Читать книгу Восходящие вихри ложных версий - Сергей Семипядный - Страница 6

Проводив бригаду «скорой помощи», Тугарин и Срезнев, молча глядя на бледное лицо Павлика, постояли возле дивана одну минуту, кляксой куцей шеренги отметив трагизм этой самой минуты, и дружненько убыли в соседнюю комнату.

Павлик был жив, и слёзы…

Да, когда ещё Тугарин и Срезнев, довольные, что рана оказалась не особенно опасной – ведь было даже признано возможным травмированного не госпитализировать, – стояли около него, злые эти слезы в любую секунду могли прорваться сквозь стиснутые веки Павлика.

Перспективы – принадлежность будущего. Утратив возможность материализации, мечтами они уже не становятся, они умирают. Надежды Павлика рухнули, с внезапным шумом и некрасиво до нелепости. Как обрушиваются со стен неприжившиеся вешалки. И если бы не ослабляющие эмоции, шумовой тугомотиной заполнившие упрятанную в марлевый кокон голову, Павлик уже сейчас, не возвышаясь до всечеловеческих масштабов мышления, поискал бы материальную основу будущего существования.

Виды бытия личности, пропущенные сквозь ушко отношений личной зависимости, далеко не всегда обретают цвета космической значительности, тёмной либо светлой. Будь даже отношения эти подлинно внутренними и до некоторой степени интимными. А если же в минуту решительную кто-то, имеющий на то основание, способен признать их не иными суть отношениями, как теми, которые с неприятной резкостью аттестуют в качестве денежно-торгашеских, то и говорить не о чём.

И можно с маниакальным тщанием хоронить глубинные структуры человека. Навал отказов может быть добросовестно внушительным. Всё равно ментальные силы, как правило, продолжают подспудно рефлектировать и изощряться в умствованиях, испуская едкий дымок привычных, направленных вовне мыслительных реакций. Текучий, но плотный их запах способен обрести – в беспощадных условиях ситуационного момента – вкус яда азиатского крайта.

Звонок в дверь выхватывает Павлика из забытья. Павлик, существо инстинкта (рефлекса ли), дёрнулся и едва не застонал от навалившейся на голову боли и бессердечно присоединившихся к ней недавних переживаний. Из пространства отрицательных и разрушительных мыслей голову уже не извлечь, однако если не двигаться, бдительность болезненных ощущений должна снизиться.

Надежда на спасительную неподвижность не оправдалась. Звонок прозвучал повторно, но звуков, которые спешили бы сопроводить устремлённые к двери шаги, не объявилось.

Павлик встал и побрёл открывать.

За дверью обнаружился мальчишка беспризорного вида.

– Чё не открываешь-то? Звоню, звоню… Делать мне больше нечего!

– Вот и я хотел спросить, чего ты, гадёныш, названиваешь! – зарычал Павлик, и новая волна злости взметнулась на уровень больной головы.

Павлик потянулся, чтобы ухватить «гадёныша» за куртку, готовый, кажется, скомкать его между ладонями своих ручищ да и зашвырнуть подальше от дверного звонка.

Но парнишка ловко отскочил в сторону и закричал:

– Грабли свои убери! Я по делу! Я послание принёс!

Непривычное слово «послание». Членораздельные элементы человеческой произносимой речи не спешат оформляться узнаваемыми понятиями.

– Какое ещё послание?

Мальчик потрясает свёрнутым вчетверо листком бумаги.

– Вот. Не видишь?

– Давай.

Павлик вытянул перед собою руку. Могло показаться, что он хочет принять «послание». В действительности же он намерен был схватить почтальона за шкирку, чтобы в его присутствии ознакомиться с содержанием записки. Однако движение руки Павлика было излишне плавным и не особенно точным – вспугнутый пацанёнок сумел сместиться в сторону на расстояние лёгкого отскока.

– Без паники! – кричит мальчишка. – Прошу оставаться на местах!

Он кладёт записку прямо на лестничную площадку и убегает.

– Стой! – вскрикивает Павлик.

– Ау-дую-дуй, нервная публика! – слышится уже из-за дверей подъездных.

