Читать книгу Екатерина Чубарова - Татьяна Алексеевна Коршунова - Страница 3

Часть первая. Петербург. Начало войны.
Глава I

Оглавление

Она стояла с княгиней Ниной Ланевской – в белом ампирном платье, вышитом белыми же цветами. На шее мерцала жемчужная подвеска, в ушах – капельки-серьги. Сложенный веер в руках. Простая античная причёска: пробор и узел на затылке с веточкой белой сирени. Тёмно-русые завитки надо лбом. И глаза – холодно-серые при чёрных ресницах, как Карельские озёра под пасмурным небом.

В зале звучали нежно-весёлые переливы мазурки. Глядя на мелькающие мундиры, фраки и тюлевые платья, Екатерина Чубарова беседовала с княгиней. Они обе не любили танцевать.

– Простите, ваше сиятельство, – подошёл синий ливрейный лакей в пудреном парике. – Барышня к вам молодая – Ильина, Вера Сергевна. Просят впустить. Токмо без объявления, – он прикрылся ладонью. – Без батюшки они.

– Проводи в залу.

В дверях под алебастровым барельефом показалась девица с пшеничными локонами, убранными в узел, в белом платье с короткими драпированными рукавами. Огляделась. Заприметила хозяйку. И носки её кремовых туфель быстро-быстро замелькали под кистями шёлкового подола.

Она приблизилась к княгине, сделала книксен. Лёгкие завитки вспарили над её широким лбом и опустились на виски, как пуховые пёрышки.

– Здравствуй, Веринька! Отчего ты приехала одна? Здоровы ли родители?

– Благодарю вас, Нина Григорьевна! Maman приболела и не смогла сопроводить меня, – Вера отвечала тихо, а раскосые голубые глаза её бегали по лицам танцующих офицеров. – Катенька, могу ли я поговорить с тобою?

– Что ж, отдаю тебе нашу милую Катрин, – Нина улыбнулась. Величественный шаг – и газовый шлейф платья поволокся за хозяйкой к соседнему кружку неприглашённых дам.

– Катенька, – рука в длинной перчатке сжала её пальцы, – я ищу Александра. Он ведь здесь?

– Да, я видела его… между третьей и четвёртой колонной, – Екатерина оглянулась. Не из-за веера, не из-за плеча (к чему ужимки?). – Его уже нет. А что случилось?

– Стыдно говорить, Катя! – Вера наклонилась к её уху. – Ещё осенью Саша побранился с папá. Причина глупая: папенька не дал ему денег, чтобы выручить приятеля. В Рождество Саша не приехал к нам, на письма наши не отвечает. Maman изводится, не спит который день. Занемогла вот: голова кружится, как с постели встаёт. Потому я и приехала в Петербург одна с гувернанткой – поговорить с ним!

– Я не вижу его в зале. Должно быть, вышел. Но мы можем попросить Нину…

– Не надо, Катя! Я без родителей, слухи пойдут… Лучше, если я уеду. Прошу тебя, как увидишь его, передай, что я привезла ему деньги от maman. Я остановилась у Осининых.

– Я всё скажу ему.

Кавалеры подпрыгивали, хлопая лодыжками. Дамы смотрели на кавалеров. Вдоль стен гудели голоса по-французски. Вера спрятала лицо за веером, смяла у бедра атласную сумочку-кисет и прошла через залу за спинами гостей – в раскрытые двери под алебастровым барельефом.

Лакеи на больших балах – первые шпионы. Где их благородия? Вестимо где: на чёрную лестницу изволили выйти. Какие благородия? Трое их было. Соврал, простите: не трое – четверо! Господина прапорщика молодого с фамилиею немецкой прихватили. Запямятовал… Те ли господа, аль не те – по именам всех не упомнишь.

Екатерина прошла анфиладу комнат. Свернула в узкий коридор. Навстречу несли с кухни в большую обеденную горячие блюда под колпаками, платменажи с солонками, соусницами, серебряными вилками и ножами, вазы с хлебцами, кёнигсбергскими марципанами, пирамиды тарелок.

– Вы видели здесь офицеров?

– Господа изволили на задний двор пройти, – ответил официант в расшитой галунами ливрее.

Что могли делать четыре офицера на заднем дворе? Неужели дуэль?

Екатерина протеснилась между очередью официантов и каменной стеной. По чёрной лестнице сбежала в холодную темноту. Здесь смердело помойной ямой и отхожим местом. Рука нащупала дверь.

