Читать книгу Восходящие вихри ложных версий - Сергей Семипядный - Страница 10

На деревянном плосковерхом столбике оградки сидит кот, чёрный, с белым широким галстуком, и с брезгливым равнодушием наблюдает воробьиную суету. Кот, будто бы, не видит взлохмаченную собачонку, не слышит её визгливого лая, влажного, вполне возможно, от паров слюны, закипающей на огоньке бессмысленной злобы. Чтобы быть услышанной, собака забегает вправо, пред очи кошачьи, но кот, прикрыв глаза, поворачивает голову в другую сторону и обращает взгляд на приближающегося Михаила Скалыгу. И собака бежит прочь, с чувством тяжёлым и неясным.

Скалыга оглядывается – бледная клякса солнца брызгами лучей слилась с небосклоном, следовательно, кот щурится не от солнца, а от презрения к нему, к Михаилу Скалыге.

Метеоритного дождя никто не боится. Очень вероятно, в силу персональной ничтожности. Когда же в нескольких десятках сантиметров падает подгоревший кирпич, колючие его осколки с поразительной быстротою поражают счастливчика бациллами мистического транса-ужаса. И воспринимается это проявление многокачественного мира как невербальный знак её величества Судьбы, но никак не в качестве информации внешнего порядка.

Скалыга коротко глянул вверх и тотчас же обернул взгляд куда-то внутрь себя, словно боялся, что конец живущей внутри него (и равнодушно пожирающей свободу желаний) спирали вакуума обнаружится отсутствующим.

Потом он отбежал метра на три назад, на мостовую, и, закинув голову, запрыгал взглядом по лестнице пёстрых балконов. На пятом этаже, слева, женщина развешивала бельё, а чуть ниже, на четвёртом, постукивал молотком пожилой мужчина. Звук упавшего кирпича понудил их отставить на время свои дела и многослойными животами налечь на перила балконов.

В межбалконном пространстве восьмого этажа, облокотившись на перила, стояла и смотрела во двор старуха. Падение кирпича ею, похоже, замечено не было.

Больше никого Скалыга не обнаружил. Не опуская головы, он попятился дальше вглубь двора и продолжил осмотр балконов.

Уже в подъезде Михаил Скалыга обнаружил боль напряжения в области шеи и сообразил, что его голова позорно и ненужно втянута в плечи. Открывая дверь собственной квартиры, он поймал себя на том, что прислушивается к звукам лифта, способного остановиться на третьем этаже и распахнуть свои двери за его спиною.

Зеркала трельяжа могли содержать лишь одно человеческое отражение – его собственное. Но Скалыга старательно избежал общения с миром Зазеркалья – зеркалом возвращённый взгляд мог позволить себе бестактность.

Он пересёк комнату и воздел руку к шпингалету балконной двери, когда только что боковым зрением увиденное несоответствие было признано таковым.

– Этого не может быть! – сказал Скалыга себе.

Он опустил руку и представил себя насмехающимся над самим собою, но вскоре догадался, что это всего лишь беспомощный повод подольше не оборачиваться. Скалыга обернулся. Свадебный портрет, который он своими руками снял со стены и убрал в сервант, висел на привычном месте. Два улыбающихся молодых лица. Не верится, что они по-прежнему улыбаются будущему, которое уже стало прошлым. Более чем наполовину, во всяком случае.

Скалыга повернул голову в сторону серванта. Не сформулировав определённой цели и без осознанного контроля своих действий. Сначала его поразило то, что он так безошибочно поймал взгляд фотопортрета жены, а потом – что портрет стоит там, где и всегда стоял раньше, хотя он собственноручно поставил его в левый угол, повернув к задней стенке серванта.

Образы нездешнего мира утрачивают условность.

Проявляется непроявленное.

Вещественное соответствие обретает то, чего не существует, что создать природа творящая не сумела или не удосужилась.

Несуразности способны захватить весь плацдарм ежедневности.

Мироразумение определяют наличные жизненные ситуации. Следовательно, положительный баланс жизни станет недостижимым.

Он просто сойдёт с ума. Это самый лёгкий способ доказать, что человек привыкает не ко всему, хотя, быть может, и ко многому.

Скалыга укоризненно посмотрел на некстати зазвонивший будильник.

Будильник продолжал звонить.

Всё громче и громче, испытывая жизненность и выносливость Скалыги, его силу и крепость.

Михаил Скалыга не сводил с будильника взгляда и, как мог, успокаивал себя.

Звон будильника разрастался.

Чтобы взорвать то, чему и названия нет, и чтобы жизнеубийственный фонтан возбуждений хлынул во внешний мир.

Наконец Скалыга утерял какую-либо способность к волевой регуляции. Он начал быстро ходить, почти бегать по квартире, переставляя стулья, перекладывая вещи с места на место и стараясь запомнить их новое местоположение. Запомнить – это очень важно!

