же было слыхано и видано, чтобы владетельный князь и храбрый воин так унижался бы перед девчонкой-пленницей?

Астемир не думал об этом, какое ему дело, что скажут о его любви к казачке?

Дорогими и красивыми коврами украсил он саклю ее, а искусные мастерицы сшили ей богатую одежду.

И когда Астемир увидел ее в этой одежде, радостно воскликнул:

– Моя милая, славная девушка!

И крепко-крепко поцеловал ее.

С того дня, как Астемир возвратился с набега, Докшуко ни разу не видел пленницы-казачки, а от старухи-рабыни наслушался рассказов о ее красоте.

И хотелось ему взглянуть на нее, а зачем – он и сам не знал.

Заговорить о ней с братом он не смел – обычай этого не позволял.

В одно утро казачка вышла на двор вместе со старухой-рабыней, и случайно увидел ее Докшуко.

Взглянула она на него, чуть-чуть улыбнулась, и от этой улыбки огнем вспыхнули щеки Докшуко, а сердце так забилось, заколотилось…

А ночью не мог он заснуть: казачка стояла перед его глазами, смеялась, манила к себе, поднялся он с постели, вышел на двор и, как вор, прокрался к той сакле, в которой казачка жила, приложил глаз к щелке ставни и ничего не увидел – темно было в сакле.

Приложился он ухом к ставне, и почудился ему девичий смех, шепот страстный почудился.

И дрожал Докшуко, а ночь стояла теплая.

Убежал он в саклю свою, бросился в постель, а перед глазами стояла казачка и все также смеялась, манила к себе.

И потом, едва начинался день, Докшуко, притаившись во дворе, ждал, когда выйдет казачка.

Как и раньше, она выходила с прислугой, пробиралась в сад, рвала вишни и, смеясь, давала их ей кушать.

Докшуко глаз с нее не спускал, а в висках у него кровь стучала, и сердце билось так часто, что дышать становилось больно.

А как наступала ночь, он крался к сакле казачки, слушал под окном и дрожал всем телом.

И в эти бессонные ночи безумное и страшное задумал Докшуко, задумал он брата убить, чтобы завладеть казачкой.

Ночь давно опустилась на аул.

Докшуко снял со стены заряженную винтовку, свежего пороху подсыпал на полку и вышел из сакли.

Было тихо, только Баксан за аулом шумел да ветер в вишневом саду листьями шелестел.

Осторожно подошел Докшуко к сакле казачки, сильно постучал кулаком в ставню и стал против двери.

Скрипнула дверь, и в темноте голос Астемира послышался:

– Кто там?

Докшуко выстрелил на голос и побежал в свою саклю, повесил ружье на стену, лег в постель. И дрожал он, и зубы его громко стучали.

И услышал он – шум на дворе поднялся.

– Вставай, Докшуко: с Астемиром несчастье случилось!

Быстро вскочил он, выбежал на двор, а там уже народ собрался и огни смоляных факелов горели.

Растолкал он толпу и увидел Астемира лежащим на земле в крови.

Склонился Докшуко над ним, проговорил дрожащим голосом:

– Брат мой! Брат милый!

Открыл глаза Астемир, зашевелились губы его и тихо прошептали:

– Будь проклят, братоубийца…

Поднял было руку, но она сейчас же бессильно упала и умер Астемир.

И никто, кроме Докшуко, не слыхал, что прошептал Астемир.

Из сакли выбежала почти нагая казачка, упала на труп Астемира, обнимала, целовала его и кричала-кричала.

И когда женщины подняли ее, повели в саклю, она вырвалась из их рук и бросилась бежать со двора.

– Держите ее, держите! – крикнул Докшуко и, оставив труп брата, кинулся вслед за ней.

Как коза лесная, быстро бежала она, и Докшуко остался далеко позади нее.

Он слышал, как крикнула она, добежав до обрывистого берега Баксана.

А утром волны выбросили ее труп на песок за аулом.