Конюшни, каретный и сенной сараи, запах лошадиного навоза и поленница под навесом. Колодец с поилкой для лошадей. Золотое шитьё и пуговицы парадных офицерских мундиров блеснули на свету масляных фонарей. Александр стоял с приятелем, поручиком Масловым, в семи шагах от штабс-капитана Черевина. Узкоплечий прапорщик Финляндского полка Сеглер пытался воткнуть тесак в утрамбованную ногами и копытами леденелую землю. Дверь скрипнула – все четверо обернулись.

Между прутьями чугунной запертой калитки высунулись руки денщика с дуэльным ящиком.

– Пистолеты, ваше благородие!

Секундант Маслов не успел сделать шаг – Екатерина перехватила полированный ящик, и…

– Что вы делаете? – крикнул подпоручик Ильин.

На дне колодца булькнула вода.

Александр подбежал (Ох как грозно на него смотрели серые глаза!). Заглянул в чёрную глубину. Стукнул кулаком по деревянному срубу.

Слух о дуэли на балу гулял среди гостей. Толпа любопытствующих заполняла улицу через парадную и заднюю двери. Дамы в дымковых платьях жались на морозе под аркой, заглядывали через решётку калитки. Деликатно расталкивая гостей, княгиня Нина спешила к дуэлянтам по чёрной лестнице. Точно звезда загорелась среди грязного двора, фуражных сараев и втоптанной в снег соломы. Между штабс-капитаном и подпоручиком – словно греческая богиня, в лёгком белом платье. При луне мерцала сапфировая диадема. Никакой эмоции, никаких сантиментов и истерик:

– Господа, немедленно остановите поединок!

Князь Пётр Ланевский, полковник лейб-гвардии Семёновского полка, пятнадцатью годами старше жены, вышел последним и остановился позади толпы. Дуэлянты молчали, стреляясь презрительными взглядами.

– Господа, я настаиваю, чтобы вы сей же час примирились, – продолжала княгиня. – В противном случае, мне придётся закрыть для вас двери моего дома. Я жду!

Александр переглянулся с Масловым.

– Я знаю, что вы не станете извиняться перед подпоручиком, господин штабс-капитан. Извиниться должен я, ибо вы себя считаете оскорблённым. Я не признаю своей вины перед вами, но готов сделать вид, что причин для спора у нас с вами нет. Потому что об этом просит Нина Григорьевна.

Штабс-капитан посмотрел искоса:

– Так и быть. Ради спокойствия в доме Ланевских продолжать дуэль я не стану и настаивать на её возобновлении в будущем отказываюсь.

Ильин поклонился, щёлкнув каблуками, и первым ушёл в дом, игнорируя обращённые на него взгляды Екатерины, князя Петра Ланевского и гостей.

Быстрыми шагами он направлялся чередой комнат к бальной зале. Екатерина бежала вдогонку.

– Александр! Подождите!

Он обернулся:

– Что вы хотите мне сказать? Что?! Какого чёрта вы туда явились?

– Я искала вас!

– Зачем?! – подпоручик остановился перед нею. – Вы не понимаете, что наделали! Какой чёрт дёрнул вас утопить в колодце фамильные дуэльные пистолеты? Вы знаете, что мне будет за них от отца? Да он мне до смерти их не простит!

– Вам следовало бы кричать громче, Александр Сергеевич.

Невозмутимый голос, мирная улыбка, сонливый взгляд серых глаз – обезоружили его.

– Простите.

– Ваша сестра в Петербурге.

– Какая сестра?

– Вера! У вас одна сестра! Она приехала к вам сегодня из Москвы – одна.

– Вы шутите?

– Ваши родные обеспокоены, что вы давно не навещали их…

– И Вера обратилась к вам! А вам-то что за дело до меня, до моей семьи, Катрин? – Александр отвернулся и пошагал в залу.

– Вера остановилась у Осининых, она привезла вам деньги, – сообщила Екатерина вдогонку. – Она просит вас приехать.

– Мне ничего от них не нужно! Я получаю жалованье – и мне достаточно! Так и передайте Вере Сергеевне, если взялись служить ангелом-посланником!


***

Они не заметили, как повзрослели. А кто бы мог подумать, что было с ними пять лет тому назад?.. Всего-то пять лет назад – а они были проще, родители моложе. И кто это считает, что в деревне скучно? Ни княгиня Нина, ни её муж, ни оскорблённый штабс-капитан не знали и представить не могли, как там было весело! А особенно летом, когда в насыщенной зелени садов слышались птичьи голоса. И вместе с птичками щебетали дети в весёлых играх: господские дети, крестьянские дети. Горожане сменяли холодные мостовые на прогретый солнцем ковёр цветущей травы. И усадебные дома наполнялись гостями.

