Читать книгу Екатерина Чубарова - Татьяна Алексеевна Коршунова - Страница 12

Часть вторая. Путешествие.
Глава III

Оглавление

Ненастная осенняя погода навевала сон. Дождь давно затих. От земли поднялся холодный туман. В вечерних сумерках четверня бежала вперёд безлюдной немощёной дорогой.

Лиза дремала, прислонясь к стенке кареты. У неё на коленях в клетке ворковал голубь. Рядом Ненила качала ребёнка, напевая колыбельную вполголоса, чтобы не мешать господам. Екатерина думала. На какой срок попросить Ивоницких приютить Лизу? Когда она вернётся от Александра? И вернётся ли? Четыре дня она не видела свежих газет, не слышала новостей с войны. Раффаеле рядом с нею смотрел в тёмное окно на беспроглядную белую пелену. Все молчали.

– Подъезжаем к Угличу! – бодрым голосом крикнул Леонтий.

Екатерина потянулась через плечо Раффаеле к правому окну. Далёкий пейзаж скрывался за низким облаком тумана. По ровным, ухоженным рощам угадывались хозяйские земли угличских помещиков. Грязная размытая дорога бежала под липами и берёзами, как парковая аллея.

С пригорка на мгновение открылась туманная линия реки – и дорога начала исподволь спускаться во влажную низинку. Показалась Волга. За нею мутно светили огоньки уличных фонарей Углича.

Вода в Волге прибыла, и лошади, мотая головами, послушно взошли на барку.

На городском берегу гасли огни в окнах. Вот он, Углич – рукой подать. А они никак не могли до него доплыть. По деревянному дощатому дну Екатерина прошла к паромщику.

– Нельзя ли быстрее?

– Куда быстрее-то, барышня! – заворчал бородатый мужик. – Не видите разве, как река разлилась, течение какое! Коли быстрее, лошади взбулгачатся, забесятся и нырнут, и нас с вами перевернут!

Леонтий услышал разговор на другом краю длинной барки и поспешил заступиться за барышню:

– Ну-ну, эти не испугаются! Они вишь как устали – им не до нырянья.

– Подняли шум, как будто не Волгу, а море-океан переплываем! – пробурчал в ответ паромщик, и барка продолжала двигаться с прежней скоростью.

Берег оказался пустым, как дикий грот. Единственная живая душа – паромщик не знал, кто такие Ивоницкие и где они живут.

Леонтий повёл лошадей наугад по каменной мостовой улицы.

– Боязно мене, – произнесла Ненила. – А ну как меня не пустят? Ладно Лизавета Андреемна. А я кто? Да ещё и с дитём.

– Полно, Ненила, ты же сама хотела ехать, – ответила Екатерина.

– Ну так, то было в деремне, а таперичи чего-то аж сердце заходится. Боюсь, рады ли нам будут господа эти. Ведь как ни говори – незваный гость хуже татарина.

– Татарина, – повторил Раффаеле.

В ночных окнах и чугунных оградах раздавалось звучное цоканье подков. Мощёная провинциальная улица вела на безлюдную площадь, освещённую фонарями и окружённую арками торговых рядов. Леонтий остановил лошадей возле каменного пятиглавого храма.

Раффаеле открыл дверцу кареты, огляделся. В воздухе растворялся туман, словно пузырьки игристого вина.

У здания напротив храма послышались шорох и хриплые женские голоса.

– Поезжай туда, Леонтий! – приказала Екатерина.

Под аркой у колонны сидели на земле две бабы в грязных телогрейках, лаптях и пёстрых платках.

– Где Ивоницкие живут, знаете? – раздался громкий голос Леонтия.

Досиня пьяные физиономии уставились на него. И заметили в окошке кареты… прекрасное нерусское лицо.

– Царь!

– Да не-е-е! Чего ему, царю-то, делать тут?

– Говорю тебе – царь!

– Так вы скажете али нет? – напомнил Леонтий.

– Так, а тебе чего надобно-то? – заплетающимся языком прохрипела одна.

– Господа – Ивоницкие – знаете, где живут?

– А-а-а, Иво-ниц-кие, – она глотнула из большой бутыли, спрятанной в складках сарафана. – Да не знаем мы таких.

– Тьфу! Питуньи окаянные…

– Мы не знаем, батюшка, не знаем, – наперебой загалдели обе. – А вот вы у этой спросите!

– Да у кого? – Леонтий закрутил головой.

– Вон у неё! Вон она едет!

Раффаеле высунулся из кареты посмотреть, куда показывали они кривыми синюшными пальцами. С конца торговых рядов на площадь выезжал экипаж. В открытом ландо, какие в ту пору бывали только в Европе, сидела молодая дама в широкополой белой шляпе с ярким цветком. Она подставляла волжскому ветру вздёрнутый нос и улыбалась, наслаждаясь прогулкой по ночному туманному городу.