Глянул Докшуко на мертвое тело, толкнул его ногой, отвернулся и пошел в аул.

И лежало мертвое тело на песке, и жгло его солнце, а ночью из ближайшего леса волки и лисы пробрались к нему, рвали и терзали его…

Похоронил Докшуко брата и предался печали.

Надел старую овчинную шубу, вывернутую шерстью вверх, старые и дырявые чевяки обул, сидел у потухшего очага и тяжело вздыхал и к пище не притрагивался.

– И кому это понадобилась смерть брата? – в печальном раздумье говорил он, покачивая головой.

Стоявшие тут же уздени только плечами пожимали, как бы говоря: кто это знает?

А старик Индрис вперед выступил и громко сказал:

– Да будет проклят убийца князя Астемира!

– Амен (аминь), – ответили уздени.

Вздрогнул Докшуко, взглянул на Индриса и в глазах его что-то прочитал и уж больше не мог открыто смотреть в них.

После вечернего намаза (молитвы) Докшуко сказал Индрису:

– Возьми из моего табуна тридцать лучших лошадей, пятьдесят буйволиц, сто баранов, коз и живи где желаешь: я отпускаю тебя на волю.

Усмехнулся Индрис.

– Ничего мне не надо: ни лошадей, ни буйволиц, ни воли, – сказал он. – Я уж стар, и жить мне не долго осталось. Я останусь с тобой – хочу посмотреть на твою жизнь: будешь ли ты счастлив?

Пожал плечами Докшуко и отвернулся от старика.

Месяц после смерти Астемира прошел.

Докшуко охотился в лесу вместе с Индрисом.

И случилось несчастье: выстрелил Докшуко в оленя, промахнулся, пуля в Индриса попала и уложила его на месте.

Прошел год.

Опять наступило лето, и опять ревел Баксан.

Дочь соседнего князя взял себе в жены Докшуко и богатый калым (выкуп) за нее уплатил.

Красива была молодая жена, и Докшуко казалось, что красивее ее во всей Кабарде нельзя было найти женщины. Но только одна неделя после свадьбы прошла, и вспомнил он казачку, и сейчас же она предстала перед его глазами, и как год тому назад, в бессонные летние ночи, смеялась, манила к себе.

И перед красотой казачки померкла красота молодой жены.

Ночью, лежа в постели, дремал Докшуко.

Вдруг скрипнула дверь, и кто-то тихо-тихо вошел в саклю.

Открыл глаза Докшуко и увидел: стояла казачка перед ним и все также смеялась.

И тихо поднялся он, осторожно переступая с ноги на ногу, приблизился к ней. И, как в те давно прошедшие ночи, сердце его часто билось и кровь приливала к вискам.

Он слышал ее дыхание и видел, как поднималась и опускалась ее молодая грудь. И сердце его затрепетало от радости, от такого счастья, какого он никогда не испытывал.

И вдруг он увидел, что красивое лицо казачки побледнело, а глаза плотно закрылись, и уже не стояла она перед ним, а лежала на песке почти обнаженная, бездыханная, истерзанная, и воды Баксана шумели, и видел он, как разбивались о камни его зеленые волны.

И глубокая тоска охватила его душу, и от боли, которой защемило его сердце, закрыл он глаза… И когда потом открыл их, увидел перед собой Астемира. Стоял он с поникшей головой, смотрел на труп казачки, и слезы текли по его суровому лицу, и тихо, скорбно промолвил он:

– Зачем убил девушку, проклятый братоубийца?

И охваченный ужасом, вскрикнул Докшуко, упал без чувств.

От этого крика проснулась жена, зажгла огонь и увидела, что муж лежит около двери лицом вниз.

Испугалась она и, не зная, что делать, громко заплакала.

Очнулся Докшуко.

– Что с тобой случилось? Зачем ты лежишь около двери? – спросила она.

Насильно засмеялся Докшуко.

