Читать книгу Семь грехов куртизанки - Селеста Брэдли - Страница 9

Лондон, 1813 год

В мерзко обставленной столовой моих мерзких родственников

Я, Офелия Харрингтон, не отличаюсь импульсивностью. Более того, я горжусь своей логикой и предусмотрительностью.

В свете вышесказанного очень трудно понять, почему я вдруг запустила тарелкой с говядиной в стену столовой.

Все присутствующие, как сидевшие за столом, так и прислуживавшие им, замерли, шокированные моими действиями. Все взгляды устремились к коричневым маслянистым потекам сока, стекавшим по узорчатым обоям. Последний ломтик говядины, более упрямый, чем остальные, наконец тоже сдался. Он сполз по стене и присоединился к собратьям, сгрудившимся на полу посреди осколков фарфора с голубой росписью.

Останется пятно.

Я закусила нижнюю губу, пытаясь удержать истерический смех там, где ему и положено было остаться. Потом, пара за парой, все глаза обратились на меня. Головокружительная вспышка абсурдности потухла, не оставив мне ничего, кроме ярости и крошечного тошнотворного сожаления.

Я задрала подбородок и встретила взгляды тети и дяди. Мясистое лицо дяди Уэбстера с каждой минутой становилось все краснее. Он раздраженно швырнул салфетку на стол.

– Неблагодарная девчонка! – Дядя встал и обратил испепеляющий взгляд на жену. – За нее отвечаешь ты, тебе и унимать ее! А я поеду в клуб, где еда остается на тарелке, а не на чертовой стене!

Сердито крякнув напоследок над одинокой горкой непрожаренной говядины на ковре, дядя Уэбстер прошествовал вон из комнаты.

Тетя Берил остановила на мне мрачный взгляд.

– Несносное дитя!

Я сложила перед собой дрожащие руки и попыталась сдержать краску стыда, которая начала быстро разливаться по моей светлой коже. Разумеется, это было бесполезно, и я перестала обращать внимание на свои пылающие щеки.

– Тетя, я не ребенок. Мне восемнадцать, и закон позволяет мне самой выбирать мужа.

Или вообще его не выбирать, но вслух этого лучше не говорить. Вареный картофель без говядины вряд ли сойдет за сносный ужин, зато из него могут выйти удобные метательные снаряды, а я никогда не видела тетю такой разъяренной.

Ее холодные глаза сузились.

– Мы – твои опекуны. Ты сделаешь, как велено, и выйдешь замуж за лорда Малкольма Эшфорда.

– Но я его не знаю!

Тетя только отмахнулась в ответ.

– Его все знают. Он именит и богат, и к концу лета его активы разительно улучшат деловые перспективы твоего дяди.

Правда выплыла наружу. Мне стало дурно от этих прагматичных рассуждений. Когда затрагивались деловые интересы дяди Уэбстера, взывать к лучшим чувствам опекунов было бесполезно. Дяде приятно было мнить себя джентльменом, но все свои средства он вкладывал в торговлю, надеясь еще и разбогатеть. Тетя Берил держала красивый и солидный дом (по крайней мере на взгляд стороннего наблюдателя), но располагала при этом весьма скромным бюджетом. Ее неутомимость была бы достойна восхищения, если бы не тот факт, что вся энергия без остатка тратилась на поддержание собственного статуса в обществе. Более того, тетя с дядей были жестокими и взыскательными хозяевами, которые постоянно задерживали слугам жалованье, а то и вовсе его не платили.

Пожалуй, мне повезло, что к моему небольшому наследству не мог прикасаться никто, кроме меня.

Если только я не выйду замуж. В противном случае оно, разумеется, перейдет в собственность моего мужа.

Но если этот жених такой богач, что ему проку от моих скромных шести сотен фунтов? Хороший дом за такую сумму и года не продержишь.

– Тетя, вам не кажется, что мне следует хотя бы увидеть его для начала? В конце концов, я англичанка, а не какая-нибудь дочь Индии! У нас никто не выходит замуж не глядя.

Тетя Берил, которая не сумела бы найти Индию на карте, помрачнела, словно туча. Она не любила, когда ей указывали на ее невежество.

Я забеспокоилась. Моих родственников нельзя было назвать образованными людьми, на мой взгляд, во всяком случае. Они не знали о мире ничего, кроме своих общественных чаяний и погони за богатством. В этих стенах не говорили о философии, здесь вообще не звучали никакие интеллектуальные беседы. Одобрялись только сплетни и разговоры о торговле, а меня нисколько не интересовало ни первое, ни второе.