Леонтий свистнул, помахал колпаком. Ландо остановилось.

– Эта женщина… curtisciana34? – спросил Раффаеле.

Бабы заморгали опухшими глазами. У одной отвисла губа.

– Это не наш царь… Чужеземный…

– Не ваш, – герцог отгородился рукой.

Лиза и Ненила прыснули со смеху.

– Святы-е угодники! – баба икнула. – А вдруг это Наполеон?

– Окстись! Наполеон не может быть такой красивый – он же злодей! – как отрезала вторая.

– Давайте спросим у этой дамы, – сказала Екатерина. – Вдруг ехать далеко придётся. А я не хотела бы утром задерживать отъезд в Москву.

– Позвольте, я поговорю с нею, – предложил Раффаеле. – Скажите мне, как спросить.

– Спросите, знает ли она дом Евстафия Алексеевича Ивоницкого.

– Йеушта-кей…

– Ев-ста-фия Алексе-е-ви-ча.

Леонтий спрыгнул с козел, выдернул под дверцей ступеньку.

Царственной походкой, постукивая каблуками кожаных сапог по каменной мостовой, герцог направился через площадь к ландо. Дама облокотилась на бортик и накручивала на палец пушистую рыжую прядь. Улыбалась ему нарумяненными губами.

– Гляди-гляди, ишь как смотрит! – толковала пьяная баба. – Она любит гостей чужеземных. Вон у ней повозка какая! Говорят, немец какой-то подарил, из самого Парижу привёз. Ни у кого в Угличе такой нету!

– А почему эта дама так ярко одета, Катя? – спросила Лиза.

Раффаеле подошёл к ландо, улыбнулся в лицо даме и приподнял на голове шляпу.

– Bonsoir, – она глянула из-под ресниц.

– Моё имя – герцог ди Кастеланьоло. Я ищу дом господина Ивоницкого.

– Господа Ивоницкие на Московской живут, – дама кокетливо повела плечом. – Вам надобно до Казанской церкви доехать и повернуть.

– Знаете ли вы, который дом?

– Знатные домá в Угличе я все знаю. Только там нынче одни старики живут – мне они мало интересны. Вот вы – другое дело… Дайте мне вашу ручку.

Раффаеле снял перчатку. Она улыбнулась, найдя у него на ладони серебряную монету, попробовала её на зубок и бросила в ушитый розами ридикюль. Достала баночку с губной помадой, обмакнула в неё палец и принялась выводить на красивой руке герцога адрес.

– Вы умеете писать?

– Я и по-французски говорить умею.

Её пальчик ласково щекотал ему ладонь.

– Вот вам и мой адрес, – она протянула визитную карточку. – Ежели вам вдруг в нашем городе скучно станет – приезжайте.

Раффаеле сел в карету и показал Екатерине морковно-красные буквы на руке.

Четверня развернулась и пошла шагом к Московской улице, в противоположную Волге сторону. Старые купеческие избы здесь перемежались с каменными домами. Имперское величие недостроенных особняков с колоннами вытесняло русскую допетровскую простоту.

Дом Ивоницких стоял в проулке: двухэтажный, с бревенчатым верхом и белым каменным подклетом, за невысоким глухим забором с деревянными простенькими воротами.

Лиза поглядывала на три окошка, на скособоченное крыльцо. Что ждало её за этими стенами? Надолго ли предстояло ей обрести в них приют? До конца войны? Или уже до венца?..

– Что ж, пойдём, – позвала Екатерина. Лиза, не противясь, последовала за нею в холодную тишину городской окраины.

В окнах горел тусклый свет. Костяная ручка дамского серого зонтика поколотила по деревянному крыльцу.

Ухнула дверь внутренних покоев – и послышались шаги по дощатым половицам. На пороге показалась прислужница: бледногубая, в чёрном платке и длинной телогрейке.

– Здесь ли живёт Евстафий Алексеевич Ивоницкий? – спросила Екатерина.

Женщина всмотрелась сквозь темноту в лица девиц, в высокий силуэт господина в шляпе за их спинами, в белый платок Ненилы.

– А вы кто такие и к кому?

– Екатерина Ивановна Чубарова, из Бежецка. Со мною – невеста Михаила Евстафьевича, Елизавета Андреевна Лужнина.

– Подождите здесь, я доложу.

Она скрылась за дверью. Так и не впустив гостей в дом. Шаги затихли.

Вернулась.

– Извольте подождать, барыня к вам выйдет, – проронила она печальным голосом.

Лиза обняла руку Екатерины и прильнула к ней, прислушиваясь к шуму в крыльце.

