Читать книгу Посейдень - Сергей Иннер - Страница 12

Вот посмотрел я «Левиафана» Звягинцева. Было довольно поздно, и я вскоре лёг спать. Утром выхожу из квартиры и вижу: на лестничной клетке моя соседка курит в великой задумчивости. Я даже «здравствуйте» не успел сказать, а она мне:

– Знаешь, Серёжа, какой вопрос я бы задала господину Звягинцеву?

– Нет, – говорю, – Галина Олеговна. Не знаю.

Она молча смотрит в окно на мусорные баки. Я думаю, что разговор окончен, и уже прохожу мимо, но тут соседка резко поворачивается ко мне и с жаром выпаливает:

– А такой! За что ты, господин Звягинцев, так Россию не любишь? Или не родина она тебе, как и исполнителю заглавной роли, теперь уже канадскому гражданину Серебрякову? Как же ты родную свою мать в голом неприглядном виде на показ, на посмеяние?! А запад ликует, номинирует – вот успех-то!

Я, признаться, немного опешил. Но улыбаюсь.

– Интересный вопрос, – говорю. – Даже не представляю, что Звягинцев бы вам ответил.

– То-то же, – снисходительно ухмыляется соседка.

– Хорошего дня, – говорю. – Пойду.

Думаю, что за ерунда. Выхожу из подъезда. Через дорогу вижу (как и каждый день) Спасо-Преображенский собор с золотыми крестами на чёрных куполах. На его ограде рассажены двуглавые орлы. А возле подъезда у нас дворник снег чистит.

– Доброе утро, – говорю, – дядя Коля!

Он своей лопатой везёт прямо на меня целый сугроб и рычит:

– Добрей видали! Я тут вчера решил посмотреть фильм, который, судя по сообщениям российских СМИ, получает какие-то европейские награды и даже претендует – подумать страшно – на «Оскар»! Захотелось, видишь, порадоваться за наше российское кино!

Я едва успеваю отскочить в сторону, но улыбаюсь. Всегда улыбаюсь, когда дядя Коля так мудро говорит.

– Ну дядя Коля! – говорю. – Вы чего? Я же не против совершенно.

Дядя Коля сбрасывает снег на газон и поясняет мне с глубоким пониманием вопроса:

– Режиссёр повествует об ущербной вымирающей глубинке с живущими там дегенератами! Дегенераты – абсолютно все герои всех слоёв общества, постоянно употребляющие водку в неограниченных количествах…

– Да уж, – говорю. – Где же это видано?

– Даже нет, – осеняет дядю Колю. – Они её не пьют! Они её жрут! Без закуски, чисто по-русски! А от мэра этой несчастной местности разит трупами – судя по его фактуре. Но он верующий, да. Ходит… нет, не в церковь… к священнику! Исповедуется, делает пожертвования и, наверное, кается. За это ему поп отпускает грехи и повторяет золотые слова: «Вся власть от Бога». А тем самым он, Серёжа, что?

– Что, дядя Коля?

– Что, что?.. – кривляет меня дворник. – Тем самым он очищает эту самую власть – аморальную и преступную! Ясно тебе?

– Ясно, – говорю. – А почему вы мне это рассказываете?

Все ещё улыбаюсь. Дядя Коля шикает на меня, оглядывается по сторонам, прислоняет лопату к стене и подходит ближе, заговорщицки шепча перегаром:

– В конце фильма мэр (ну помнишь, который зло, но вся власть от Бога?) побеждает алкоголиков – стало быть, атеистов! Счастливого конца нет! Да этот шедевр, наверное, снят по заказу западного либерального фонда, а режиссёр, наверное – Иуда!..

– Подождите, – говорю я серьёзно. – Иуда Искариот?

– Хуяриот! – обиженно восклицает дядя Коля. – Ты дослушай сперва, а потом уже будешь перебивать.

– Как скажете.

Дядя Коля, найдя потерянную мысль, продолжает:

– Вывод напрашивается следующий: православие – самая небожеская разновидность христианства и самая лживая. Ничего странного нет в том, что эту бесовщину тянут на «Оскар»! А потом русские либералы будут режиссёра поздравлять, и мы будем гордится подъёмом русской культуры!

– Дядя Коля, – говорю я. – Я не очень образованный и так ничего и не понял. Вам фильм-то Иудин понравился иль нет?

– Да Господь с тобой! – округляет глаза дядя Коля. – Он ещё спрашивает!