А будильник – устранить! С чувством сладострастного злорадства он схватил будильник и побежал в ванную. Ванна была пуста. Над нею с готовностью изогнулся излив смесителя, но Скалыга уже заметил, что ванна имела дырку в порыжелом днище. Он бросился в туалет и сунул будильник в унитаз. И выпустил воду из смывного бачка. Уже почти равнодушно он опустил крышку унитаза и, усталый, едва волоча ноги, вышел из туалета.

Но в возможность тишины не верилось. Скалыга прислушался. Тишина терпеливо пыталась прикоснуться к больной душе краткими мигами, всякий раз хладнокровно обрываемыми звонкими сигналами телефонного аппарата. Он снял трубку и поднёс её к уху. Позвонивший молчал, ожидая, судя по всему, что Михаил Скалыга заговорит первым.

– Алло! – услышал Скалыга после неприлично продолжительной паузы. После «о» звука «вэ» не было, однако он подразумевался. Таким вот образом произносила это слово его жена. – Скажите, пожалуйста, это коммерческий магазин? Я правильно набрала номер?

Показалось, что голос похож на голос его покойной жены. Следовало ответить, что это не магазин, а квартира, и положить трубку, но Михаил Скалыга счёл необходимым схитрить.

– А в какой, простите, коммерческий магазин вы звоните? – спросил он. – Коммерческих магазинов, знаете ли, очень много.

– А я и не помню название. Мне дали телефон и сказали, что там кофты из ангорки имеются.

– Кофты из ангорки сейчас только в банях не продают, – заметил Михаил, обдумывая следующий ход. – А кто, простите, вам телефон дал?

– Разве это имеет какое-то значение? – неизвестная женщина по-прежнему говорила голосом жены и ни разу, кажется, не сфальшивила. – Вы ответьте-ка… Я туда попала, скажите?

– Нет, просто бывают очень похожие голоса.

– Что? Что? – спросила женщина, и Михаил Скалыга готов был усмотреть оттеночек насмешки.

– Вы ошиблись! – торопится Михаил. – Номера очень похожи… некоторые. Это квартира. Но если вам нужны пуловеры из ангорки…

Женщина что-то говорит, вроде как насмешливое, и кладёт трубку.

Скалыга, развернув кресло, сел в него и стал рассматривать узоры ковра. Строгие симметрии ковра надёжны и ненавязчивы. А жизненные несуразности следуют одна за другой. Их методичность и стадиальность вполне можно использовать при построении какой-нибудь формулы, в которой и совместить все утверждения наблюдения.

Но это – задача сложная. Это более опасно, чем бесконечно долго вглядываться в один из неудачно выбранных узоров ковра. И что касается пользы… Божья воля на пёстром фоне текущей действительности выглядит скромно и неприметно.

Всю тяжесть чувствований переместить на диван, а самому ускользнуть в состояние бесшумного сна! Почему он не сообразил этого раньше? Михаил Скалыга перебирается на диван и горящей щекой собирает прохладу подушки. Из радиоприёмника слышится мелодичная песня, но слов не разобрать. Не открывая глаз, он поднимает руку к приёмнику и прибавляет громкости. «Лишь только спящему ему бывает хорошо по-настоящему», – звучат слова песни.

– Что?! Что это? Что это такое?! – вскакивая на ноги, кричит Скалыга. – Когда это кончится?! – И вырывает из розетки провод радиоприёмника. А затем принимается бегать по квартире. – Или это не кончится никогда? Что же, так и будет всё это продолжаться? Муки ада – с доставкой на дом? Хорошо! Что следующее? Я ко всему готов. Сейчас я буду ко всему готов! – оборачиваясь назад, словно кто-то мог его услышать, выкрикивает уже ухватившийся за ручку холодильника Михаил Скалыга.

Когда в дверь позвонили, он уже пил водку и попутно беседовал с Богом.

– Ты ждёшь меня, злопамятный и вредный старик! – с издёвкой бросил Скалыга, небрежно скашивая нетвёрдый взгляд себе за спину. – Ждёшь, я знаю… А я живучий. Только нервный немного. Жизнь ухватила за грудки и трясёт… Но я вы-ы-ырвусь, вы-ы-ырвусь…

Михаил Скалыга не мог бы похвалиться даром веры – в эфирной среде винных паров разыгралось его воображение. Он скорее бы согласился считать себя автономной биоэнергетической единицей космоса, чем-либо вроде индивидуального энергоинформационного комплекса. Да и это потому лишь, что субстрат восприятия всего сущего имел безобразное лицо яростных до бешенства и мелочных до изящества грязных страстей.