Дверь открылась, и вышла полноватая дама с длинными морщинами на подбородке, в чёрном платье и чёрном тюлевом чепце на выцветших волосах.

– Софья Фёдоровна, вы узнали меня? Я дочь Александры Павловны Чубаровой…

Хозяйка молчала на пороге. Не дождавшись ответа, Екатерина продолжала:

– Я привезла невесту сына вашего. Не позволите ли вы Лизе остаться у вас? В нашем Бежецком имении ей одной нынче опасно, туда могут нагрянуть французы. А мне надобно в Москву…

Глаза-бусины госпожи Ивоницкой тонули в чёрных морщинах. Не узнала? Она видела Лизу лишь однажды: когда посетила Бежецкое имение вместе с сыном, чтобы познакомиться с нею. Второй раз Михаил приезжал к Чубаровым один из Смоленска в 1811 году, привозил четырнадцатилетней невесте подарки.

– Невеста… Не нужна моему Мишеньке теперь невеста, – Ивоницкая прикрыла платком глаза. – Убили его! Нету его больше!

Лиза перекрестилась.

Раффаеле спустил с головы шляпу.

– Простите, – прошептала Екатерина. – Мы не слышали о вашем горе…

– Ну, почто ты приехала? – накинулась на Лизу Ивоницкая. – Что теперь тебе надо? Где ты была, когда пришло известие? – она беззвучно зарыдала.

И Алёнка в руках у Ненилы зашлась плачем.

– Уходите. Уходите! Я не в силах никого принимать. И видеть никого не хочу. Уходите ради Христа!

Перед лицом Екатерины и Лизы захлопнулась дверь. Бряцнули окна крыльца.

«Уа! Уа-а! Уа-а-а!» – детский плач удалялся за ворота, к карете.

Девицы сцепились объятиями. Раффаеле смотрел на них большими глазами. Он даже рук поднять не мог. Захлопнулась дверь – перед кем? Перед ним – перед герцогом! И это русское гостеприимство? Мать сына потеряла – а чужих детей прогнала и ликёру выпить не предложила!

– Катя… Мне теперь нужно траурное платье.

– Да, Лиза, мы купим. Завтра купим… Нам надо подумать, где переночевать.


***

Леонтий остановил лошадей перед первым на Московской улице постоялым двором. Нижний этаж занимал шумный трактир. Молодые мещане присвистывали на Екатерину, пока она пробиралась между столами и лавками к хозяину. Когда её догнал Раффаеле, трактирная публика потеряла к ней интерес. Лиза тянулась за ним, как тень.

Хозяин двора, круглолицый и круглобородый купец, вышел из-за стойки:

– Желаете отужинать, господа? Увы, нынче все столики заняты. Но, ежели господам угодно, мы можем предложить отдельное помещение.

– Пускаете ли вы на постой? – Екатерина прижимала к себе зонтик и сумочку-кисет. – Нам нужны две комнаты.

Хозяин развёл руками:

– Понимаете ли, сударыня, свободных комнат у нас нынче нет и не будет. Нам указ дан сверху: отводить жильё обязательным образом для приезжающих москвичей.

– Отчего только для москвичей?

– А вы, простите великодушно, откуда будете?

– Проездом мы, из Бежецкой стороны, едем в Москву.

– Экая диковина! – купец усмехнулся. – Все из Москвы, а вы, надо же, напротив, в Москву… Нет, господа, прошу меня простить, нет свободных комнат.

– Жаль… Что ж, придётся поискать другое место.

– Боюсь, не отыщете, сударыня. Говорю же вам, строжайший приказ от самого губернатора – размещать прибывших из Москвы. Что там постоялые дворы – в домах, в монастырях принимают. Раненых везут. Едва ли, сударыня, вас пустят в городе на постой.

– Позвольте, – вступил в разговор Раффаеле. – Имеются ли свободные комнаты на одну ночь? Я заплачу вам вдвое больше.

Хозяин приложил руку к груди:

– Ваше сиятельство, да поймите же: мы, купцы, народ точный, экономически у нас всё просчитано. Ну да Бог с вами, есть у меня комната! Но вы поймите – свыше указ! Ну пущу я вас, а приедут ночью московские гости… А проверять начнут? Охота ли мне голову подставлять да репутацию себе и заведению моему портить? А?

– Вас накажут, если вы пустите немосквичей? – удивилась Екатерина.

– Пустить первым делом оставшихся без крова и раненых – нынче святой долг перед Россией-матушкой.

– Но и мы на ночь остались без крова!

– Простите, сударыня, Христа ради! – купец поклонился в пояс. – Не могу я вам комнату отдать.

Екатерина вышла на улицу и, топнув ногой, села на ступеньку бревенчатого крыльца. Над головой чернело беззвёздное небо. За углом фыркали лошади. Из светлых окон слышался звон посуды и довольные сытые голоса. Герцог сел рядом, расправив полы каррика. Уложил на колени шляпу и перчатки.

