Читать книгу Остановите земной шар! Я хочу сойти! - Сергей Первозванский - Страница 10

Я не люблю пятниц. Все беды и несчастья, происходившие со мной в жизни, случались именно в пятницу. В пятницу я разводился, да и то неудачно. По пятницам имел неприятности с властями. В пятницы болел. Обиды, подлости, измены, боль – всё тогда же. Правда, в пятницу я и родился. Но, и этот переход из одного мира в другой был, очевидно, такой мукой и трагедией, что стерся из памяти.

Эти дни – ступеньки в моей жизни. И, возможно, когда-нибудь, какой-то очередной из этих ступенек я не смогу перешагнуть! Во все другие дни я могу быть совершенно спокоен за себя и за своих близких. Тем более, что этот рок висит не только надо мной. Под его раздачу попал и мой отец и, говорят, дед. А теперь, я вижу, что и сын мой не избежал той же участи.

То, о чем я здесь расскажу, произошло со мной много-много лет назад, и тоже, именно, в пятницу. Хотя я и сейчас не знаю, можно ли назвать этот вечер неудачным. Ведь жизнь – не те дни, что прожиты, а те, что запомнились. А этот вечер я буду помнить всегда!

Работа не клеилась с самого утра. Движения были вялые и неуверенные. Краски не смешивались, воображение молчало, глаза слипались. За целый день сделал, наверное, три мазка, психовал, злился, бросал, начинал снова. Наконец начало темнеть. Был уже сентябрь. Я махнул на работу рукой, выпил стакан вина и вышел на улицу. Моя мастерская была тогда в самом центре. Я брёл по вечернему городу. Это было моё время и моя погода. Прогулка не предвещала ничего неожиданного. Хотя бывает так, что гораздо позже, вспоминая случившееся, мы бываем уверены, что заранее готовились, что-то чувствовали, видели во сне. Так я думаю и теперь. Я помню каждую минуту этого дня. И, даже сейчас, спустя много лет, мне кажется, что это было только вчера.

Ещё не проснувшись утром, я чего-то ждал. И ожидание не покидало меня целый день. Мрачные мысли лезли в голову. Я ощущал себя бездарным и несчастным. Шёл непонятно куда, неизвестно зачем, по почти пустым улицам. Постепенно успокоился и начал снова замечать, что жизнь всё-таки прекрасна, даже несмотря на чертовски грустное настроение. Я никак не мог понять причину этого необъяснимо острого чувства. Мне чего-то не хватало.

Вдруг кто-то задел меня. Толчок был настолько силён, что меня развернуло. Остановившись, я оглянулся по сторонам и никого не заметил, но с удивлением почувствовал, что вокруг меня сказка. Каким-то непостижимым образом меня случайно втолкнули в неё. Это чудо входило в меня, закружило и околдовывало. Мир преобразился, засверкал, запел. Свет, воздух и запах здесь были совсем другими. Наваждение с каждой секундой усиливалось и не было ни сил, ни желания противиться ему.

Я почувствовал, что именно в это время, где-то здесь, Золушка спешит на бал к царевичу. Там, за чёрным, со вспышками лесом, Консуэло стоит у окна своего замка, вглядываясь в заросшее тиной тёмное озеро, ожидая кого-то. А вон в том доме, на горе, Татьяна пишет письмо Онегину, без свечи, в лунном свете. В такой вечер может произойти всё, что угодно. Любовь летает в воздухе. Надо только уметь увидеть её и позвать: Ау! Я здесь! Возьми меня!

Только что прошёл дождь. Асфальт был мокрый и причудливо сверкал, переливаясь в огнях бесконечного города. Где-то в подъездах и скверах прятались волшебные карлики и гномы, семеня маленькими ножками, бегали по мокрой траве газонов. Тысячи разноцветных капелек падали на них с кустов, искрясь и играя в разноцветных колпачках и курточках. Каждый фонарь, каждое дерево казались призраками, окружёнными колдовским ореолом мечтаний о необычном и невозможном, сбывающимся только тут.