К тому же в прекращение и собственной-то жизнёшки верить не хотелось – не то что во всеохватное ничто. Базовой программы выживания не быть не может – иерархическое строение мироздания не вызывает сомнений. А чтобы представить варево жизни в необитаемой и безответной безграничности, бескрайности, безмерности, надо иметь особые мозги.

В этот раз дверь оказалась закрытой, и Тугарин воспользовался звонком.

– Добрый вечер! Узнали? – сдержанно улыбаясь, поздоровался он. – У вас, я так понял, кто-то в гостях?

– Нет. Никого, – ответил Скалыга и, забыв поздороваться, пьяно уронил голову на грудь. – Хотя я и сам не знаю. Может, нечистая сила.

– Но вы с кем-то разговаривали. Я и подумал, что у вас кто-то есть. А вообще-то я поговорить зашёл.

– Ну так… – Скалыга вздёрнул плечи, разведя руки в стороны, и задумался, не будучи способным сообразить быстро и верно.

Ситуативный мотив (разговор с нетрезвым Скалыгой манил перспективами) подстегнул Тугарина, и он несколько торопливо обошёл истуканистого Скалыгу и сбросил туфли.

– Вы, я вижу, не совсем гомо эректус, – говорил Гвидон Тугарин, идя следом за Михаилом Скалыгой в гостиную.

– Что? Что?

– Я говорю – вы сегодня не совсем уж чтобы человек прямоходящий. Может, мне завтра зайти? – спрашивал Тугарин, а сам откровенно осматривал комнату в ожидании приглашения присесть (прогнать его сейчас было бы трудно). – Или вы бы… Я бы повестку оставил, чтобы не забыли.

– Не-не, я почти что в норме! – возразил Скалыга. – Вот сюда, пожалуйста. Я трошки расслабился. Мал-мало, совсем ничего. Крыша, правда, вроде как… В неизвестном направлении незаметно…

– Я понимаю. Иногда организм требует. Как в вашем случае. Вырваться, хоть ненадолго, из тяжёлых реалий, в психоделическое, что называется, путешествие закатиться. Жена же…

– Да-а-а… – тяжело усаживаясь, согласился Скалыга. – А вы не женаты?

– Нет пока.

– Оно и к лучшему, – одобрил Скалыга, но сам же и спросил: – А что так? Я вот второй раз был женат. Да.

– Как говорит мой шеф, в поле все цветы красивые, домой принесёшь – вянут.

Скалыга посмотрел на Тугарина пристально, без улыбки. Он, по всей видимости, шутки не понял.

Лицо Михаила Скалыги состояло из печальной верхней половины и тяжеловатой нижней, соединённых сравнительно небольшим носом. Гвидону всегда нравились такие лица у собак. Подобные лица очень неоднозначны, они поддаются перевоплощению под влиянием минимума косметических средств. И нередко от какого-нибудь пустяка, такого, например, как угол зрения, зависит формирование вывода о том, доброчестивую ли жизнь благородного героя ведёт владелец такого лица или, напротив, жизнь мерзкого злодея с бесследно изъятой душою.

Пить Тугарин отказался.

– Вы – как вам угодно, а я работаю сегодня. До двенадцати, – отговорился он, солгав легко, без какого-либо напряжения, ибо – во благо. – Заставляют нас. В связи с усложнением оперативной обстановки.

Тугарин решил не спешить, раскрепощённого алкоголем собеседника ещё более расслабить безобидным разговором на темы общежитейские. Однако скоро он уже с методически возрастающей тревогой наблюдал за сообщением двух сосудов: бутылки и рюмки – Скалыга пил понемногу, однако с патологически нетерпеливым прилежанием.

Гвидон пробовал даже приурочивать свои вопросы к моменту, когда рюмка отделялась от стола и готова была взмыть вверх, к заблаговременно отворённому рту. Но всякий раз безуспешно. Молчаливым жестом указательного пальца Скалыга просил паузы в разговоре и доводил начатое до конца. Только установив на журнальный столик опустошённую рюмку и закурив очередную сигарету, Скалыга, без энтузиазма, неохотно, через силу косясь на Тугарина, отвечал на заданный вопрос, произнесённый Гвидоном к этому моменту на всякий случай повторно. Почти неподвижные губы Скалыги освобождали речь его от звуковых образов, роняя неузнаваемо измятые слова. Иногда вместо ответа на вопрос Михаил Скалыга вслух отвечал на свои метафизически тяжёлые мысли.

Человек не способен увидеть себя моргающим, даже если он стоит у зеркала и смотрится в отражение собственных глаз. Тугарину же было неимоверно трудно. Направленной сосредоточенности его специфически познавательной деятельности непоследовательностью Скалыги причинялся ощутимый ущерб.

– Кстати, – Гвидон дотронулся до руки Скалыги, невольно обозначая важность подготовленного вопроса, – позавчера я вас в театре видел. Как вам спектакль?

