Читать книгу Посейдень - Сергей Иннер - Страница 4

Я стригусь рекордно редко, но как только сажусь в парикмахерское кресло, сразу что-то происходит. Любая парикмахерша знает, что если мужчина идёт стричься, то он уже сожалеет о потерянном времени. Если хотя бы не развлекать его во время стрижки, то он больше в жизни не придёт. Лучшую парикмахершу из всех, каких я знал, звали Виктория, и мне нравилось называть её полным именем. Минимум макияжа, джинсовые шорты, талия и бёдра в точности как у жены кролика Роджера. Мощные желваки, скулы в нужной диагонали, умеренно широкие зубы – всё в ней было подчёркнуто круто. Виктория работала в парикмахерской на Васильевском острове, недалеко от бистро «Алиса», над которым я снимал комнату в коммуналке.

Чтобы я всегда приходил только в её смену, Виктории было бы достаточно просто стричь меня. Впрочем, при определённых обстоятельствах можно было обойтись и без этого.

Когда я в один из первых раз сел в её кресло, и она взяла в руки опасную бритву, и посмотрела из-за моей спины через зеркало, и сверкнула лезвием у моего горла, и спросила на кого я работаю, у меня просто не мог не встать.

– Это ты работаешь, – сказал я. – Я плачу.

Тогда она приступила к делу, попутно расспрашивая меня о вибрациях.

– Не правда ли интересно, – говорила Виктория. – Что во всём, что любит человек, присутствуют вибрации.

– Вибрации?

– Да, вибрации. Мы любим всё ритмичное, размеренное. Музыка, океаны, секс, рёв мотора любимой машины. Вибрации.

– Это из-за биоритмов. Мы живём в очень ритмичной среде: сутки, месяцы, времена года, эпохи. Всё пульсирует.

– Кто-то меряет время годами, а кто-то – музыкальными альбомами, – сказала Виктория, включив радио, какую-то регги-радиостанцию.

– А кто-то походами в парикмахерскую, – сказал я.

И вот Виктория берёт машинку для стрижки и вибрации наполняют мою черепную коробку. Когда машинка сменяется ножницами, я спрашиваю:

– Помнишь, что ты делала ровно год назад в этот же самый день?

– Вероятнее всего, мчалась с горнолыжного склона в Швейцарских Альпах вблизи Монтрё.

– Серьёзно?

– Конечно, нет. Я парикмахер. Так что либо я работала здесь, либо подрабатывала по вызову.

– Парикмахером?

– Разумеется.

Кончик моего правого уха летит на пол.

– А я часто вспоминаю, что делал в этот же день год назад. Это очень важно.

– И что ты делал год назад?

– Год назад я пришёл к своему товарищу, знаменитому кручёными усами, и сказал, что в будущем ему стоит позаботиться о том, чтобы стать министром культуры.

– А он что?

– Сказал, что скорее трахнется со слоном, чем свяжет свою жизнь с политикой. Сказал, скорее переедет из центра в Автово, чем станет министром культуры.

– Вот сноб.

– Ужасный сноб. Недавно не поздоровался со мной. Потом сказал, что я в тот момент был не в тренде, поскольку ел шаверму, представляешь?

– Дичь, – улыбается Виктория.

– Он сейчас ведёт литературные вечера, где современные поэты читают Маяковского. Называются «iCloud в слаксах».

– Никогда не слышала. Поэзия мне нравилась только в юности, когда я была сатанисткой.

Я вслушиваюсь в щелчки ножниц.

– Забавно.

– Что?

– Мне послышалось, будто ты сказала, что была сатанисткой.

– Когда мне было шестнадцать, разумеется, была.

– Ты хочешь сказать, что ходила на кладбище с подружками, вы там чертили пентаграммы, пили вино, менялись трусиками, воскрешали мёртвых?

– Мы уже тогда знали, что пентаграммы – это ерунда. Всё остальное верно.

– Хорошо. А то я уж было решил, что мои волосы пойдут на ритуальные цели.

– Нет, отдам их таксидермисту, как обычно. Подправит ими какого-нибудь сурка или лося.

– Большая честь для меня. А ты в юности и в гороскопы верила?

– Конечно. Пока однажды не прочитала, что овнов ждёт открытие многообещающих финансовых перспектив.

– И как прошло открытие?

– Я задумалась об этом предсказании, сходя с эскалатора, и он зажевал мою подошву. Пришлось бежать до института босиком. А позже в тот же день я потеряла девственность. Этот случай научил меня не забивать голову всякой ерундой, тем более я даже не овен, а скорпион.