А вот и Маргарита пролетела над деревьями, мелькнув на мгновение в свете, бегущей в тучах, Луны. Я помахал ей рукой и сразу всё понял. Я понял куда, а, вернее, от кого я бегу и от этого мне стало так тоскливо, как не было, наверное, ещё никогда в жизни. Нет! Не смогу я убежать! Нет во Вселенной такого места, где можно было бы спрятаться от себя.

Я в задумчивости остановился и оперся плечом о дерево. С листьев градом посыпались капли. Брови и ресницы стали мокрыми. Губы сразу ощутили неподражаемый вкус и запах живой воды. Сверху послышалось негромкое недовольное бормотание. Кого-то я потревожил.

– Прости, дружище. – Извинился я, закурил и, услышав сверху кашель, отошёл. Из зеркальной витрины магазина выглянул огромный кот в галошах на босую лапу и с сигарой. Подмигнул мне, показал зачем-то на часы на Ратуше и ушёл внутрь, махнув чёрным хвостом. Не спеша, я подошёл к каким-то ступенькам, ведущим вниз, к морю. Стоя на верхней, оттолкнулся, пробуя взлететь – не получилось. Ещё раз! Грудь, плечи, голова, вроде бы, пошли вверх… Ах, нет! Как жалко! Нет ничего лучше, чем полетать в такую погоду над морем. Низко, низко. Над скалами и пустыми чёрными пляжами. Погонять испуганных чаек. Задеть рукой пенный гребень тёмной волны и слёту брызнуть лунной струей в кого-то летящего рядом. Перевернуться и штопором уйти по блестящей серебряной дороге вверх, в облака. А там, напившись вдоволь влаги и страха, что может быть страшнее и прекраснее ночных туч в грозу изнутри, снова блеснуть всё выше и выше, к самым звёздам. Догнать самолёт. Глянуть прямо в глаза, через светящийся иллюминатор, обалдевшему от счастья ребенку. Улыбнуться ему, услышав шепот: «Дядя, ты кто?!» – ответить: «Я звезда! Я твоя звёздочка!» И снова, огненным метеоритом, пробив облака, ворваться в ночной тёмный город.

Поболтаться на проводах и шлепнуться каплей в траву. Разбрызгаться во все стороны. Почувствовать себя таким многоликим, как Бог и снова влиться в ручеёк. Торжественно, медленно и влажно проплыть с ним по старинной брусчатой мостовой, подпрыгивая и катаясь на камешках, журча и бурля пузырьками.

Эх! Всё это было бы так чудно, но не сегодня. Сегодня меня ждало какое-то другое приключение. Ну, что ж! Посмотрим, что мне подарит эта пятница и эта ночь. Я продолжал идти навстречу таинственному зову. С каждым шагом он становился всё громче.

И, всё равно, это случилось неожиданно. Кто-то за спиной взмахнул волшебной палочкой и внутри вспыхнул свет. Я увидел Её! Ноги перестали ощущать землю, всё вокруг исчезло.

Это была моя мечта! О, Боже! Какой прекрасной оказалась она в жизни! Именно такой приходила она ко мне в снах, по ночам. Именно такой я сотни раз пытался писать её и никак не мог словить чего-то в глазах, в выражении, в линии губ. Именно её я каждый день догонял на улице и, обогнав, закрывал в изнеможении и отчаянии глаза, понимая, что ошибся.

Но вот теперь, наконец, навстречу шла действительно Она!

