Читать книгу Убийственный урок - Татьяна Чекасина - Страница 5

Дождливым августовским вечером в глуховатой деревне Кашке умирала молодая учительница Надя Кузнецова.

Было мытьё полов в классах и в коридоре. Школа одноэтажная, окна высокие, новое крыльцо. Ключ, выданный в райцентре, подошёл, замок отомкнулся. И в низу живота, будто отомкнулось.

Отправив школьную уборщицу домой, воду добывала из колодца (удобней для уборки брать в озере: есть выход к воде). Видеть никого не могла. А до этого, приехав утром на автобусе (маршрут: от районного центра до Кашки), два километра волокла тяжеленные чемоданы. Какая-то тётка предлагает помощь, но ответ отрицательный.

В продуктовой лавке с ней говорят мамы детей, которых она будет учить, но, купив необходимое, в ответ буркает «добрый день» и – на выход. Теперь одна в комнате, отведённой для неё.

Если выкарабкается, уедет. Она ведь незамужняя. Правильнее умереть.

Но умирают от этого или нет, она не имеет информации. Весь день кровь. И, в конце концов, будто комок, и крови нет. Легко, но муторно. Лёгкость коварная. Надя неопытная в таких делах.

В бреду клянёт бабушку Октябрину Игнатьевну, будто находясь не в какой-то незнакомой деревне Кашке, а в городе, в доме, где выросла. У дома гремят трамваи. Окна квартиры не на трамвайную линию, но треньканье и удары колёс о рельсы – любимая мелодия, которая ей чудится в этой глуши. Не выйти ли во двор, образованный пятиэтажками, не глянуть ли на церковь? Видение: военный дворец (бойницы окон, броня, шпиль-пушка) оживает, направляя дуло прямо в окна церкви.

Не время Наде Кузнецовой в этот день быть Надеждой Ивановной. Ей бы опять – просто внучкой Октябрины Игнатьевны. Так её зовут в их доме. А маму Надину – дочкой Октябрины. Мама ослепла давно. Надин отец её бросил, не оформив брак. Он не был ей мужем, но детали появления маленькой Нади имеют табу, наложенным бабушкой. И нет данных об этом «Иване», об его родстве. Наверняка, он не Иван, а Павел или Пётр.

В начале той двадцатилетней дистанции Октябрина Игнатьевна уверяет: с младенцем Надей ощутила себя молодой мамой, ну, и прожила немало лет за себя и за дочь. Она кипит энергией. Одолеет и ещё одну судьбу, за внучку… Но внучка теперь от неё далеко, в деревне Кашке! Эта идея придаёт Наде энергии: вдруг да не умрёт!

У Октябрины Игнатьевны лицо открытое, седые непокорные кудри. Во дворе, да и в микрорайоне у неё репутация главы семьи, как она говорит, «полной взаимопонимания и доверия», её дочь – «труженица», внучка – отличница.

Много лет она работала в отделе кадров на военном заводе. Оттуда навык собирать о людях информацию, будто определяя, имеет право жить тот или иной в их доме, в их подъезде, будто дом – оборонное предприятие, а подъезд – цех, куда берут, тщательно проверив, и она бы некоторых уволила немедленно.

Например, отец большого семейства с третьего этажа регулярно пьян; девица с пятого – что ни день с другим поклонником; напротив орёт музыка, дверь рядом – от них тараканы.

Вот она в центре двора с продуктовой тележкой. В миску отливает молока. Прибегают кошки. Накормив этих питомцев, открывает пакет с едой для собак. Зимой она обходит и кормушки для птиц. Цель – положительный пример для всех в доме.

На прогулке Октябрина Игнатьевна и её слепая дочь громко декламируют:

– Ты опять перевыполнила норму?

– Да, мама. Звуковая газета на фабрике говорит обо мне: «Наиболее умелые пальцы и наиболее ловкие руки», – хихикает.

– Кроме тебя, им хвалить некого!

– Меня, мама, ценят!

– Труженица!

Те, кто мимо идут, иногда удивлённо оглядывают их, улавливая выверенные реплики. У кого-то восхищение: любые трудности преодолеют, какие молодцы!

Они идут мимо парикмахерской, в которой никогда не бывают. Мимо церкви, в которую – ни ногой. Мимо военного дворца (с виду – танк, пушка направлена в небо, будто для обороны от врагов, которых нет). И когда попадается знакомый, его приветствует Октябрина Игнатьевна, а когда он или она проходит мимо, дочка спрашивает:

– Мама, это кто? Я не узнала голос.

– Парень из третьего подъезда, культурный, порядочный, идеальный для Наденьки.