И как таким людям было понять, что я хочу от жизни гораздо большего?!

Позднее тем вечером, запершись у себя в комнате, я достала из тайника припасенные с ужина конфеты. Впрочем, я почти не притронулась к ним из-за кома в горле.

Я металась по комнате в гневе, и во мне начинал зарождаться страх. Неужели я настолько беспомощна? Я никогда себе такой не казалась, но в этом новом мире, окружившем меня после смерти родителей два года назад, я была никем. У меня было миловидное личико и чуть более пышная фигура, чем диктовала тогдашняя мода. При определении моей ценности острый ум в расчет не шел.

Вот, значит, кто я для них. Не более чем орудие в их руках, подношение на алтарь их социальной алчности.

Я тосковала по родителям, по их любви и поддержке, по уважению, с которым они ко мне относились.

Их не было рядом. И уже никогда не будет. Я одна на всем белом свете…

– Если обязательство дано, его нельзя нарушать, сэр!

Сердитый голос, донесшийся с лужайки под домом, привлек мое внимание, и я подошла к окну. Упершись ладонями в подоконник, я высунулась как можно дальше. Внизу, на дорожке, ведущей к парадным ступеням, я увидела мужчину, большого и грозного, который навис над моим невысоким, коренастым дядей.

Незнакомец продолжал едким, язвительным тоном. И хотя поля шляпы скрывали лицо, я возненавидела его за один только голос:

– Не понимаю, в чем ваши трудности, Харрингтон. Я провел тщательный отбор, основываясь на внешности и связях. Я объяснил вам, чего хочу. Вы обещали, что она будет моей, с радостью и по доброй воле. Я уже переговорил с епископом. Я был готов расклеить объявления через пару недель!

У меня перехватило дух. Пару недель?

– Вы должны дать нам больше времени, – настаивал дядя Уэбстер. – Девчонка скоро присмиреет. Уж я об этом позабочусь.

И снова этот голос, отрывистый и презрительный:

– Вы что, не хозяин в собственном доме, сэр? Меня поражает ваша неспособность довести до конца такую простую сделку.

Я закрыла глаза от боли. Сделка.

Если у меня и теплилась романтическая надежда, что парень влюблен в меня заочно, то последняя фраза решительно развеяла это маленькое заблуждение. Я была приобретением. Лошадью, которую он хотел забрать к себе на конюшню, картиной, которая должна была дополнить его коллекцию. Я была вещью, которую продают и покупают.

Мужчины продолжали обмениваться репликами, но, поскольку их голоса понизились до более мирных тонов, я уже ничего не могла расслышать, как бы ни крутилась в раме окна. Возможно, они договаривались о цене? Или просили конюха проверить мне зубы? Может, меня взвесят, измерят и поставят на весы рядом с грудой золота?

Беспомощный гнев овладел мною. Я не должна находиться в такой ситуации! Родители пришли бы в ужас, будь они живы. Конечно, будь они живы, я бы не томилась в этом доме с этими людьми, которые считают, что я должна вести себя как обычная девушка.

Я понимала, чего от меня хотят родственники, но меня не воспитывали покорным и бездумным ребенком. Моя мать, неисправимая в своей тяге к наукам женщина, вышла замуж довольно поздно и за достаточно образованного мужчину, философа и ученого, который находил ее нешаблонные мысли интересными и вдохновляющими. Меня воспитывали в обстановке свободы мысли и эмоциональных дебатов. Если я хотела отказаться от ужина и съесть только пирожное, я могла сделать это, при условии, что мои доводы рассмешат родителей или даже спровоцируют между ними настолько увлекательный спор, что никто не заметит сахарной пудры на моих пальцах.

Не мудрено, что родственники смотрели на меня, как на белую ворону. Теперь же, оставшись одна в комнате и одна в сердце, я дрогнула. Я была чужой этому миру. Мне было невдомек, почему надо прятаться за веером. Я не понимала, зачем держать рот и мысли на замке.

Возможно, это со мной что-то не так, а не с ними. Казалось, я одна не желаю играть по этим правилам…

Или нет?

Ведь были в этом мире и другие женщины, прекрасные, изящные создания, скользившие меж строго разделенных слоев общества, точно облаченные в шелка ду́хи. У них не было ни мужей, ни отцов, ни нахрапистых дядей, которые только и ждут, чтобы закрутить их жизнь в тугой узел.