Чубаровы в ту пору жили в родовом имении в Тверской губернии. И всю зиму ждали мая – когда вокруг появлялось столько соседей, что едва хватало лета погостить у каждого и принять у себя в ответ. А особенно ждали, и особенно Екатерина, москвичей Ильиных. Ведь они везли с собой праздник.

Под Вознесение, к Троицкой неделе, по столбовой Тверской дороге въезжали в соседнее имение дормезы и подводы. Младшие Ильины визжали, толкались головами у окошка: наконец! наконец – воздух! Ну почему, почему родители не сажали их в тарантас, а непременно заставляли маяться от духоты в чернущем коробе дормеза?

А в деревне – прохладный, как погреб, дом. Лужок, соловьи, роща Чубаровская за полем, небо-синь – и свобода! Свобода от светских условностей Первопрестольной, от тесноты каменных домов и узости мощёных улиц.

В Духов день все ехали в уездный городок Бежецк, в главный храм – пятиглавый собор Воскресения Словущего. Накануне в субботу поминали усопших, а в День Святой Троицы причащались в местных храмах. Троица почиталась за праздник семейный – День Святого Духа начинал неделю гуляний. Радостные, в праздничных нарядах, налегке, без проведённого в посте вечера, с отпущенными с души грехами ехали господа на Литургию. Духов день, храм Воскресения Словущего – золотые балки над мраморными колоннами, древние образа, берёзки. Застеленный скошенной травой пол. Запах свежего сена, пионов и фимиама. Священники в зелёных облачениях и дружное пение с клироса: «Благословен еси, Христе Боже наш, Иже премудры ловцы явлей, низпослав им Духа Святаго, и теми уловлей вселенную, Человеколюбче, слава Тебе».

А после службы под завораживающе-небесный звон с юго-востока, где на пересечении улиц одиноко стояла трёхъярусная колокольня, выходили все на улицу. Летний полдень разливался слепящим солнечным светом по площади. И праздник перемещался в деревню – в дом Ильиных. Садился в экипаж отставной ротмистр Лейб-Гусарского-Казачьего полка Иван Дмитриевич Чубаров с женой и дочерью. Украдкой поглядывала Екатерина на коляску Ильиных из-за кружевных полей капота. А за Ильиными и Чубаровыми встраивалась в вереницу тройка их бежецких друзей Бардиных.

Крестьянские девки со всех деревень сходились на гулянье в имении Ильиных. Собирались у ворот – глазеть, как въезжают экипажи. Девчонки дёргали друг дружку за сарафаны: «Катерина Иванна едет!» И среди разноцветных платочков пробегал шёпот:

– Гляди, гляди – она головку повернула, хороша-то как!

– Цветочик, а не барышня!

– А глазки-то у ней какие! А носик какой маленькой!

Чубаровские девчата задирали носы: «Наша барышня!»

– Глаз не оторвать! – ахали Ильинские.

И спускался со ступеньки коляски, наваливаясь на трость, ротмистр Чубаров: в Екатерининском красном кафтане, с орденами на груди, хромая после ранения в русско-шведской войне. За ним – жена в шапочке из соломки и голубой тафты, дочка в белом муслиновом платье, стянутом под грудью тесьмой. И когда Екатерина поднималась по лестнице на крыльцо, её провожали искренние детские глаза.

Дом Ильиных – одноэтажный, с жёлтыми деревянными стенами и широким фасадом, встречал накрытым столом. Хозяйка Евдокия Николаевна хлопотала, чтобы вкусно попотчевать гостей, раздавала указания горничным. За её взлетающим сахарным2 платьем бегал карапуз Костя – младшенький. Звенели графины, пахло закусками: солёными грибами, говяжьим языком, икрой, заливной осетриной.

В дальней половине гостиной вели разговор гувернёры, приглядывая за подопечными. Чубаровы в тот день привезли старика француза месье Шапелье за гувернантку, она болела корью. Уж как он хвалился перед мадемуазель Рене, наставницей Веры Ильиной!