– В театре? Позавчера? – переспросил Скалыга. – В театре сто лет не был. Честное пионерское, не пить мне до самой смерти.

И потянулся к бутылке.

– Не может быть! Да я уверен, что вас видел. Я ещё подойти хотел. В двенадцатом часу вы разве не в театре были?

– Не-не. Какой театр? Где я был позавчера?.. Дома сидел. Поужинал, телевизор… Спать потом завалился.

– В гостях у вас кто-то был? Друзья-то, говорю, не забывают?

– Не, никого не было. Какие друзья? Нужен – не нужен. И насколько нужен. Друзья там, в старой жизни. А сейчас… – Скалыга неохотно махнул кистью руки и скривился. – Если куда-то подставить, друг найдётся… Если жизнь отвергнет, за что зацепиться? Кирпич падает… Ему неоткуда упасть, а он всё равно… И – фотографии… Я же не сумасшедший, я-то знаю!

– Но Срезнев, думаю, вас не бросает в несчастье? Общее дело у вас, как-никак.

– Какое общее дело? – переспросил Скалыга, придерживая рюмку на уровне груди.

– Да фирма ваша, малое предприятие. Или вы уже товариществом с ограниченной ответственностью стали?

– Да, общее… – после паузы, вызванной технологическими причинами, ответил Скалыга. – Ответственность – ограниченная. Вброд… Где одному по… пуп, другой… И захлебнуться, знаете, можно. Я сам убрал фотографии, я же не псих. А радио? Я на диван, а оно – «лишь только спящему…» Что? Как? А? Ко мне Белькова, а дверь… неизвестно кто… И ещё – входите, говорит. А? Как? В чужую квартиру – пожалуйста, заявляет. Это как?

Скалыга повернулся к Тугарину и посмотрел на него протрезвевшими на миг глазами. Гвидон, не ведая, что метаморфоза с просветлением взгляда собеседника вызвана вспышкой отчаяния, поспешно увернулся, преувеличивая интерес к оседлавшим вершины коленей пылинкам.

Скалыга помолчал и шумно выдохнул:

– И ещё не всё… Но я знаю, откуда ветер… – добавил едва слышно.

– Откуда же?

– Я знаю! – мрачно изрёк Скалыга, и было ясно, что он упёрся в тупик отчуждения и одиночества – даже назад не сразу вытащишь.

– А со Срезневым у вас отношения, я так понял, натянутые? Проблемы какие-то есть? – выдержав паузу, заговорил Тугарин.

– Сколько угодно. По проблеме на каждую тыщу вложений… совместных. И ещё всякие…

– И какие же, если не секрет?

– Да. Вот именно – секрет. Сплошные тайны. Мрак. Я за чертой. И никого уже не позовёшь. И если не сам, то… никто… Деньжата, правда, есть… Но деньги, опять же, не у меня одного. Да и что деньги?

Михаил Скалыга махнул рукой, очень неосторожно, и только что опущенная на поверхность столика рюмка упала на ковёр. Он привстал, желая нагнуться за рюмкой, но утратил равновесие и завалился в сторону, уткнувшись головой в раскинувшуюся на треть столика чугунную пепельницу.

– Вопрос: мордой в пепельницу меня – кто? – спросил Скалыга, выскребая из волос окурки и пепел, и мрачно покивал головой. – Этого никто не знает… Я сам не знаю. – Скалыга впал в оцепенение, затем встряхнулся, встал, сказал: – Пардон!

И отправился в ванную комнату. Войдя спустя несколько минут в ванную, Тугарин обнаружил Скалыгу стоящим на коленях и неспешно посыпающим задумчиво склонённую голову светлым порошком. Гвидон подумал, что ему следует вмешаться в столь замысловатый очистительный процесс, и вынул из руки Скалыги коробку с порошком.

– Предназначается для чистки, дезинфекции, дезодорации и удаления устойчивых загрязнений: мочевого камня, отложений солей жёсткости, ржавчины… – вслух прочитал он, вздохнул и, сняв пиджак и засучив рукава сорочки, принялся за мытьё чужой головы.

– И кому, скажите, нужна… была нужна… эта голомо… гомоло… гламо-мойка? – Скалыга, очевидно, решил, что настала его очередь задавать вопросы.

Освежающего эффекта водные процедуры не дали – Михаила Скалыгу развезло ещё больше. Он что-то лопотал, его реплики, вопросительно интонационированные, неотчётливыми бумерангами чертили воздушное пространство квартиры и пропадали без следа. Всё более мутнея разумом, он скоро начал выкрикивать нечто, что никоим образом не могло удовлетворить уже ни синтаксическим, ни семантическим, ни прагматическим критериям осмысленности.

И Гвидон понял, что пришла пора откланяться и уйти, ибо время уже позднее, а завтра снова на работу.