Впервые я увидела Лебедь на музыкальном вечере миссис Х. То было довольно пестрое собрание, дерзновенно включавшее тех, кто принадлежал к приличному обществу, и тех, кто немного не вписывался в его рамки. Позвать к себе в дом известную куртизанку считалось в высшей степени эксцентричным.

Могу поспорить, что каждая вторая дама на той вечеринке втайне сокрушалась, что не додумалась до этого первой.

Остальные же страшно оскорбились. Миссис Х. покровительствует искусствам и довольно влиятельна в определенных кругах, поэтому тетя Берил не рискнула во всеуслышание поносить ее гостью. Свидетелем саркастических излияний тетушки пришлось быть мне одной.

«Грязная падаль» было самым умеренным из оскорблений. А эпитеты вроде «независимой до разнузданности» и «неуправляемой распутницы» только разожгли тогда мое любопытство.

Так я укрепилась во мнении, что тетя Берил – узколобая особа, ибо мне было совершенно очевидно, что Лебедь воплощает в себе все изысканное и элегантное. Она вплыла в комнату, высокая, златокудрая и с такой приятной улыбкой на губах, что я не могла не улыбнуться в ответ, хотя ее лучистый шарм адресовался одновременно всем и никому.

По залу, словно шелест крыльев стаи саранчи, пробежал шепот, но Лебедь улыбнулась, будто ничего не заметила, и протянула затянутую в перчатку руку певице, которая услаждала наш слух своим сопрано.

Разумеется, черты Лебеди были прекрасными, но всеобщее внимание приковывали не только правильные линии и золото волос. Она двигалась по залу с уверенностью герцогини, зная наверняка, что вызывает в мужчинах восхищение и желание, а у их жен тоже восхищение, но тайное, и презрение.

И зависть.

Впрочем, завидовать могла я одна.

Просто жизнь Лебеди виделась мне в розовом цвете. Ее нежили, баловали и лелеяли, как и любую обожаемую невесту, но если чувства остывали или мужчина делался несносным, – а я начала подозревать, что со временем такими становятся все мужчины, – Лебедь была вольна выплыть за дверь с тем же достоинством, с каким в нее вплывала.

Лебедь была женщиной с вариантами.

Вот бы мне так!

Я закуталась в шаль и села у открытого окна, устремив невидящий взгляд в сгущающуюся тьму. Было поздно, но холод не давал мне уснуть. В голове крутилась мысль, мне хотелось поймать ее и задержать для внимательного изучения.

Несмотря на все пререкания и мольбы, я понимала, что не смогу противостоять воле родственников. Их корыстные интересы с лихвой перевешивали чувство ответственности за мою судьбу. Впрочем, они вполне могли думать, что прокладывают мне верный путь в будущее.

Просто сбежать было бы бессмысленно. У меня не было другого пристанища, кроме этого дома. Я не сомневалась, что меня быстро найдут и с позором вернут обратно, а потом сошлют в монастырь или в закрытый пансион, как часто поступали с девушками, не желавшими повиноваться. Мать часто возмущалась такой практикой, и представление подобного будущего меня удручало.

Значит, мой мятеж должен быть радикальным. Разрубить все узы. Выкинуть что-то настолько скандальное, настолько неприемлемое, чтобы тетя с дядей скорее предпочли хватать раскаленные угли, чем связываться со мной.

Я подняла глаза к небу, но за прокопченными лондонскими облаками не было видно звезд.

– Если уж меня продают и покупают, – шепнула я небу, – то я хочу получить выгоду от этой сделки. Я буду продавцом и банкиром, а не только живым товаром.

Я никогда не любила откладывать дела в долгий ящик, поэтому на следующий же день начала приводить свой план в действие.

В свете все знали, что Лебедь носит только самые красивые платья. Поскольку большинство сходилось во мнении, что их шьют в мастерской знаменитой Лементье, я знала, что смогу найти хозяйку таких нарядов, посетив ее портниху.

Лементье держала эксклюзивный магазин на улице Странд[16], обозначенный скромной вывеской, состоящей из размашистой прописной буквы «Л». Но одна эта буква привлекала больше внимания, чем военный духовой оркестр, ибо не было в Лондоне женщины, которая бы не вздыхала, проходя мимо двери этой законодательницы элитного стиля во всей Англии.