– Я недавно увидел вакансию редактора в журнал о зодиаке и эзотерике. Главным требованием было «Верить в сверхъестественные явления и магию». Позвонил им, спросил, можно ли записаться на собеседование, а они ответили, что собеседования у них проводятся удаленно, в астрале.

– А ты что?

– Я попросил уточнить время связи и на какой частоте работает их хрустальный шар. В итоге они сказали, что свяжутся со мной во сне, до сих пор жду.

– Обидно, возможно, это была работа твоей мечты. А сейчас ты где работаешь?

– У меня игрушечная фабрика.

– Своя фабрика игрушек?

– Своя игрушечная фабрика. Бывшая жена забрала ещё не все вещи, осталась сынишкина игрушечная фабрика.

– Ты ведь не только что это выдумал?

– Нет, гораздо раньше.

– Ты из тех людей, которые никогда ничего не говорят серьёзно?

– Я из тех людей, для которых есть вещи серьёзнее реальности.

В зеркале отражается один из плакатов с жеманными самцами-моделями. Я спрашиваю:

– Что ты думаешь о запрете пропаганды гомосексуализма?

– Думаю, что мы испытываем слишком много ненависти к людям, отличающимся от нас, хотя порой её стоило бы поберечь для тех, кто на нас похож.

– Ты бы понравилась Буковски.

– Откуда тебе знать?

– Я прочитал все его книги.

– Даже стихи?

– Стихи – нет. Нельзя быть мастером прозы и при этом писать хорошие стихи. Он сам говорил, что стихи для него – пустой жанр.

– Зачем тогда он их писал?

– Ему нравились чтения. Он обкуривался, напивался, читал свои отвратные стихи, люди ему аплодировали, просили автографы, потом он получал деньги, и вот – новый рассказ готов. Ну и ещё он всегда охмурял пару слушательниц, чтобы рассказ был не без сальностей.

– Ты бы Буковскому не понравился.

– Буковски не склоняется.

– Ты бы Буковски не понравился.

– Почему?

– Потому что этому сукиному сыну нравились только бухло, бабы и Хемингуэй, – сказала парикмахерша, и у меня снова встал.

– Тебе нравится Хемингуэй? – спросил я.

– Мне нравится, как он пишет про войну, но не про мирное время. Как только у него над головой не свистят пули, как в «По ком звонит колокол», он сразу становится невыносимым занудой. Шляется по ресторанам, выкаблучивается при выборе вина и злоупотребляет формулировкой «Любили друг друга всю ночь», – Виктория театрально закатила глаза. – Как, например, в «Празднике, который всегда с тобой».

– Точно. Начинал читать «Прощай, оружие» с надеждой, что прощание состоится в финале. А tenente на первых двадцати страницах поймал коленями вражеский снаряд и лёг в госпиталь. Чуть поправился и начал выкаблучиваться при выборе вина, соблазнять медсестёр, хамить на ипподромах…

– Я всё равно считаю, что это хорошая книга.

– Спереди не убирай длину, просто подравняй.

Однажды я спросил у Виктории, почему она работает парикмахером.

– Коплю деньги, чтобы открыть школу танцев на пилоне, – было её ответом. – Не хочу брать кредит, лучше воспользуюсь правилом трёх пи: потерпи, накопи и купи.

– Выходи за меня, – должен был сказать я.

Вместо этого я рассказал ей, как южные корейцы пересылают северным флешки со статьями из Википедии на воздушных шарах. А она сказала, что раньше думала, будто фундаменталисты – это те, кто заливает бетон в котлован. А я сказал, что идиома «Много будешь знать – скоро состаришься» – это не просто фигуральное выражение, а самый настоящий факт, и Виктория со мной согласилась, открывая горячую воду, чтобы вымыть мне волосы.

Я вышел из парикмахерской и понял, что голоден. Зашёл в KFC на Среднем проспекте, заказал боксмастер и чай. Кассирша была недурна собой, но к сравнению с парикмахершей допущена не была. Она извинилась передо мной, поскольку заказ готовили долго, а я сказал:

– Ничего страшного. Сократ говорил, что лучшая приправа к пище – это голод.

Она сказала:

– Что Сократ?

Я повторил. Она сказала:

– Что вы имеете в виду?

– Забудьте.

Когда сэндвич приготовили, чай уже остыл. А через пару недель помещение парикмахерской выкупили, сделали там ремонт и открыли филиал какого-то оранжевого банка. Больше я никогда не встречался с Викторией. Возможно, мне стоило бы стричься почаще.