Я не в состоянии её описать. Как можно описать совершенство? Как можно описать гармонию?! Как может один немой спеть другому?! Ни слов, ни жестов таких нет! Да и неважно было, как она выглядит. Просто, это была Она – моя вторая половина. И ничто не имело значения, кроме её глаз. Её глаза! Два безбрежных чёрных неба. Выражение глаз всегда зависит от состояния души. У неё были глубокие-глубокие задумчивые и очень грустные глаза. Глядя в них, можно было подумать, что они не смотрят наружу, а видят что-то внутри себя, в своей глубине, не доступной больше никому. Захотят – впустят тебя. Не захотят – не пробьёшься туда, хоть маячь перед ними, как свеча. Непостижимым образом в них помещались и отблески фонарей, и деревья, и небо, и даже кот за углом.

Всё это я увидел сразу, ещё издали. И тут же начал понимать, что тоже падаю в эту пропасть, застреваю там. Что меня, неотвратимо, и без спроса затягивает этот чёрный блестящий водоворот. И некуда деться, даже, если отвернусь, даже, если провалюсь.

Мы медленно шли навстречу друг другу по совершенно безлюдной улице и, почти поравнявшись, подчиняясь какой-то сверхъестественной воле, остановились. Музыка была еле-еле слышна, но уже не замолкала. Она смотрела на меня немного удивлённо и выжидающе, приподняв слегка одну бровь и раскрыв губы. Как бы спрашивала, молча: «Кто ты?! Откуда? Зачем?» Молчание длилось секунд десять. Мы не двигались. Сердце останавливалось.

– Добрый вечер, Фея! – Сказал я почти беззвучно, одними губами. Она легко улыбнулась. Натянутость и удивление исчезли.

– Добрый вечер, принц! – У неё был тихий грудной голос. Таким голосом поют колыбельные. Я чувствовал, что наша странная встреча была для неё так же приятна и загадочна, как и для меня. Я оторвался от земли сантиметров на двадцать. Туфли еле держались на ногах. Ну вот и взлетел. Вся она излучала слабое голубое сияние. Да я и сам от восторга, наверное, слегка засветился. Усилием воли, с трудом, вернулся на землю. Её глаза, витрины, асфальт вокруг отражали нежно-золотистый свет. Всё, вдруг, стало ярким и радостным. Облака над головой разбежались. В светлом небесном круге, переливаясь и мигая танцевала молодая Луна. На одном рожке у неё, развалясь, сидел кто-то лохматый, болтал ногой и попыхивал облачками-кольцами из серебряного кальяна.

С этого момента мы, как бы почувствовали друг друга. Улыбнувшись, я протянул ей руку. За мгновение до того, как наши руки соприкоснулись, между ними мигнула голубая искорка, слегка кольнув нас и мы пошли куда-то вверх. Круто-круто вверх. Мы не замечали того, что вокруг и были наполнены собой. Я осторожно и легко обнял её за плечи и замер в восторге. Пришлось остановиться. Закрыл глаза. Обалдев, вслушивался в свои ощущения. Такие чувства человек может испытывать только в юности. А потом помнить и жить ими всю оставшуюся жизнь. А меня вот осенило к тридцати. Сподобился раз в жизни.

О, этот запах её волос, её кожи, её молодости! О, это чувство нежного бархатного тела через лёгкую ткань! Ох, это воображение – шалунишка! Невозможно справиться с этим. Я прикоснулся лицом к её волосам и застыл, боясь, что всё сейчас исчезнет и она вырвется грубо и резко. Но ничего не исчезло. Она тихо прижалась ко мне и её сердце перепрыгнуло в мою грудь, а моё к ней. Обняла меня за талию и мы молча поплыли по асфальту, усеянному звёздами.

Мне казалось, я знал её всегда и всю. Её сердце было во мне. И поэтому мы могли молчать. Зачем разговаривать вслух с самим собой?! Чей-то взгляд отразился в фонтане. Мы подняли головы и увидели Хозяйку-Ночь. Её чёрные волосы слегка развевались над городом. Она ласково смотрела на нас и улыбалась.

