Читать книгу Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя - Сергей Беляков - Страница 19

Именно козаки и крестьяне сохранили свой народный язык, который мы и называем теперь «украинским», «украинской мовой». В первой половине XIX века украинская мова считалась языком мужицким. «Все пишущие и читающие малороссияне отказались от родного языка; помещики в домашнем быту говорят не иначе, как по-русски; одни только чумаки сохранили свое старинное наречие»[326], – безапелляционно заявляла «Северная пчела». Мнение популярной столичной газеты, в общем, разделял и Пантелеймон Кулиш: «Тогда между украинским панством редко кто еще мог разговаривать мовой, – вспоминал он[327]. – …Всё было подмято “московщиной” и французским языком»[328].

Правда, Пантелеймон Александрович всегда был склонен к преувеличениям. Украинский народный язык, ту самую «мову», знали Бодянский и Максимович, Щепкин и Галаган. Как мы убедимся далее, знал ее и Николай Васильевич Гоголь.

Другое дело, что «мовы», как языка мужицкого, стеснялись сами образованные украинцы: «…досадно, что такой прекрасный язык остается без всякой литературной обработки и сверх того подвергается незаслуженному презрению, – писал Николай Костомаров в своей «Автобиографии». – Я повсюду слышал грубые выходки и насмешки над хохлами не только от великороссов, но даже от малороссов высшего класса, считавших дозволенным глумиться над мужиком и его способом выражения»[329].

Однажды Гоголь стал свидетелем и участником такой сцены. Дело было на Полтавшине, в гостях у некой помещицы Н. Семилетний сын этой Н. вбежал в комнату со словами: «Вареныкив хочу!». Мать смутилась: «Ах, как можно так говорить! Говори, душечка, по-русски!» А тот еще настойчивее: «Вареныкив хочу, дайте мини вареныкив!» Мать сконфузилась еще больше: украинская речь, видимо, в ее представлении была простонародной и в благородном обществе неуместной, если не сказать – неприличной. Но тут уж вмешался Гоголь: «Зачем вы мешаете ему, пусть говорит он на своем родном наречии, придет время и всему прочему еще успеет научиться»[330].

В Российской империи знание мовы не давало никаких преимуществ, напротив, русским она казалась смешным и малопонятным языком.

Но и осмеянная и полузабытая «мужицкая» мова служила барьером, отделявшим украинцев от русских. Мова помогала сохранить национальное своеобразие украинцев, напоминала им о родине. Поэтому Шевченко и будет просить своего брата Микиту писать «не по-московському, а по-нашому»[331].

Интересно, что малороссияне в Москве и Петербурге нередко прибегали к родному языку как своеобразному паролю, по которому узнавали «своих». Измаил Срезневский в июле 1837 года приехал в Полтаву знакомиться с поэтом и драматургом Иваном Котляревским. Тот жил в небольшом, на пять комнат, домике. Русский этнограф увидел помимо ломберных столиков (Иван Петрович, как почти что всякий помещик тех времен, играл в карты) и письменный стол, «покрытый драдедамовым платком, и на нем бронзовый чернильный прибор, бумаги, прикрытые томом “Истории” Карамзина, и еще какие-то развернутые книжки». В углу стояли два шкафа с книгами на французском и на латыни. Котляревский, человек статный и высокий, но уже совершенно седой, встретил гостя настороженно, говорил с ним исключительно по-русски. Но вот Срезневскому удалось расположить к себе писателя, доказать свой искренний интерес к малороссийской истории и фольклору. И Котляревский заговорил с ним по-украински: «Взор его <…> оживился, слова полились рекою…»[332]

В начале XIX столетия Алексей Павловский считал малороссийское наречие «ни живым, ни мертвым»[333]. Поэтому и спешил составить грамматику, пока еще мелкопоместные паны и простые мужики не позабыли мову и не перешли на русский язык: «История древних народов между прочим от того нам кажется неясною, что мы не имеем подобных грамматик, писанных в их времена»[334], – писал русский филолог, современник основоположника египтологии Жана-Франсуа Шампольона. Для Михаила Каченовского, издателя журнала «Вестник Европы», «малороссийский диалект» был уже чем-то вроде лингвистического раритета[335].