– Ciutia! Che differenza c’è…

Лиза и Ненила посмотрели такими глазами, как будто перед ними выросла пальма.

– Простите. Я не умею ругаться по-русски. Почему человек не пустил нас на постой за деньги? – он собрал пальцы в щепотку и развёл руки.

– Указ у них, – Екатерина подпирала подбородок.

– Мы должны назвать себя… гости из Москвы? Тогда этот человек позволит нам занять комнату, бесплатно? – Раффаеле указал вытянутой рукой на дверь и постучал пальцем по виску. – Я не верю, что в этом городе такие глупые законы!

– У нас везде так на Руси, барин! – Леонтий погладил лошадь по впалому боку.

– А ты откудова знаешь? – спросила Ненила, качая ребёнка.

– Я на своём веку вного господ возил и вного куда ездил.

Одна Лиза молчала, в обнимку со столбом, подпирающим навес крыльца.

– Надо искать место для ночлега, – вздохнула Екатерина. – Сеньор Раффаеле, та дама в нарядной повозке дала вам визитную карточку. Если поехать к ней…

– Простите, Каттерина, но вам и сеньорине Элизе не нужно видеть, как живут такие женщины и чем они занимаются! – он скрестил руки.

– Я понимаю, что эта дама занимается непотребством… Но разве лучше для нас ночевать на улице? Лошади устали, нам далеко не уехать. Да и куда ехать теперь, я не знаю.

– Вы простите, барышня Катерина Иванна, – обратился Леонтий. – Время-то позднее. Не поискать ли где добрыв людей? Небось в дом какой и пустят.

– Правда твоя, Леонтий. Поищем домá, где ещё огни не погасли. Всё лучше, чем пороги постоялых дворов напрасно обивать.

Лошади поволокли карету сеточкой Угличских улиц. Белели храмы, запертые на замок. Над фонарями поблёскивали кресты вблизи и вдали. Углич погружался в глубину сна, в окнах затухали свечи. Заунывно, нагнетая ночную отрешённость, в дальней стороне города бессмысленно лаяли протяжной перекличкой собаки.

Чуть светилось окно большого побелённого дома со строгими пилястрами35 за глухим тесовым забором.

Калитка под двускатным навесом на столбах оказалась не заперта. Екатерина с опаской приоткрыла её и заглянула в тёмное пространство усадьбы. Ни одна живая душа не отзывалась на скрип калитки, не звенели цепи псов. Шевелились только тени сухих веток дикой яблони. Тусклый огонёк в окне ещё горел.

Ненила с Леонтием потянулись за господами по узкой тропке. Под ногами катались мелкие яблоки. Екатерина поскользнулась на них, но Лиза успела её поддержать за локоть.

Тропинка подвела к крыльцу, и Леонтий тяжёлым крепким кулаком постучал в дверь.

Открыла маленькая женщина с чистым богомольным лицом в мешковатом льняном платье с длинными рукавами. Белый платок, заколотый под подбородком на булавку, скрывал её волосы. Она держала свечу.

– Мир вашему дому! – Екатерину охватило волной покоя и смирения.

– С миром принимаем, – женщина поклонилась. С ясными синими глазами, она походила на юную неискушённую девицу, если бы мелкие морщинки не ветвились от нижних век.

– Простите, что потревожили вас в такой час. Мы увидели свет в ваших окнах…

– Это у меня лампада горела. Так-то все в доме уже спят. А что вам надобно?

– Мы приехали ночью из Бежецка. А на постой нас нигде не пускают, комнаты отданы москвичам и раненым. Мы постучались в вашу дверь, чтобы попросить приюта на ночь.

Женщина подняла свечу, словно отгораживаясь от незваных гостей её светом.

– Тише говорите! Кто вы такие?

– Мы дворяне из Петербурга, – ответила Екатерина.

– То, говорите, из Бежецка, то – из Петербурга, – хозяйка поёжилась.

– Так и есть, мы не обманываем вас. Поверьте моему дворянскому слову, я дочь отставного офицера гвардии. Моя фамилия – Чубарова. Под Бежецком у меня имение. Не гоните нас ради Христа!

– А где же родители ваши?

– Мои родители в Петербурге. Мой отец немощен. Это подопечная семьи нашей, сирота, – Екатерина вывела Лизу за руку из-за спины Раффаеле. Тьма скрывала желваки под его скулами.

– А с дитём кто? – женщина посветила в лицо Нениле.

– Прислужница наша. У неё муж на войне погиб.

– Вдовица? – хозяйка оглядела статную фигуру герцога от сапог до шляпы, но о нём почему-то не спросила. – Ладно. Подождите здесь. Я в дом схожу. Только тихо!