Дядя Коля вроде бы собирается плюнуть мне под ноги, но вовремя вспоминает, что он дворник, и возвращается к работе. Иду дальше. Заглянул в аптеку купить сироп от кашля. Говорю в маленькое-маленькое окошко:

– Будьте добры, «Лазолван».

Кассирша авторитетно усмехается:

– Смотрела, как же. Чернуха, возведённая в степень. Бред больного человека. И это везут на кинофестивали! Хотя оно и понятно: там ведь любят, когда про русских такое снимают… Одни маты, пьянство и безысходность!

Вот тут-то я улыбаться перестал.

– Простите, – говорю, наклонившись ближе к окошку. – Вы меня точно верно поняли?

– Вот именно! – всплёскивает руками она. – Никакой он не верноподданный! Обидно, что государство потратило деньги на обучение сего режиссёрского «таланта»! Если увидите фамилию «Звягинцев» – бегите из кинотеатра!

Бегу прочь из аптеки. Пробегая по мосту над Фонтанкой, гляжу вниз. Утки вмёрзли в лёд. Перехожу на шаг.

Может быть, в метро удастся скрыться от этого безумия. Только вот у меня за плечом сумка, а на лице – борода. А с сумкой и бородой в метро ты обречён пройти сквозь магнитную рамку, ибо представления об опасности идентичны у всех сотрудников метрополитена на всех его станциях. Вот и в этот раз большой сутулый мрачный человек в свитере с погонами указывает мне в сторону рамки. Прохожу через неё. Взрывчатки не обнаружено. Но он снова преграждает мне дорогу к турникету и молвит суровым басом сквозь моржовые усы:

– С первых же минут, после этой активно-рекламной вирусной шумихи вокруг этого шедевра в кавычках, я бы даже сказал, в кавычищах, я разочарован на миллион процентов.

– Мне жаль, – говорю. – Можно я пойду?

– Что? – удивляется он. – Нет! Ну-ка пройдите ещё раз через рамку!

Я иду через рамку в обратную сторону. А он меня там уже поджидает со словами:

– Сидишь, значит, и все долгие два с половиной часа ждёшь окончания бесконечного мата, пьянки и траха. Ждёшь появления какого-то смысла… Так вот, смысла не ждите! Его там не будет!

– Ясно, – говорю. – Это всё?

Тут сотрудник метро вдруг сдержанно улыбается:

– Единственное, что не вызвало отвращения – причёска на лобке главной героини…

Я понимающе киваю, а сам ищу путь отхода. Усач снова мрачнеет и говорит:

– Моя оценка: фильм – шлак с разворованным бюджетом! Жаль потерянного времени!

– Мне тоже, – говорю.

Усач погружается в свои думы. Пользуясь случаем, бочком проскальзываю мимо.

Иду через турникет, становлюсь на эскалатор. Ступенькой ниже – молодая женщина с дочкой-школьницей. И вот, пока мама залипает в смартфон, чадо поворачивается ко мне и очень внимательно смотрит снизу вверх, но так, как будто бы сверху вниз.

– Это вы называете высоким искусством? – порицающе изрекает она.

– Да ё… – едва сдерживаюсь я. – Ничего я ничем не называю. Просто еду в метро.

Девочка непоколебима. Она хочет светить мне в лицо настольной лампой.

– За это вы даёте премии?

– Дитя моё, какие премии? Я даже нищим редко подаю.

Она не унимается.

– Это вы считаете основной заслугой хвалёной западной демократии? Бред! – вскрикивает она так, что оборачиваются все вокруг, кроме её мамы.

– Тише, милая, – говорю я. – Пусть бред, пусть. Ты только не кричи и не переживай.

Но в школьницу будто Сатана вселился. Она вопит, схватив меня за пуговицу пальто:

– Бред! Бред! Бред, направленный на очернение российского общества! А вы говорите, свобода слова! Цензуру надо вводить, чтобы таким бредом не портить мозг нормального человека! Если так дальше пойдёт, то наши киношники скоро будут снимать продолжение «Тупой и ещё тупее»!

Я вырываюсь и бегу по эскалатору вниз. Смотрительница из будки тут же обращается ко мне со всех сторон через динамики:

– Молодой человек! Не бегите по эскалатору! Я не люблю, когда мне рассказывают про вкус лангусты и показывают то, что я сама могу, если захочу, увидеть! Трепещущую травинку в расщелине северного базальта три минуты! Звягинцев навязывает мне, что я должна ощутить, а у меня нет силы перемотать в кинозале Канн. Слава Богу, на компьютере есть, чем и грешила. Он останавливается – вот что вызывает моё раздражение. Как если бы тот, с кем мы слились в сладострастных объятиях, замер бы на секунду и сказал: «А оцени это. Прекрасно, да?» Я бы оценила, но не по его инициативе, а когда самой захочется! Это моё право клиента, потребляющего кинопродукт…

Я бегу вниз уже через три ступеньки. Теперь моя очередь кричать:

– Бред! Бред! Бред!..