Не знаю, долго ли мы гуляли, но, когда подошли к её дому, было далеко за полночь. Она жила в старинном пятиэтажном доме. Улица, на которой был этот дом, тоже была старинной. И деревья, и сквер, и лавочки старинные. И, казалось, живут тут одни старички и старушки. Старые милые ведьмочки и сгорбленные, ворчливые, но добрые колдуны. Здесь никогда никто не дрался, не орал пьяными глотками, не рыл траншей и не бросал палочки из-под эскимо на тротуар. И всё потому, что здесь жила Она!

Мы поднялись на третий этаж и стояли, обнявшись, в полумраке подъезда, у дверей её квартиры. Я ощущал дрожание её колен, спазмы живота, тепло груди. Видел устремлённые на меня, полные ожидания глаза, полураскрытые тёмные губы. Дотрагивался до них губами и мне было страшно и больно. Страшно через минуту отпустить её. Вот так, просто, отпустить и снова остаться одному, как-будто и не было ничего. Но что же делать? Я даже не знаю, кто у неё дома. Неужели, конец у этой сказки такой грустный и скупой! Ведь завтра уже ничего не будет. Через несколько часов уже ничего не будет. И больше никогда! Такое не повторяется! Когда-нибудь, может быть, будет другая сказка, но я не хотел уходить из этой. В ней было так хорошо и ласково.

Я только сильнее прижимал эти, ставшие такими желанными плечи, дотрагивался губами до лица, волос. Не отрывал от неё глаз, а про себя колдовал и молился. Умолял всех ангелов и святых подряд, чтобы только этот миг не кончался. Вдруг, она взяла ладонями моё лицо. Я замер. Отстранилась и посмотрела глазами, в которых колотилась такая безумная страсть, что… Что я вспыхнул, как факел. Никогда больше не зажигали меня такие взгляды. А, может, таких больше и не было. Или, просто, от этого я сгорел дотла. Она застонала и, впившись пальцами мне в плечи, до боли укусила в губы. Не знаю, как я пережил этот взрыв. Мне было и больно, и страшно, но так хорошо и приятно…

И вдруг всё кончилось. Она с усилием, резко отстранилась и оттолкнула меня. Как была взлохмаченная, алая, с закрытыми глазами, прижалась спиной к стене и стало слышно, как тяжело, со всхлипом, она дышит. Я стоял в растерянности, не зная что делать. Оставить её и уйти я уже не мог. Молчание продолжалось с минуту.

– Ну, подожди! – Вдруг с какой-то отчаянной решимостью и даже угрозой, сказала она, как будто обращаясь к кому-то другому. Достала из сумочки ключ, открыла двери и исчезла внутри, не включая свет и, оставив дверь открытой. Ещё вечность я простоял, открыв рот и не веря, что всё решилось. Бал продолжается! «Ну, что же ты меня столько мучила?!» – Чуть не заплакал я, сделал реверанс и тихонько закрыл за собой дверь. Во мне всё пело. Только бы не выйти случайно на балкон, а то улечу от радости. Стой, счастье! Щелкнул английский замок.

В темноте коридора кто-то, совсем маленький, легко-легко, как дуновение ветерка, ощупал меня и, пробормотав радостно: «Наконец-то! Входи скорее!» – ухватил за штанину и потащил в квартиру. Дотянул до входа в комнату и растаял во мраке.

Если бы меня долго водили по длинным анфиладам комнат, залов и коридоров, а потом, вдруг, впервые, неожиданно, привели сюда, я безошибочно узнал бы, что здесь живет именно Она. Просто, тут не мог жить никто другой. Квартира была наполнена ею. Даже домовой у входа пахнул её духами. Мебели почти не было, во всяком случае в темноте она терялась. А высота потолков, вообще, делала её незаметной. Зато разноцветные, на весь пол, ковры неимоверной толщины, придавали интерьеру восточный колорит. Небольшой белый керамический фонтанчик у окна ещё более усугублял это впечатление. В высокие, на всю стену, окна заглядывали звёзды и отражались в стеклах таких же огромных картин. Тут был даже старинный, как и всё остальное, камин и на его мраморном столе стояли бронзовые статуэтки каких-то, кажущихся в темноте неземными, зверей. Фигурки обнажённых девушек и тяжелый подсвечник на семь свечей. В глубине комнаты прятались ещё несколько дверей, ведущих в неизвестность.