Павлик схватил записку и пробежал её глазами со всей возможной быстротой. Буквенные изображения отыскали подвластные им звуки и сложились в слова. Слова мгновенно расположились на однозначном фоне общего смысла. Да, истерзанная его голова соображала вполне сносно – необходимо надлежало гонца изловить и вытряхнуть из него информацию о сопутствующих обстоятельствах. И понимая, что бег не то что противопоказан ему – это прямо-таки запретная форма активности, Павлик заспешил к выходу из подъезда. Погоня началась.

Павлик бежал, кривясь от боли и стремясь обеспечить всемерно плавное и сугубо параллельное земле перемещение головы. Тем не менее, линия, вдоль которой перемещался его головной мозг, часто ломалась, постреливая зигзагами болевых ощущений.

Несмотря на бесшумность побежки обутого в хлопчатобумажные носки Павлика мальчик очень скоро обнаружил преследование и припустил вдоль дворовой диагонали. Чтобы сохранить надежду догнать его, Павлику пришлось увеличить скорость. Расстояние между ними постепенно сокращалось, и Павлику показалось даже, что мальчишка и не очень-то хочет убежать от него.

Когда звуки громкого дыхания преследователя уже не могли не касаться ушей преследуемого, мальчик остановился, повернулся и закричал, привлекая внимание прохожих:

– Чего ты пристал к человеку?! Чего тебе надо, бандюга?!

– Да ты не кричи, братан! Чего развопился-то? Ты мне скажи только, кто тебя послал. С запиской-то. Скажешь? По-хорошему.

– Да не велели мне говорить! – отмахнулся пацан. – Сказали – записку сунуть и бежать что есть мочи.

– Даю сотню. На три жвачки по тридцать рублей.

– Сам жри по тридцать. Я ещё такой блевотины не едал!

– Твои условия?

– Две сотни на жевачки по полтиннику. И на курево семьдесят семь рваных.

– А ты скажешь – большой дяденька в тёмных очках, и больше ничего не помню. Да?

Когда Павлик возвращался в квартиру Срезнева, ноги его вдруг воспламенились чрезмерной чувствительностью, и он, не скупясь, обкладывал матом каждый из камешков, обнаруженных на тротуаре беззащитными ступнями. А голова раскалывалась от испарений зловонных мыслей. Виной тому – материальная жизненная обстановка сегодняшнего времени, безжалостно смявшая остатки и без того уж давно поскромневших планов. Тень плоской рассудочности ложилась на всё новые и новые секунды размышлений, постулируя силуэт достаточно определённого решения.

Решение это Павлику не нравилось. Однако ему казалось, что энергии на поддержание некогда избранной программы поведения у него уже не осталось. Кроме того, деловитому и трезвому, экономически мыслящему и прозаически настроенному Павлику было не до сложных фокусов рефлексий – он хотел как можно скорее вырваться из неуюта пограничной ситуации. И он уже знал, что достаточно проклюнуться ошибке… И не обязательно даже ей расцветать букетом последствий. Ошибка холопа не подлежит забвению. Невинная халатность, извинительная неосторожность могут вольно произрастать лишь на пустырях госсектора, но не в оазисах коммерческих структур. А им – только всё самое лучшее. Дерьма-с не держат. И – по дешёвке. Платить не любят. Капитал же ведь должен работать!

Ну а шефа всё равно пришьют, раз уж решили убить его.

– Ты куда это слинял? – вопросом встретил Павлика Срезнев. – Дверь открытой оставил. Ну, ты даёшь!

Срезнев провожал собравшегося уходить Тугарина. Они стояли у входной двери. Павлик молча протянул записку. Срезнев очень долго читал её, неоднократно перечитывая некоторые слова и фразы.

– Откуда? – спросил Срезнев, думая о том, стоит ли показывать записку Тугарину.

– Пацан лет десяти позвонил. Я вышел, а он на площадку бросил её и бежать.

– Догнал?

– Нет, – ответил Павлик. Нейролингвистические воздействия последних времён не прошли бесследно. – Я выбегаю, а он уже ого-го где…

– Топчет кромку горизонта, – подсказал Тугарин.

– Да, топчет горизонт, – повторил за ним Павлик.