Она вернулась со связкой тяжёлых ключей и в накинутой на плечи душегрейке.

– Домой я вас пустить не могу без позволения мужа, а он уже спит. Ступайте за мной!

Её белеющий в темноте платок повёл за угол дома. Там оказался двор с горами соломы и деревянными постройками.

– Лошади с повозкой – ваши, там, на улице? – хозяйка обратила к Екатерине ясные глаза.

– Наши.

– Голодные, чей? Гляжу, кусты норовят обглодать.

Она повернула ключ – отвалился тяжёлый замок с задних ворот. Две высокие калитки распахнулись о стены бревенчатого каретника и конюшни.

– Загоните лошадей сюда! Там овёс есть. Конюх спит, я ему скажу про вас.

За конюшней деревянная хозяйственная пристройка соединялась со стеной дома. Снова скрежетнул ключ, звякнул замок – отперлась глухая дверь.

– Сюда заходите, тут потеплее будет! Помогаю вам чем могу, покуда муж не знает. Уж не взыщите! Всё ж не под открытым небом.

Лиза и Ненила с ребёнком вошли в сарай. Привыкшие к темноте глаза различили устланный сеном пол и печную кладку, выступающую из каменной стены.

Раффаеле остановился в дверном проёме, опершись о косяк.

– Как ваше имя? – спросила Екатерина хозяйку.

– Анна Прокопьевна меня зовут.

– Окажите милость, Анна Прокопьевна. Если осталось у вас что лишнее от ужина, поделитесь с нами…

– Да вы что! Время-то позднее! Грешно в такую пору чрево пресыщать!

– О пресыщении ли нам думать? У нас с полудня маковой росинки во рту не было. С нами бедная женщина с грудным младенцем. И девица юная – совсем ещё дитя.

– Ну, хорошо, хорошо! Коли так, принесу вам еды!

– Каттерина! Мы не должны просить, мы не lazzaroni36! – не выдержал Раффаеле.

Анна Прокопьевна вздрогнула:

– А вы… Вы что же… Кто этот человек с вами? Басурманин нерусский?

– Сеньор Раффаеле – эмигрант из Европы, – объяснила Екатерина.

– Неужто француз?!

– Нет! Я родом из Неаполя, и я не враг русских, – он сделал шаг…

– Не подходите ко мне! – хозяйка выставила обе руки. – Горе мне, что я вас пустила! Я принесу вам еды. Только уходите спать, и чтоб не видел вас никто всю ночь! Сидите тихо! По двору не ходить! И песен не петь!

Она закрестилась. Запахнула на груди душегрейку и побежала к крыльцу. Её маленькие ножки путались в длинном холщовом подоле.

Чёрные глаза из темноты жгли Екатерине лицо. Вот и узнала, какова немилость герцога! Магнетизм – будто рядом вулкан извергается.

– Вы сердитесь на меня, сеньор Раффаеле? Поверьте: не будь я в ответе за Лизу, Ненилу и невинного младенца, я спала бы в карете или отыскала бы заброшенный амбар!

Он молчал. Ненила вышла из сарая:

– Барышня, не принести ли нам одеяла из кареты? Так всё же лушше спать, а не то вся сряда37 завтра в сене будет.

– Принеси, Ненила. И я с тобой пойду. И Елизавете Андреевне скажи, пусть за одеялами сходит. За один раз всё принесём и уложим, чтобы не попадаться на глаза хозяевам, пока нас не выгнали.

Они притащили из кареты дорожный ящик, сложили на него тёплые одежды и шляпы, три шерстяных одеяла разостлали в разных углах сарая. Ненила ушла в дальний закуток и отгородилась сенным валом, чтобы не тревожить сон господ, если Алёнка заплачет. Раффаеле сел за ящиком, прислонясь спиной к печной кладке. Рядом с постелью поставил клетку с голубем и положил саблю.

Вернулась хозяйка и оставила на полу большую чашу с пирогами, яблоками, кусками хлеба и завёрнутыми в салфетку холодными куриными ножками.

– Ненила, Леонтий, подите сюда! – позвала Екатерина.

– Вы кушайте сами сперва, а нам уж чё перепадёт, – Леонтий улёгся на сено перед дверью, как сторожевой пёс.

– Вот ещё, выдумали! В беду мы все одинаково попали! Берите – вот ваша доля!

Ненила перестала стесняться – села рядом с барышнями выбирать куски. И натёртая кучерская ладонь протянулась за ломтем хлеба.

– Идите ужинать, сеньор Раффаеле! – Екатерина с аппетитом уплетала пирог с рыбой и пересчитывала куриные ножки, чтобы никого не обделить.

Герцог сидел в углу у стены, обнимая колени.