Я стоял посередине комнаты и наслаждался ароматом этой квартиры-замка, никогда раньше мною не испытанным. Лунные блики, отражённые в луже, играли на лепном потолке. Наконец, я пришёл в себя и увидел её.

Она стояла у окна и смотрела на улицу. Дверь на балкон была открыта и снаружи доносился тихий шепот мокрых листьев. Осторожно, боясь потревожить тишину, я подошёл к загадочной девушке и обнял за плечи. Некоторое время мы стояли так, замерев и закрыв глаза. Потом она освободилась и, сказав: «Я сейчас, дорогой!» – вышла, включив в глубине комнаты торшер и магнитофон.

Мягкий багровый полумрак, как отсвет пожара, залил комнату, потушив собой звёзды. Вместе с ним прокрался тихий голос Ленона, певшего о Джулии. Я всегда любил эту вещь, но сейчас музыка звучала особенно нежно.

Она вошла через несколько минут, везя столик, на котором был кофе, два бокала и конфеты. Я сидел в кресле, мягком, как и вся эта комната, разглядывал кимоно на тонкой фигуре девушки и не верил себе. Нет! Так не бывает! Не бывает даже в сказках!

Моя Фея села на ковер около меня. В свете торшера её лицо приобрело багряный оттенок, глаза светились загадочным зовущим блеском. Мы выпили из бокалов, и я пропал, опустившись к ней. Голова закружилась. Как зачарованный смотрел на прекрасное волшебное лицо из восточного гарема, что-то шептал, целовал, гладил это, принадлежащее теперь мне, нетерпеливое, горячее тело. Всем своим существом чувствовал восхитительную бархатную смуглую кожу. Глухой протяжный выдох, как стон, раздался из её груди. Изо всех сил она прижала меня к себе и откинулась назад, падая и увлекая за собой.

Черноглазая красавица-ночь заботливо прислала нам свои ветерки. Они, смеясь, влетали через распахнутые окна, шевелили тяжёлые портьеры, обдувая разгоряченную плоть. Вливали в напряжённое тело волшебный эликсир свежести и бодрости, неутомимой любовной энергии и страсти. В такт нашей любви раскачивался весь старинный дом и амурчики на карнизах, радуясь добыче, махали крылышками и горланили что-то тихонько. Их стрелы мелькали вокруг нас, впиваясь то в спину, то в живот, то в грудь. И боль от этих ран была так приятна и радостна, что мы стонали, кричали, извивались от восторга и не было конца этому празднику.

Эльф, стоявший на камине, снял со своей головы подсвечник, соскочил вниз, протиснулся между нами и начал шептать нежные, ласковые, необыкновенные слова, помогая мне. Слова были гортанные, воркующие и горячие. Это был совершенно непонятный язык, может древнегреческий. Но она, видимо, прекрасно его понимала (зимними вечерами эльф обучил её) и шептала мне в ответ незнакомые звуки, от которых я задыхался.

Нет! Энергия у человека берется не от пищи. Энергия берется от любви! И, чем сильнее любовь, тем выше энергия. В эту ночь мы растранжирили запас энергии, достаточный космическому кораблю, чтобы долететь до Венеры. Вообще-то, мы долетели до Венеры и без ракеты. И планета любви принимала нас, как родных. Все свои прелести, все тайные уловки раскрыла нам. Провела по всем тропинкам. Ни одной не оставила про запас. И, истощившись, наконец, ласково отпустила.