– Сон мне приснился: будто я в лесу за оленем гонялся, – сказал он.

И поверила ему жена.

А днем Докшуко был молчалив, ушел в сад и стоял там, погруженный в глубокую думу.

Ночью ждал он казачку.

Жена позвала его, он не ответил, притворившись спящим.

Долго ждал, и не приходила казачка.

«Во сне видел я ее вчера», – подумал он и вдруг услышал, как скрипнула дверь и кто-то вошел в саклю, приблизился к постели; чье-то дыхание на своем лице он почувствовал.

– Будь проклят, братоубийца! – кто-то прошептал ему на ухо и, громко стуча ногами, вышел из сакли, сильно хлопнув дверью.

Забился, застонал в тоске Докшуко, проснулся в темноте и услышал, что кто-то плакал тут же, около него.

– Кто здесь? – громко спросил он.

Поднялась жена, зажгла огонь, и увидел Докшуко, что лицо у нее было в слезах.

– О чем ты плачешь? – спросил он.

Помолчала она и потом, всхлипывая, проговорила:

– Отпусти меня к отцу – не могу жить с тобой…

– Почему не можешь? – спросил он.

– К тебе по ночам шайтан приходит, ты разговариваешь с ним, кричишь… Страшно мне… Боюсь я тебя, – сказала она.

Прикрикнул на нее Докшуко.

– Не говори пустого, глупая женщина, – сердито проговорил он. – Я нездоров, поэтому и сон мой не спокоен…

К мулле Куденету, ученому старику, пришел Докшуко.

– Страшные видения, отец, посещают меня ночью, – сказал он, умолчав об Астемире и казачке. – Помоги, как избавиться от них.

Подумал мулла, сказал:

– Двор, где стоит твоя сакля, – проклятое место: страшное злодейское дело совершилось там, и кровь князя Астемира вопиет о мщении. Найди убийцу брата, отомсти за его кровь…

Вздохнул Докшуко и заговорил тихо и смиренно:

– Невозможно мне, отец, найти убийцу Астемира: кто знает, где он и где его искать?

– Бог знает, кто убийца, и придет время, он найдет и жестоко накажет его, – ответил мулла.

– Амен, – покорно проговорил Докшуко. – Но, – сказал он, – как же, отец, помочь моему горю?

– Попробуй перенести двор на другое место, – посоветовал мулла.

Приказал Докшуко рабам перенести двор на крутой берег Баксана, а сам поехал в горы, в гости к чегемскому таубию[5].

Пробыл он два месяца в гостях, и за это время на новом месте была построена новая сакля. Возвратился домой он радостный и счастливый: ночные видения уже не посещали его.

А жена его печальна и молчалива была.

Настала ночь, лег спать Докшуко в новой сакле и скоро заснул, а глубокой ночью распахнулась дверь и вошли в саклю казачка, Астемир, Индрис.

И стал Астемир против Докшуко и, показывая на него рукой, проговорил:

– Вот кто меня убил!

И потом все трое удалились, но казачка вернулась, заломила в отчаянии руки над головой и заплакала.

Проснулся Докшуко оттого, что свет блеснул ему в глаза.

Около него стояла жена, одетая так, как будто бы в дальнюю дорогу собралась она идти. С испугом и недоумением глянул он на нее, а она, не спуская с него глаз, проговорила громко:

– Это ты, проклятый, князя Астемира убил!..

Не помня себя от ужаса, Докшуко вскочил с постели, бросился на двор, а со двора побежал в степь и скрылся в темноте…

И с тех пор пропал Докшуко.

Слышите, как воет Баксан?

О, нет! Не Баксан это воет: братоубийца, проклятый Докшуко, бродит в темноте и громко стонет, и молит Бога о смерти.

Но вовек не будет ему смерти: пока светит солнце, пока люди живы, Докшуко будет терзаться за содеянное им злодеяние.

Звените, струны, звените тихою печалью минувших лет…

Из книги «Легенды Кавказа»