– Vous ne pouvez pas imaginer à quel point Mademoiselle Catherine est intelligente! Sciences naturelles, arithmétique… Tout est facile pour elle, ses capacités d'apprentissages sont juste incroyables! En revanche, nos cours de musique et de danse se passent avec difficulté.3

– Pour nous, c'est tout le contraire, – отвечала мадемуазель, – tout est à merveille avec la musique et la danse, mais pour d'autres matières Mademoiselle Vera est paresseuse. Apparemment, elle les trouve ennuyeuses. Franchement, c’est la première fois que j'entends qu'une fille aimе tellement les mathématiques!4

– Пожалуйте, пожалуйте к столу! – генерал Сергей Степанович Ильин встречал Чубаровых у порога. – Усаживайтесь сюда, Александра Павловна! А вы, Екатерина Ивановна, рядышком!

Среди всеобщего весёлого воркования ротмистр Чубаров больше молчал, чем говорил. Сказывалась контузия в войну со шведами семнадцать лет тому назад. С тех пор как ушёл в отставку, бороду он брил – усы же казачьи, породистые, остались. Ходил он после войны по-медвежьи – зато орден Святого Георгия на груди всякого встречного призывал кланяться.

А Сергей Степанович с хозяйкой суетились, рассаживали гостей. С крыльца слышалась брань слуги: любопытные детские рожицы заглядывали в окна, искали среди гостей барышню Чубарову.

– Месье Шапелье, мадемуазель Рене, пожалуйте и вы к столу, и вы, мадемуазель Дюпон, – обратился Сергей Степанович к французам. – Откушайте и вы с нами, милости просим, régalez-vous5!

– Merci! Merci beaucoup!6 – застенчиво улыбались гувернёры и скромно подходили к крайним стульям.

Уставленный угощениями стол загудел от разговоров, послышался звон рюмок. Гости подняли тост за щедрого хозяина, на днях получившего чин генерала.

– Ну вот, послужу ещё немного и в отставку! Пора и отдыхать! – Сергей Степанович глотнул из рюмочки наливку, красуясь генеральским нагрудным знаком и золотым эполетом на левом плече. – Вот и сын уж через три года прапорщиком будет!

Все взглянули на Сашу. Он сидел в детском конце стола – в кадетском тёмно-зелёном мундире, как у взрослого офицера. Щёки у него зарумянились…

Ещё прошлым летом голос у него ломался – а в тот год обрёл чистоту и командирскую силу. И ростом он вытянулся, и прямые плечи стали манить девчоночьи взгляды немальчишеской ширью. А Екатерина из угловатого худого «синеденья», как прозвала её родная мать, превращалась в нежную «розочку» – так и нарекут её крепостные подружки. И опускала ресницы, боясь встречаться с его весёлыми голубыми глазами. А он поправлял рукой волну русых волос, приближаясь к ней, и тайком ловил взглядом волнительное трепыхание сборки платья на припухшей груди: французская мода того года кричала о таких глубоких декольте, что лифы едва прикрывали сосцы.

После обеда просили спеть Веру Сергеевну – похвастаться музыкальными способностями. И девочка, годом младше Кати, с голубой лентой в пшеничной косе, исполняла под фортепьяно песню про ивушку. А за окном крестьянские девчата собирались на лужке для игры и хором подхватывали знакомые мотивы:


Ехали боя-яре из Новагоро-ода-а-а,

Сру-убили ивушку по-од самый корешок…


Хранили здешние места игры далёкой, дохристианской старины. Как раньше девицы с молодицами на два полка делились, встали крестьянки в два ряда друг против друга, взялись за руки. А средь них – и три белолицые барышни: Вера Ильина, Ольга Бардина и Екатерина Чубарова.


– А мы просо сеяли, сеяли;

Ай-дым, ладо, сеяли, сеяли! –

– А мы просо вытопчем, вытопчем;

Ай-дым, ладо, вытопчем, вытопчем!


– Девицы, красавицы! Я с вами!

Три белых капота и разноцветные платочки обернулись на юношеский голос: Александр бежал к ним от крыльца. Подставляя ветру и солнцу непокрытую голову, без высокой шапки с козырьком. Деревня! Долой черноту! Долой подбородочный ремень!

– Вставайте в первый полк, барин! У нас молодец будет! – крикнула бойкая девчонка Ильиных.

– Где у вас первый полк?

Его кадетская стать волновала – смущённые девичьи лица зарумянились.

– К нам иди! – позвала Вера.

Александр вклинился между сестрой и веснушчатой крестьянкой.


– А чем же вам вытоптать, вытоптать?

Ай-дым, ладо, вытоптать, вытоптать?