Мы были на грани обморока, когда серый ненастный рассвет заглянул в окна, осветив тусклым мертвящим светом наши усталые тела, посреди разбросанной в беспорядке одежды. С трудом оторвавшись друг от друга, мы упали рядом. Пролежал я недолго и, когда пришёл в себя, было почти светло. Она лежала в той же позе, уже порозовевшая и снова прекрасная. В комнате было тепло, но серый утренний свет обмораживал. Зябко поеживаясь, я встал на колени, взял её на руки и понёс в спальню. Сжавшись у меня на руках, она стала вдруг такой лёгкой, тихой, беззащитной. И снова грустной. В необъятной кровати, под таким же огромным одеялом, она казалась маленькой кошечкой. Как бы играя, хищно потянулась, обняла меня, поцеловала в щеку и тут же уснула, положив мне голову на грудь. Сначала я боялся потревожить драгоценный сон, но не смог долго сдерживаться и через минуту спал.

И приснился мне удивительный сон. И был он ярче, чем явь.

Стою я у подножия огромной-преогромной, уходящей за облака, в самое небо, снежной горы. Гора крутая и скользкая. И ещё много, таких же, как я, стоят у подножия этого великана. И вдруг, как по команде, мы все начинаем карабкаться вверх. Лезть страшно, трудно, холодно. Многие срываются, скатываются вниз и пропадают в темноте. А я всё ползу и ползу. Сколько времени прошло… Год? Вечность? Но вот уже виден верх! Ещё немного! Там даже есть кто-то. Меня там ждут. Ещё последние, самые страшные, усилия. Я хватаюсь за кромку снега на верхней площадке. Невероятным усилием подтягиваюсь. Сон не пускает, тянет за пояс, за ноги. Пытаюсь вырваться. Вот уже половина туловища перевалилась через край. Хватаюсь ногтями, зубами, лбом, носом за снег… Вырываюсь. И вот я наверху! Даже звёзды не выше. Невыразимая радость охватывает меня. Я победил! Я протягиваю руки к небу…

…И просыпаюсь. Незнакомая комната. Полумрак. Белая спальня. Рядом никого. Радость уходит, как вода из ванны. В кресле, аккуратно сложенная, лежит моя одежда. От вчерашнего беспорядка ни следа. Эльф на камине, под свечами, не моргнет. Амуры окаменели. Молчат, отвернувшись. Я судорожно одевался, чувствуя себя непрошеным гостем. Эйфория прошла. Ночь кончилась. Умерла сказка. Болело плечо. Что-то неприятное плавало в воздухе.

Я увидел её на секунду раньше. Она сидела на кухне, за столом. Снова элегантная, изящная, ухоженная, но холодная. Лицо было напряжено и задумчиво. И, хотя оттенок вчерашней грусти мелькал дымкой в её глазах, что-то новое появилось во взгляде. Видно было, что она тяготится нашим положением, пытается скрыть это, побороть себя и, увы, не может.

Увидев меня, она улыбнулась. Снова ласково и нежно. Солнышко зажглось над столом.

– Позавтракай. – Сказала хозяйка и указала на стол. Всё было готово. Я сел. Кусок не лез в горло. Она смотрела на меня, не отрываясь. В глазах были слёзы. Это было прощание. Стараясь ничего не понимать, я, не поднимая головы, давясь булочкой, как мог беззаботно спросил:

– Когда мы увидимся? – Лучше бы я молчал. Она сидела, схватившись руками за стул, как бы удерживая себя. Слегка раскачивалась вперед и назад. Когда я заговорил, остановилась, всё так же глядя на меня. Помолчала ещё. Потом покачала головой и качалась всё время, пока говорила.

– Мы больше никогда не увидимся! – В её голосе было не столько страдание, сколько тоска и обречённость. Она не шутила. Но, Боже мой, чего бы я не дал, чтобы это оказалось шуткой или кокетством. В комнатах зазвонил телефон. Было девять часов. На улице лил проливной дождь. Никак не мог проглотить слюну. Пересохло горло.