В самом низу эскалатора меня ожидают двое полицейских. Козыряют, отводят в сторонку. Документы, говорят, предъявите. И пока старший сержант тоскливо вглядывается в мой паспорт, младший говорит:

– Порядок, значит, нарушаем?

– Знаете, – говорю я, – бывают такие дни, когда всё на свете против тебя. Знаете, как это раздражает?

Младший сержант переглядывается с бессловесным старшим.

– Раздражает, значит? – говорит он. – Меня вот тоже много чего раздражает, но я же по эскалатору не бегаю. Раздражает, например, абсолютная невыводимость линий в «Левиафане». Отсутствие в нём школьно-мастеровитого проброса в прошлое раздражает. Вот скажи мне, почему любимая жена главного героя внезапно предлагает себя его другу? Ну ни из чего ведь это не следует! Любовь как вспышка? Ха! Так поехала бы с ним, что ей и предложено было. И из-за этого с собой не кончают!

Тут я даже хотел возразить, но младшого было не удержать. Он планомерно запутывался в собственных показаниях:

– И вообще, откуда берётся умышленный перелом черепа, из-за которого героя Серебрякова (да, он сыграл красиво, но что дали, то и сыграл) таки надолго сажают? И куда девается его согрешивший дружок? И почему напуганный мэр-таки бьёт его нещадно?

Проходящая мимо бабуля с фиолетовыми волосами обращается к полиции:

– Не надо его щадить! На 15 суток его! Нечего тут по нашему метро бегать!

Тут она останавливается, презрительно смеряет меня взглядом и с глубокой укоризной произносит:

– А больше всего печалит знаешь что? Знаешь?

Кажется, знаю. Неужели конец фильма?

– Завершение! – восклицает бабуля. – Вопросы остаются без ответов. Классическая схема любого художественного произведения подразумевает итог. Развязку. Смыслообразование. Устаканивание. Вывод. И направление. У Звягинцева не предложено ни-че-го. Ну да, бывают картины не чёрного юмора, но скажем, чёрной безысходности, типа – лучше не будет. Но и здесь налицо несоответствие жанру, потому что есть ссылки на Библию, которую уж никак не упрекнёшь в пессимизме. В фильме как бы и преамбула такова: «всё плохо, да ни то, ни се». И ещё! Того образа митрополита, тщащегося говорить по-славянски, а на деле, считающего себя водителем душ типа секретаря горкома, в нынешней России не наблюдается! Вымышлено это! Спросите Кураева! Епископы-гомосексуалисты, епископы-алкаши, епископы-мздоимцы, епископы-деспоты у нас, конечно, есть. Но таких, как иллюстрировано в кино, типа лощёных спесиво-двоеумных кардиналов – нет, пока не наблюдалось! Абсолютно искусственный образ! Это – не архетип православного Владыки! Наши – либо лучше, либо хуже в разы, причём и в ту, и в другую сторону! А вот ещё. Знаете, почему он ныне лауреатом на «Оскар» будет?

«Левиафан» тогда ещё не номинировали, но бабуля каким-то образом уже была в курсе.

– Ну, знаете?.. Не знаете! Тс-с-с! Моё мнение!

В метро замолкают все. Даже поезда. Бабушка с фиолетовыми волосами торжественно произносит:

– Да чтобы показать всему миру, что в России снимают дрянь!

Станция заполняется аплодисментами. Полицейские кивают друг другу, возвращают мой паспорт, заламывают мне руки и бросают на рельсы прямо под беззвучный поезд. Просыпаюсь в холодном поту. Передо мной на постели открытый ноутбук. Уснул, читая «народные» отзывы о «Левиафане».

Начало шестого. Встал, умылся. Заснуть больше не смог. Пошёл на работу пораньше. Захожу в лифт, а следом за мной входит Илья, мой коллега. Мы с ним часто о кино говорим, он большой любитель, разбирается, что к чему. Ладно, думаю. Глупо будет, если после всего этого я не спрошу его про «Левиафана».

– Ну как, – говорю. – Посмотрел?

Он качает головой:

– Нет. И не хочу.

– Почему? – удивляюсь я.

А он отвечает:

– Очень много негативных отзывов.

Вместо дверей лифта опускается занавес.