– Я не могу принять подаяние, полученное из вашего унижения.

– Полно вам, сеньор Раффаеле.

Он молчал.

– Нашли время упрямиться!..

Ненила посмеивалась: живот при барышнях урчал – аж неловко. Обглоданные косточки так и падали на салфетку. Пироги будто улетали.

Опять пришла хозяйка. Принесла большой глиняный кувшин молока. Дождалась, когда девицы напьются – и забрала вместе с пустой чашей.

За плотно закрытой дверью среди ночной тишины раздался звон разбивающейся посуды. Раффаеле переглянулся с Екатериной. И замер с поднятыми бровями.

Он отказался и от молока.

Никто не хотел думать о завтрашнем дне. Никто ни о чём друг друга не спрашивал. Барышни легли рядом, прижались друг к дружке, чтобы не зябнуть. За сенным валом сопела Алёнка и похныкивала – просила материнскую грудь. В темноте маленькие глазки Лизы возбуждённо блестели.

– Катя, что будет завтра?

– Придумаем.

– Я должна помолиться за упокой души Михаила Евстафьича, всенепременно.

– Пойдём завтра с утра к обедне. Закажем панихиду по Михаилу Евстафьевичу, как ты хочешь. А потом поищем, где купить траурное платье для тебя.

– А что будет со мною потом?

– Я подумаю, Лиза. Не бойся, я не оставлю тебя.

Раффаеле тоже не мог уснуть. Сухие стебли то тут, то там проступали сквозь одеяло, кололи лицо; и удушливый запах русской травы – любимый запах русских крестьян оседал в носоглотке приторным комом.

«Как же я теперь к Александру поеду?» Екатерина смотрела в темноту на перекрещенные балки крыши, поправляя под головой колючее сено.

«Я должна была сейчас мчаться к нему. Я так спешила! Боялась, что не успеем к Ивоницким до ночи. И всё равно осталась здесь на ночь! И не знаю, сколько ещё часов, а то и суток пройдёт, прежде чем я доберусь до военного лагеря».

Как далеко теперь казался день, когда она в доме княгини Нины Ланевской прочла в письме о его ранении…

Лиза успокоилась, стала согреваться и засыпать.

Завтра надо ехать, не теряя ни минуты. Только позаботиться о ней, решить её участь и – ехать…


***

Где-то рядом хлопали крылья и надрывался-кукарекал петух. Екатерина открыла глаза, по привычке взглянула на стену, ища часы. Доски, доски… Над головой – копна. Рука поцарапана сухим стеблем. Постоялый двор? Нет, вчера затемно они приехали в Углич. И это не дом Ивоницких – это сарай, куда их, по милости, пустила незнакомая женщина. Точно – так всё и было!

Если пел петух – значит, утренняя Литургия ещё не начиналась!

– Лиза, – Екатерина коснулась её плеча. – Лиза, просыпайся! Пора собираться к обедне.

В стенах лучи сентябрьского солнца находили щели и пробивались в сарай. Ненила уже встала и успела покормить Алёнку за сенным валом. Услышала, что в уголке барышень зашевелились, и поспешила к ним – бодрая и румяная, как все крестьянки ранним утром:

– Барышня, дайте я вам помогу волосики прибрать.

Екатерина потянулась за сумочкой. Достала костяной гребень. Надавившие голову шпильки одна за другой выдернулись из растрёпанного узла и ссыпались к Нениле в подол. Затылок задышал под каждой волосинкой, словно его освободили от корсета.

– Леонтий спит?

– Проснулся, – Ненила сноровисто водила гребнем по тёмно-русым прядям барышни. – В сене валяется, ждёт приказу вашего.

– Пусть он карету нашу приготовит. Надо будет отвезти нас с Елизаветой Андреевной в церковь. Скажи ему.

Лиза сонно моргала и вынимала из скатанных волос цепкие сухоцветы и листочки.

От Екатерины пахло сеном, как духами, тёмно-серое платье помялось за ночь. Закончив причёску, она подкралась к ящику – взять редингот… да чтобы не потревожить герцога. Он сел перед ней, потирая виски.

– Вас тоже разбудил петух, сеньор Раффаеле?

– Я не спал.

Леонтий отправился запрягать лошадей. Дверь оставил приоткрытой. Свежий холодок осеннего утра побежал по ногам.

– Умыться бы как, – Лиза потёрла сонные глаза.

Ненила вколола ей последнюю шпильку.

– Я пойду, погляжу на дворе, нет ли где колодца, – и выбежала за дверь, впустив в сарай слепящую зарю.

Барышни стянули шнурками сумочки и украдкой выбрались на улицу. Воздух был студёный и влажный. По голубому небу ходили чёрные тучи, не давая солнцу охватить землю. Подувал ветерок – с яблонь летели вихрем жёлто-зелёные листочки, а кривые сучковатые ветви дрожали, словно продрогшие.