– Не понимаю. Объясни! – Хрипло просипел я. – Всё, кажется, было так хорошо. И сон…

– Да! Да! Сон! Всё только сон! – Прошептала девушка, подняв заплаканные глаза. – Уходи! Уходи! Я прошу тебя. – Вдруг, почти закричала она. – Я не могу ничего тебе сказать. Может, ты поймешь сам. Уходи! Я больше не могу! Не мучай меня! – Её трясло. Губы побелели. Голова опустилась на руки, сложенные на столе. Послышался сдавленный стон. Я стоял перед окном, закрыв глаза. Слушал дождь. Любовь умирала во мне. Как больно!

– Я приду вечером. – Выдавил, ошеломлённый этим концом, и выбежал на улицу. В первую же минуту вымок до нитки, не видя ничего и не чувствуя. Пустой и холодный побрёл домой. Ни мысли, ни чувства, ни боли даже не было во мне. Всё оплыло, остыло, испарилось. Вода текла по телу, как по водосточному желобу, не останавливаясь.

Город был серый и грязный. Облупленные, покосившиеся дома. Разбитые, замусоренные, кривые улицы. Отравленная вода. Жалкие, бедные, отчаявшиеся людишки. Бегающие даже не в поисках счастья, любви или, хотя бы, зрелищ. А просто Хлеба!

Уныние, страх и тоска, тоска, тоска! Пока шёл домой, раза три чуть не попал под какие-то мчащиеся, дымящие колымаги. Наконец, спустился в свою мастерскую-подвал и, кажется, даже не закрывая дверей, выпил два или три стакана вина, свалился на свою скрипящую старую раскладушку и вывалился в сон. Как в пропасть, упал в другую жизнь.

А там солнышко светило ярко-ярко, как в этой жизни никогда не бывает. И не пекло, и не слепило, а только нежно-нежно грело и ласкало. И я был ребенком, но ребенком, прожившим миллионы лет. Всё знающий, всё переживший, но ребенок. Вокруг было всё, как и положено во сне – зелёная трава, синее море, цветы до неба. А небо…, как море. Вокруг много-много качелей и много-много детей. И ни одного взрослого нигде. И все умеют летать и летают с цветка на цветок, с качелей на качели. И хороводы, и песни, и музыка, и смех. И любовь! И много других планет рядом. Но между ними не Космос страшный и чёрный, а такое же голубое небо.

Но Космос всё-таки есть. Он немного дальше, в стороне, куда никто даже и не смотрит. И планеты там есть. Тоже чёрные, мрачные. И что там интересного? Но нет! Любопытство не даёт спокойно дышать, радоваться жизни. Ну что же там?! И вот увидел я, беззаботный летающий мальчик-кудряш, как откуда-то, из глубины Космоса, через всю страшную в пропастях, вулканах, шрамах и ловушках планету, идёт бесконечный, не останавливающийся ужасный поток каких-то кошмарных безликих то ли людей, то ли бурдюков. Ни волос у них нет, ни ушей. На всей голове лишь огромный рот и маленькие мышиные глазки. А в глазах ни воли, ни мысли, ни чувства. Только тупая обречённость и покорность судьбе. Одежды на них нет. И поэтому видны страшные уродливые тела, похожие на обрубки ливерной колбасы, только с такими же руками и ногами. И всё это гниёт. Кожа прозрачная, как пузырь и видно, как внутренности – мясное желе, жидкое и хрящеватое, переливается внутри. Вот-вот прорвет кожу и выльется всё. Но нет, не прорывает. И идут они, идут, идут. Мрачно, тяжело, монотонно и страшно. Не разговаривая, даже. Только бормочут что-то про себя.