– А мы коней выпустим, выпустим;

Ай-дым, ладо, выпустим, выпустим!

– А мы коней переймём, переймём;

Ай-дым, ладо, переймём, переймём!


Екатерина с Ольгой стояли во втором полку. Александр подмигнул, выступая им навстречу. Екатерина спутала слова игры. Лучше бы он не приходил!


– А чем же вам перенять, перенять?

Ай-дым, ладо, перенять, перенять!

– А шелковым поводом, поводом;

Ай-дым, ладо, поводом, поводом!

– А мы коней выкупим, выкупим;

Ай-дым, ладо, выкупим, выкупим!

– А чем же вам выкупить, выкупить?

Ай-дым, ладо, выкупить, выкупить!

– А мы дадим сто рублей, сто рублей;

Ай-дым, ладо, сто рублей, сто рублей!

– А нам не надо тысячи, тысячи;

Ай-дым, ладо, тысячи, тысячи!

– А что же вам надобно, надобно?

Ай-дым, ладо, надобно, надобно!

– Надобно нам девицу, девицу;

Ай-дым, ладо, девицу, девицу!


Вера подтолкнула локтем брата и отпустила его руку. Вперёд, молодец, забирай девицу из второго полка! Александр выступил, глядя на Екатерину. Попробовал на ощупь её хрупкие пальчики. Сжал узкую ладонь – и повёл за собою.


– В нашем полку убыло, убыло;

Ай-дым, ладо, убыло, убыло! –

– В нашем полку прибыло, прибыло;

Ай-дым, ладо, прибыло, прибыло!


– Мademoiselle Catherine! Il est temps de revenir à la maison!7 – крикнул с крыльца старик месье Шапелье.

Она не успела повернуться – Александр дёрнул её за руку и вырвал из «полка».

Скрывшись в липовой зелени парка, дети неслись по главной аллее под его озорной смех.

– Я не поспеваю! – выдохнула, запыхавшись, Екатерина.

Крепкая юношеская рука не отпускала её. Они мчались по узким тропинкам, петляя между прудами. В прудах наперебой квакали лягушки. Нигде не бывало столько лягушек, сколько на Бежецкой земле. Комары пулями летели в лицо. Екатерина зажмуривалась. Нога её запнулась о вспученный на тропинке корень – и…

Александр остановился, подтянул её сильными руками.

– Вы ушиблись?

– Нет…

Она постыдилась признаться, что ободрала колено и живот. Под тесёмчатым пояском белое платье украшала мазня цвета мердоа8.

В кармане мундира оказался батистовый платок – учёный кадет принялся втирать в ткань травяную кашу. Екатерина закусывала губу, чтобы не разъезжались уголки рта. Но смех предательски рвался из прищуренных глаз. Хорошо, Александр с высоты своего роста не видел: в то время барышни носили взбитые кудрявые чёлки на весь лоб.

Он перестал тереть. Заглянул ей в лицо.

Хихикнул.

Вместо тихого ангела9 где-то басом прожужжал шмель – перелетел с цветка на цветок.

– Вы прелесть, Катрин… Вами, как картиной, только любоваться.

Сейчас убежит прочь. Смутится… А нет! Глаза, как стальные, застыли на нём, только улыбаться перестали.

– Зачем вы привели меня сюда?

– Хотел подшутить над этим стариком Шапелье! Долго же он будет вас искать!

– Какой вы злой!

– Я – злой? – Александр выпрямился, вредненькая ухмылочка пропала с его лица. – Ну так, пойдёмте! Я отведу вас в дом!

Пришлось опереться на его руку.

Колено саднило на ступенях крыльца. Да что колено? Его не видно. Стиснуть зубы – и никто бы не догадался… Платье!..

Александра Павловна ахнула.

А старик француз уже успел рассказать о дерзком побеге детей в парк. Принял строгий и оскорблённый вид:

– Мадемуазель Катрин! Ви забиваться, что ви баришня! А ви вести себя, как мальчик! Как… как это у вас називаться… Сорвать голова!

– Простите.

– В гостях не место выказывать дурное поведение и воспитание! – подхватила Александра Павловна. – Где ты умудрилась переваляться? За платье будешь наказана! И я не посмотрю, что нынче праздник!

Ротмистр Чубаров молчал, развалясь в кресле с тросточкой на коленях. Папенька-папенька – что думал он?..

– Господа! – вмешался Александр, отчеканивая слова, как взрослый офицер. – Сия неловкость произошла по моей вине!