– Я нашла тут колодец за домом. Бадью взяла – умыться вам. Только вода уж порáто ледяная, – Ненила огляделась с опаской и поманила барышень за угол сарая.

Струйка обжигающей воды полилась в девичьи ладони. Взбодрила сонные глаза и осталась каплями на ресницах.

Явился Леонтий:

– Катерина Иванна, вы давечи приказали лошадей готовить. А как я ив на улицу вынесу? Хозяюшка-то вечор ворота заперла да ключи с собой забрала. А конюфа-то нету.

– А мы тогда пешком пойдём. Кто нас тут знает?

– Как же вы, неужто одни, Катерина Иванна? Дайте я пойду с вами.

– Зачем, Леонтий? Город маленький, не заблудимся.

– Боязно мене за вас, вон вечор одна только шушера по городу бродила!

– Так то было на ночь глядя. Не тревожься, Леонтий. Оставайся сеньору Раффаеле служить.

Барышни повязали на головы шёлковые платки. Ну, вот – то ли дело! В платке куда как удобнее, нежели в шляпе, – Екатерина улыбнулась.

– Ждите нас здесь! – она погрозила пальцем Леонтию и Нениле из-за угла дома. И потянула Лизу за руку к калитке.

Углич был тихим и пустынным, словно время в нём остановилось. Барышни шли к площади узкими немощёными улочками. Атласные туфли тонули в мягкой дорожной пыли, в тонкие подмётки впивались мелкие камешки. Домашняя простота уездного городка успокаивала душу. В провинциальных местечках всегда кажется, что никуда не надо торопиться и бояться опаздывать, и не за чем гнаться – потому что всё вокруг замерло. Проходят дни, месяцы, иногда годы – а город тот же, и жизнь в нём не меняется, храня связь с воспоминаниями.

Площадь оказалась шире, чем представлялась туманной ночью. Четыре храма венчали её углы, соединённые длинными рядами зданий с арками. Солнце поднималось за спиной – и золотые кресты на храмах горели пламенем зари. У торговых рядов то тут, то там стояли подводы, лошади с мохнатыми копытами смирно ждали хозяев. А народ стекался в храмы.

Трижды крестясь и кланяясь, Екатерина и Лиза вошли в Успенскую церковь с голубыми куполами, у стен которой ночью стояла их карета. Вошли за мужичками в серых подпоясанных рубахах.


***

– Уф гроза-а – наша барышня! – усмехнулся Леонтий. – Пошли, Ненила, обратно в сарай. Как бы на глаза кому не попасться.

Сидел-сидел он без дела. Час прошёл. На дворе никто не появлялся и не спешил их выгонять. С вечера незапертой осталась одна конюшня.

– Пойти лошадей накормить что ли… А то издохнут.

– Поди-ка, Леонтий, – оживилась Ненила. – Я тоже пойду – голубкý с пелевы чего в конюшне пособираю. Ведь тоже тварь Божья – тоже есть охота.

Она притащила в подоле пригоршню овса. Просунула воркующему голубю в клетку широкую ладошку.

– Отчего к нам никто не заходит? Ненила! – Раффаеле смахнул прилипшую траву с белых панталон.

– Не заходят – и хорошо, барин! Зато не гонят. А не то бы мы потеряли Катерину Иванну с Лизаветой Андреемной. Где бы мы с ними повстречались?

– В карете. У ворот.

Застенчивые глаза пробежали в угол, где сидел герцог, прислонясь к печной кладке.

– Вы бы сказали, чего нам с Леонтием делать, покудова барышни не воротились. Вы чего прикажете – мы вас и будем слушать.

Он улыбнулся доверчивой покорности её голоса.

– Ничего не надо делать, Ненила. Только ждать.

– А вам не угодно ли чего?

– Мне ничего не нужно. Голова болит сильно-сильно от сухой травы…

– Ох!..

Как же быть?

– Леонтий! – Ненила кинулась к двери и столкнулась с ним при входе в сарай. – Леонтий! Чего делать-то? Беда! У господина нашего герцога голова болит, помогать надо!

– И чё же? – ответил раскатистый голос на её шёпот.

– Слышь, Леонтий, ведь у нас капустой всегда лечатся! Где бы достать-то её?

– Ишь ты… Ненила! У нив же, у господ-то, и болячки другие – не как у нас. Мигрени у них всякие. А ты говоришь, капустой!

– А ну и чего? А вдруг поможет?

– Ну… Кхм… и чё же?

– Сходи, спроси у кого-нить.

– У кого?..

– Поищи…

Леонтий погладил бородку:

– Ну, ладно. Ежели надо… Чё же делать? Пойду добывать капусту.