В тот день я не спеша прогуливалась перед магазином, на противоположной стороне улицы, вместе с теткиной горничной Силлой. Меня выпустили из дому благодаря правдоподобному тону искренних и прочувствованных извинений, которые я принесла родственникам. Как только я объяснила, что разнервничалась, ибо по юности лет сочла себя недостойной такой неслыханной чести, и сердечно поблагодарила тетю с дядей за то, что они денно и нощно пекутся о моем благе, мне вернули свободу. Более того, мне позволили, хотя и в сопровождении прислуги, пройтись по Странд и присмотреться к витринам. В конце концов, пора было привыкать к дорогим нарядам, которые вскоре должны были стать частью моей новой, блистательной жизни в качестве леди Эшфорд.

Осмелюсь предположить, что тетя с дядей держали меня за сумасшедшую, но были слишком заинтересованы в собственной выгоде, чтобы усомниться в причинах, заставивших меня передумать. Они просто продолжили планировать свадьбу, которую, кстати, никто и не отменял.

Я в свою очередь ссылалась на застенчивость и девичью нервозность, надеясь ни разу не встретиться с Малкольмом Эшфордом.

Впрочем, это не мешало ему осыпать меня дорогими подарками. В первый день он прислал длинную бархатную накидку до самого пола, но она была такой тонкой, что отлично подходила для летнего вечера.

Я отдала ее Силле.

Тетя Берил узнала о моем поступке и заставила бедняжку Силлу вернуть подарок. Как потом накидка очутилась в угольной печи, история умалчивает.

Силла была чуть старше меня, и с помощью взятки в виде лимонного мороженого и розовой шляпки я убедила ее не рассказывать о моих проделках тете Берил.

Горничная, не питавшая привязанности к моей взыскательной тетушке, с радостью приняла взятку и присела на крыльце одного из домов, чтобы съесть мороженое.

Я опасалась, что потребуются дни, а то и недели, чтобы высмотреть нашу дичь, но не прошло и часа, как перед входом в бутик остановился весьма характерный экипаж. Кому, как не Лебеди, разъезжать по городу в белой лакированной карете с эмблемой в виде грациозного золотого лебедя на дверцах? Меня поразило, что она вовсе не пытается скрываться. Лебедь была мне по душе.

Я пошла за ней прямо в магазин, как ищейка по следу. Изысканно одетый парень, который придерживал дверь, посмотрел на меня с любопытством, но я гордо подняла подбородок и шагнула в бутик, словно имела полное право там находиться. Лебедь удивленно оглянулась через плечо и демонстративно отвела от меня взгляд.

В элегантной приемной находились еще две леди. Они посмотрели на Лебедь с царственным презрением, но все-таки признали ее холодными кивками. Лебедь ответила изящным, но торопливым реверансом. Я по чистому наитию повторила ее движения, и прищуренные глаза дам обратились ко мне. Лебедь поторопилась пройти к главной витрине, оставив меня одну. Игнорируя пристальные взгляды дам, я поспешила за куртизанкой.

– Сударыня, мне нужно с вами поговорить, – прошептала я. – Дело чрезвычайно важное и неотложное.

Она повернулась ко мне боком и сделала вид, что изучает ткани. Не желая признавать поражение, я дерзнула протянуть руку и дернуть Лебедь за рукав. Когда из приемной донеслось шиканье, а потом изумленный смех элегантной парочки, я увидела, что Лебедь передернуло от досады.

Потом я заметила, как по красивым скулам куртизанки начали расползаться два одинаковых красных пятна, и поняла, что наношу ущерб ее грациозному достоинству. Я крепко сцепила руки за спиной, но не отошла от Лебеди ни на шаг.

Красивый мальчик вернулся и пригласил дам из приемной в их расфуфыренный экипаж. Проводив леди, он направился к нам. Я отпугнула его взглядом, в который вложила все свое отчаяние. При желании я могу принимать довольно устрашающий вид, хотя рост мой ниже ста семидесяти сантиметров. Глаза у парня округлились и забегали от меня к Лебеди. Я насупилась для пущей убедительности. Мальчик прищурился и посмотрел на нас уже с явным подозрением, но все же повернулся и вышел в другой зал.

Как только он ушел, Лебедь обратила ко мне горящие гневом голубые глаза. Разумеется, прекрасным гневом.

– Что это значит? – прошипела она. – Кто вы?

Для этого момента я заготовила пылкую, поэтическую речь. Но от волнения она совершенно вылетела у меня из головы.

– Я хочу быть куртизанкой! – выпалила я.

Лебедь в изумлении отстранилась. Даже в такой отчаянной ситуации часть моего сознания нашла время восхититься идеальной симметрией черт куртизанки, нарушить которую не смог даже шок. Восхищение восхищением, но я никогда не упускала случая вставить слово, если собеседник умолкал.