Однако украинцев участь древних египтян миновала. Их народный язык не только не был забыт, но вскоре обрел новую счастливую судьбу. Отставной кавалерийский офицер и будущий директор Полтавского театра Иван Котляревский уже переложил «Энеиду» Вергилия на язык полтавских крестьян, представив троянцев – запорожцами, Энея – назвал «паном», богов-олимпийцев заставил пить сивуху, закусывать оселедцем (селедкой) и цибулей (луком)[336].

«Энеиду» вообще пародировали часто, благо для образованного человека материал был известен. По крайней мере, отрывки из поэмы Вергилия обязательно читали все, кто хоть сколько-нибудь продвинулся в изучении латыни. А пафос Вергилия так и подталкивал ироничного человека к сочинению пародии.

Первым был, кажется, французский поэт и драматург Поль Скаррон, известный насмешник, автор многих литературных пародий. Его «Вергилия наизнанку» (Virgile travesti) читали по всей Европе. Появилась и немецкая пародия, а вслед за ней – русская. Автором последней стал Николай Петрович Осипов. Это был бедный сочинитель, добывавший средства к существованию на государственной службе, где он, однако, далеко не продвинулся. Николай Петрович трудился переводчиком в Тайной экспедиции Правительствующего Сената. Этот мелкий чиновник (дослужился лишь до коллежского асессора) написал великолепную книгу. Жаль, что ее не переиздают уже третий век, ведь читать стихи Осипова и в наши дни легко, приятно, весело[337]. К сожалению, русская «Энеида» забылась. А ведь именно она послужила образцом для «Энеиды» украинской. Местами «Енеїда» Котляревского выглядит как вольный перевод «Енейды» Осипова, только «храбрый витязь» Эней стал паном Энеем, а его шайка – ватагой чубатых запорожцев.

Сравните хотя бы начало поэмы. Вот «Енейда» Осипова.

А вот как начинается «Енеїда» Котляревского:

Первые три части поэмы Осипова вышли в Петербурге в 1791–1794-м. Первые три части поэмы Котляревского напечатаны в 1798-м в том же Петербурге (причем без ведома автора). Четвертая часть русской «Энеиды» вышла в 1801 году, уже после смерти Осипова (его не стало в 1799-м). Четвертая часть «Энеиды» Котляревского – в 1809-м. Над пятой и шестой частями своей поэмы Котляревский работал до конца жизни. Полностью поэма выйдет только в 1842 году в Харькове.

Осипов не уступал Котляревскому в поэтическом даре, но его «Енейда» со временем превратилась всего лишь в изящный раритет. А «Енеїда» Котляревского стала началом современной украинской литературы. Оказалось, что украинская мова замечательна не только в народных песнях.

Образованные малороссияне сразу полюбили поэму Котляревского. Издания «Энеиды» расходились одно за другим. Но и людям простым, неученым, она очень понравилась: «…это любимая книга всех малороссиян; мне случалось читать ее с простолюдинами малороссийскими, и они были в восторге»[340], – писал издатель «Московского телеграфа».

Пройдет время, и основой украинского языка станут именно полтавско-киевские говоры, то есть та самая сельская мова, на которой писали Шевченко, Котляревский, Квитка-Основьяненко.

«…Возьмите любое малороссийское письмо, читайте его чумакам, дивчатам, парубкам <…> язык и смысл целого будет им понятен вполне. Вот она, неподражаемая простота и естественность в рассказе, облагороженный язык народа силен, ясен, прост, богат на мелочи, на шутки ему доступные…»[341] – писал о малороссийском языке повестей Квитки-Основьяненко рецензент «Северной пчелы» казак В. Луганский. Под этим псевдонимом скрывался Владимир Иванович Даль.