Он обошёл двор. Заглянул в решетчатое окошко курятника: белый петух с королевским гребнем уставился на него одним глазом.

Да петуха-то не спросишь… Хозяйка оставила их здесь, словно пленников, – даже лошадей за ворота не вывести. И пропала. А рыскать по чужим огородам – грех на душу брать.

Возле бревенчатого каретника стояла покрытая рогожей копна соломы. Рядом – высокая ровная поленница. За копной вела на крышу приставная деревянная лестница.

С оживлением утра кто-то закопошился в конюшне. Проверив все закутки двора, Леонтий вернулся и нашёл там конюха с длинной рыжей бородой в холщовой некрашеной рубахе.

– Ты чьих будешь? – спросил конюх. – Тех господ, что хозяйка на ночь пустила?

– Я кучер ихний. Слушай, добрый человек, помоги! Принеси нам капусты.

Конюх посмотрел на него, как на чудака.

– Да ты чего? Кто мне её даст? Нас знаешь как наказывают за безвременное ядение? До обеда – никакой капусты!

– Слышь, нам простой кочан надо, да хоть листья одни! К голове привязать барину нашему!

– А ежели меня накажут?

– Да ты потихоньку! Спроси у кого-нить. Век те благодарны будем!

– А мне-то чего с вашей благодарности?

– Ну я тя как доброго христианина прошу! Ну не мене же в дом идти!

Ненила выглядывала из-за сарая. «Вот недотёпа-то мужик! – она хихикнула в ладошку. – Небось думает, Леонтию капусты погрызть захотелось! Иди, давай! Бросай помело своё!»

– Согласился! – она вбежала к Раффаеле в сарай. – Уговорил Леонтий!

Герцог всё так и сидел, как прибитый к стене. Держался за голову.

– Вам бы выйти да водичкой холодной умыться.

– Хозяйка просила не выходить. Мы гости и обязаны уважать её волю.

– Я повню, что барынька приказала, а я к колодцу всё ж сходила ради барышень. Никто не заметил. Да тут и не видать из окон. Пойдёмте, я и вам водички принесу.

Раффаеле улыбнулся через силу:

– Подай из ящика мой… borza 'a viaggio.

Ненила захлопала глазами: простите ради Христа… Он вздохнул и подвинулся к ящику за несессером, морщась и потирая лоб.

Алёнка сладко спала в сене, укутанная пелёнками.

За углом под глухим забором рос колючий куст шиповника. На него уложили фрак. Ненила в крепкой руке принесла полное ведёрко воды.

– Вы б лушше разбыгнулись…

– Что?

– Да уж порато рубашечка у вас белая. Жалко будет, ежели замочится.

Раффаеле завернул рукава и расстегнул пуговицы на груди. Холод промёрзлой земли пополз ему под мышки.

Плеснулась струйка из ведра. Колодезная вода растворила в ладонях мандариновое мыло. Ледяная пена, как из январского моря, пощипывала лицо. И таяла. От смелой струи хотелось закричать…

«И-и-и!» – визгнул девичий голос.

За углом дома мелькнул мышастый сарафан. Зелёная голова хряпнулась об землю и подкатилась к ногам герцога.

Ненила поставила ведро, кинулась подбирать отколотые листья.

– Она к нам приходила? – спросил Раффаеле. Вода капала с его чёрных ресниц и носа.

– Ой, чего таперичи будет! Это ведь конюф, чай, девку к нам прислал, с капустой-то!

Герцог приподнял за плечики фрак, чтобы не порвать подкладку о шипы, набросил себе на спину и, пригибаясь, как от вражеских пуль, побежал за Ненилой в сарай.

Она распотрошила на коленях разбитый кочан. Открыла ящик и оторвала полоску полотна для раненых.

Кончиками пальцев Раффаеле ощупывал холодные, мятые листья на висках. В Неаполе никому на ум бы не пришло лечить головную боль таким способом. Белая лента круг за кругом обвивала его голову.

– Вот та-ак, ваше величество, сейчас у вас всё-ё пройдёт…

– Почему ты так называешь меня, Ненила?

– А мене Лизавета Андреемна про вас рассказала, что вы королевич заморский.

– Но я не «величество».

– Вы простите меня глупую, а я правда не знаю, как вас называть. Имя ваше мене не выговорить, – она хихикнула.

За стеной в курятнике распевал петух. Леонтий похрапывал за копной, спустив колпак на нос. Время близилось к полудню.

И вдруг – сначала вдалеке, а потом ближе и, наконец, надо всем Угличем раздался колокольный звон.

34

куртизанка (неап.)

35

Прямоугольные плоские колонны, вделанные в стену.

36

нищие (неап.)

37

Сряда – одежда (бежецкий диалект)

Екатерина Чубарова

Подняться наверх