И, вспомнить страшно, едят сами себя. Безропотно и тихонько. Даже не ловят, а просто возьмут кого-то среди себя, разорвут тихонько и едят, не спеша. Привычно и жутко. И никто не сопротивляется. А страшнее всего то, что есть у них спасение. И все они знают его. Всего-навсего-то, перестать кушать друг дружку. Но нет ни воли, ни желания спасаться. Нет искры в глазах. А голод – не тётка. Вот и продолжают брести и едят, едят…

А, если кто-то со стороны прикоснется к ним, то становится таким же. И так мне их жалко стало, как родных. Хоть плачь. Подлетел к ним, кричу: «Люди! Остановитесь! Одумайтесь! Куда идёте? Там дальше ничего нет! Я видел. Остановитесь!» – Вдруг, как бросится на меня сразу целая куча этих пузырей, откуда только прыть взялась! А крылья-то мои, как во сне бывает, и не тянут. Отпрянул от них, закричал страшно и, чувствую, лечу…

Но летел недолго – с раскладушки упал. Ударился головой, не почувствовал. За окном снова ветер, как с цепи сорвался, деревья ломает. Дождь. Я лежал на обшарпанном полу, в темноте. Одетый. Из открытых дверей дуло. Что-то стучало. Прошло пару минут, пока я сообразил, что это форточка бьётся, как птичка в клетке. Встал. Посмотрел на часы. Восемь. А уже совсем темно. Господи, как тошно. Как беспокойно. Куда же мне надо было идти? Никак не вспомнить. Да и зачем?! Там так холодно, сыро, грязно…

Я бегал по мастерской, как зверек. То у окна постою, то снова сяду на раскладушку. И снова, к окну. В девять, наконец, сломался. Как груз с плеч сбросил. Схватил плащ и выскочил в дождь.

Через полчаса, или скорее, был у её дома. Ноги дрожали, сердце выскакивало из груди. Почти, как вчера, но не так. Во рту пересохло. Дошёл до второго этажа, дальше ноги отказали – не могу. Страшно. Схватился за перила, начал помогать себе руками. Стал перед дверью, облокотился о косяк – ни туда, ни сюда. Так бы и простоял ночь. Только слышу, дверь внизу хлопнула.

«Ну, решайся, братишка!» – сказал сам себе и нажал кнопку звонка. Не было слышно, как с той стороны кто-то подошёл, только от дверей повеяло холодом. Лязгнул засов, грохнул замок, взвизгнула цепь. Дверь чуть-чуть приоткрылась. Я и так стоял ни жив, ни мёртв, а тут и вообще, всё во мне оборвалось. Из-за двери выглядывал мужчина лет сорока, или меньше. Вернее, выглядывали его брюшко, усики, носик, лысинка и жирные губки. И шныряли пуговки-глазки. Он был в пижаме и тапочках. Всё такое сладенькое, липкое, хитренькое, настороженное. Я стоял перед ним мокрый, бледный, взлохмаченный. Всё понимал и ничего не мог сказать. Он осмотрел меня осторожно и спросил тоненько:

«А вам кого? Товарищ!» – при этом чуть прикрыл дверь.

– Не знаю! – Только и смог выдавить я.

– Не понял! Что вам нужно?! – Уже испуганно затараторил он и ещё больше прикрыл дверь. Я заглянул ему через плечо. Там было тепло, темно и тихо. Из этой темноты, я чувствовал, на меня смотрят. Смотрят в последний раз!

– Извините! Я, кажется, ошибся! – Сглотнул я, резко развернулся и пошёл вниз. В голове была только одна дурацкая мысль, я даже улыбнулся. Как же её зовут?… Я ведь не знаю даже её имя! И теперь не узнаю никогда. А, может, так и лучше. Легче будет забыть. Как смешно! Слёз не было.

С тех пор прошло много лет. Я ничего не забыл. Каждый вздох помню. Каждый шепот. Как вчера. Столько всего забыл, а это помню! Но, иногда мне кажется – а может, всё-таки, всё это был сон?! Только сон! Наваждение какое-то. Мне, иногда, такие странные сны снятся!

1973–1994