– Меня насильно выдают за мерзкого типа, – продолжала я забрасывать Лебедь репликами, точно пулями. – У меня нет иного выхода, кроме как погубить свою репутацию.

Лебедь сузила глаза.

– Тогда ступайте и губите ее с каким-нибудь конюхом, а меня оставьте в покое.

Она начала отворачиваться.

Я в отчаянии схватила ее за руку.

– Родственники скроют это и все равно меня продадут! Вы не представляете всей мощи их тщеславия!

Лебедь заколебалась.

– Продадут вас?

Я шумно сглотнула.

– Для них это всего лишь сделка, – с горечью проговорила я.

У меня были заготовлены и другие драматические эффекты, но они не понадобились. Мой голос сорвался, горло сдавило. Жгучие слезы грозили вот-вот побежать по щекам, вдобавок подкатывала тошнота.

До этой минуты я скрывала свое истинное горе даже от самой себя.

Лебедь мягко убрала руку из моих ладоней, но на сей раз не отвернулась.

– Этот мерзкий тип… кто он?

Я обхватила живот руками. Только так можно было унять дрожь и снова заговорить.

– Меня выдают за лорда Малкольма Эшфорда.

– Ах, Малкольм… – Она повела бровями и надула губки. – Да уж, мерзкий тип.

Ее ирония не ускользнула от меня даже в таком моем растерянном состоянии.

Я упрямо задрала подбородок.

– Я знаю, что его считают завидным женихом, но он не любит меня. Он меня даже не знает. Ему нравится мое лицо и родословная…

Лебедь обвела меня взглядом.

– Смею заметить, ему нравится не только это, – пробормотала она.

Я тряхнула головой, отвергая эту реплику.

– Я не хочу, чтобы меня против моей воли делали игрушкой какого-то лорда, пусть даже в качестве его законной супруги. Я хочу жить по своему разумению, селиться, где посчитаю нужным, есть, пить и спать, где мне нравится.

Я услышала, как перед магазином остановился еще один экипаж. Лебедь расправила плечи. Ее лицо вновь стало холодным и отстраненным.

– Я сочувствую вашему положению, но помочь ничем не могу. Я не должна даже разговаривать с такими девушками, как вы.

Я замотала головой и воскликнула:

– Мне нет дела до своей репутации!

Лебедь украдкой бросила взгляд на дверь.

– Однако мне есть дело до своей. Не хватало, чтобы светские мамаши заподозрили, будто я совращаю их дочерей с пути истинного.

Я отвернулась, готовая разрыдаться.

– У меня нет мамы, – проговорила я. – У меня есть только хранители ключей от моей тюрьмы.

Молодой человек, очевидно ждавший появления экипажа, прошел через комнату к двери. Лебедь хотела отвернуться от меня, пока на пороге не появилась новая покупательница. Я снова вцепилась в ее руку, ибо мне поистине нечего было терять. Грубое нарушение приличий казалось мельчайшим из проступков.

– Пожалуйста! Вы должны мне помочь! Мне больше некуда идти!

– Пустите!

Она выдернула руку и с тревогой посмотрела на дверь.

– Нет! Пусть видят! – Не зря меня мама столько лет воспитывала. – Что они подумают, когда я повалюсь к вашим ногам и стану умолять, цепляясь за подол вашего платья?

Она побледнела.

– Вы не станете!

Я чуть присела, готовая взвыть.

– Ладно! – Лебедь резко отстранилась. – Можете прийти ко мне завтра рано утром. До того, как визиты начнет наносить остальной свет.

Она достала из ридикюля визитную карточку и протянула ее мне.

– Спасибо! Ах, спасибо вам, Лебедь!

Хотелось обнять ее, но я побоялась, что окончательно настрою куртизанку против себя. Я довольствовалась тем, что улыбнулась и, сознаюсь, немножко попрыгала на месте.

Лебедь прищурилась.

– Это не согласие. Это просто позволение начать дискуссию. – Она поджала губы. – Впрочем, я подозреваю, что пожалею даже об этой малой уступке.

Я воодушевленно закивала.

– Да, да. Спасибо!

На этом я позволила ей ускользнуть и разрешила красивому молодому человеку выпроводить меня из магазина. Я уходила с высоко поднятой головой, моя душа пела.

Я выиграла первый раунд. А все знают, что первый раунд самый важный.

Кроме последнего, конечно.