– А тебя уже давно пороть надо! – сказал Сергей Степанович. – Я тебе нынче внятно объясню, как следует вести себя с гостями!

У Александра дрогнули скулы и порозовели щёки. Это все присутствующие сейчас представили, как отец спустит ему штаны – да розгами!.. Детский стыд в голубых глазах сменился юношеской злобой.

– А вам, месье, следовало бы знать, что отчитывать взрослого кадета, да, тем паче, в присутствии барышень, недопустимо! А ещё генерал! – он выпрямился во фрунт, наклонил голову и прошагал в другую комнату, хлопнув дверью.

Робко улыбалась Оля Бардина, поглядывала карими глазами на серьёзную Екатерину. Вера ломала пальчики: уместно ли брата жалеть?

– Ты мне дерзить удумал! – рявкнул Сергей Степанович.

– Повзрослел сынок ваш, – заметил Олин дедушка. – Какой характер!

Характер дерзкий, приправленный мальчишеским озорством!.. А походка! Твёрдая, военная. И небо в глазах, и блики румянца на яблочках скул… В руках столько силы – с ним и падать не страшно!

Маменька накажет за пятно на платье – да и Бог с ним, с платьем! «Зачем, зачем я сказала ему, что он злой!» – ругала себя Екатерина.

Она не знала, что, гуляя в лесной тиши помещичьих земель, Александр прибегал к большому пруду и прятался за стволом ивы или берёзы. Ждал, когда она выйдет. И он видел её в окружении крестьянских подружек. Ещё издали звенел девчачий смех загорелых крестьянок. Они мчались между ровными стволами ив и берёз, через заросли камыша, задирали подолы – и с разбегу разбивали вдребезги мирный чистый пруд. Они порхали, как бабочки с золотыми крылышками – те самые, каких нигде больше нет, кроме как на Бежецкой стороне. А Екатерина шла последняя – с растрёпанной косой, босая, всегда в светлом платьице, подхваченном лентой или шарфиком под грудью. Больше всего на свете она любила ходить босиком. Она спускалась к воде – и в зеркале пруда отражались строгие черты её лица. Понимала ли она, насколько она прекрасна? Брызги разлетались под звонкий радостный смех. И она также приподнимала платье – показывала тощие икры, и бегала по воде в догонялки. Она не берегла для моды мраморной белизны кожи. Знойные лучи оставляли смоляной загар на её руках, шее и лице.

Зимой Чубаровы возили дочку в Петербург на детские вечера – готовили к выезду в свет. Через три года её ножка в атласной туфельке ступила на блестящий паркет бальной залы. И исчез с её лица смуглый след деревенского солнца. И Петербургская аристократия увидела взрослую Екатерину Чубарову: прямую и упрямую, безгрешную в законах чести.

Бриллиантовой яркостью холодных звёзд вспыхивали зимние балы в доме княгини Нины Ланевской. Искрились люстры, кристаллы камней на шеях дам – как дроблёный лёд на Неве. Подпоручик Ильин и его полковые приятели стояли у стены под колоннами: оценивали девиц. Красавцы, щёгольски опрятные, молодые офицеры гвардии знали, что они лучшие – и они выбирали.

– Чубарова весьма хороша, когда не танцует, – заметил приятель над ухом Александра. – Ты слышал один добрый анекдот? Отчего мадемуазель Чубарова не любит танцевать и не имеет страсти к музыке? Оттого что вместо нот ей видятся цифры!

Короткие смешки. Улыбка свысока. И, как тающие льдинки, ускользнули от Екатерины глаза Александра.

2

оттенок белого цвета с лёгкой голубизной.

3

Вы представить не можете, насколько мадемуазель Катрин умна! Естествознание, арифметика… И так всё легко ей даётся, просто невероятные способности к учению! Только вот уроки музыки и танцев у нас проходят с трудом.

4

А у нас наоборот, и музыка, и танцы – всё великолепно. А в остальных науках мадемуазель Вера ленится. Видимо, считает их скучными. Признаться, я впервые слышу, чтобы девочка так любила математику!

5

угощайтесь.

6

Премного благодарим!

7

Мадемуазель Катрин, пора собираться домой!

8

Цвет гусиного помёта.

9

Крылатое выражение из поэмы «Две были и еще одна» В.А. Жуковского, написанной в 1831 году: «Все молчали: как будто ангел тихий провеял».

Екатерина Чубарова

Подняться наверх