Надина мать кивает. Их планы, их надежды – с Надеждой. Сбылись: крепкая, диплом, одета…

Теперь, умирая, она подводит итог: инициатива бабушки была неверной, а для неё, для Нади, смертельно опасной.

Проведя день в педучилище, она дома, в квартире, недавно выбеленной и выкрашенной. Октябрина Игнатьевна – и это известно в доме (кое-кто пытался её нанять), – легко делает гигиенические ремонты, не говоря об уборках. «Пол должен быть, как стол» – её девиз.

Октябрина Игнатьевна то и дело обходит квартиры, напоминая, что окуркам не место на полу, а бутылкам – на лестнице; а ноги надо вытирать о коврик, ею купленный на деньги, собранные с квартир. От страха её давно выбрали старшей по дому. Работники ЖЭКа впадают в панику, только завидев в конторе Надину бабушку, благодаря которой отремонтирована дверь в подъезд.

Придя из педучилища, Надя поедает котлеты с гарниром или голубцы, или тефтели. Как правило, и пирожки… Или пончики. Винегрет или салат. Компот или кисель. Сок из яблок или моркови. Бабушка готовит, как в давнюю пору, будто работая в блоке питания детского учреждения. Отобедав на кухне, Надя идёт в комнату, убранную Октябриной Игнатьевной так, что её иначе как «светёлкой» не назвать. У бабушки и вырвалось:

«…в этой, как её, – в… светёлке!» И они хохочут. Бабушка и Надя – громко, слепая женщина – боязливо.

Надя любуется (первый этаж) маками, астрами и другими цветами за колючей проволокой, которая никому не даёт тронуть хотя бы один цветок, но более того, манера Октябрины Игнатьевны громко клеймить неправильное поведение.

Надя открывает тетради и книги…

Октябрина Игнатьевна вкатывает «максимку», топает на кухню:

– Тёртую морковь ела?

– Где?

– В холодильнике на третьей полке. Принести?

– Не-си…

Тарелка на столе. Наденька съедает.

Училище с красным дипломом. Октябрина Игнатьевна, заработав неплохую пенсию, экономит на одежде для себя и для Надиной мамы: никаких им обновок, – переделанное и перешитое.

Любимый завод подкидывает работу на дому, наградив пишущей машинкой с электроприводом. Октябрина копирует какие-то бумаги (что в них – военная тайна). Копирки отдаёт с оригиналами. Эта работа наполняет её важностью, наполняя энергией для других дел. Она вяжет, штопает и шьёт, говоря длинные речи о мире, о войне, о добре, о зле, о нравственности и безнравственности…

Те, кто знают Октябрину Игнатьевну, удивлены её энергией. Но они не знают и трети того, что успевает за день Надина бабушка! У неё, как она говорит, орбита, на которой крутится.

И у Надиной мамы орбита. По договорённости с руководством картонажной фабрики, которую они трое называют картонажкой, слепая женщина склеивает детали картонок, привозимых ей на дом. И на фабрике работает, подменяя работниц. Она не болеет. Отработав две смены, едва поев дома, падает на кровать в общей комнате за шкафом, как мёртвая. Но утром опять идёт на картонажку. Октябрина Игнатьевна на пути в магазины доводит её до перехода слепых.

К Надиному совершеннолетию гардероб: костюмы, платья, немало юбок, которые Октябрина Игнатьевна изготавливает с виртуозностью пошивочного предприятия, да и кофты вяжет, как агрегат… Куртки, плащи, пальто и шубки куплены… Золото: цепочки, кольца… Даже – не новое пианино. Навыки дали в училище на уроках музыки. И Октябрина Игнатьевна с радостью наблюдает, как полные, уверенные Надины пальцы выбивают мелодию на клавиатуре!

Ей не надо было ехать на работу в какую-то деревню Кашку. Школа, в которую её берут, неподалёку от дома.

А правильнее ей держаться в километре от школы… На практике Надя Кузнецова делает вывод: она ненавидит детей. Они ей неприятны, как щенята соседской колли. Надя обратилась в эту квартиру, в эту «антисанитарию» (так называет Октябрина Игнатьевна), от её имени уменьшить ор магнитофона, и видит у порога коробку, а в ней … шевеление.

Дети (а это первоклассники и второклассники) немытыми руками трогают идеальные рукава молодой учительницы-практикантки Надежды Ивановны. И это – город, культурная школа! А в деревне? Нервы на пределе, о простейшем вещает с трудом. Вибрируя на низких нотах, как крикнет: «А ну, молчать!», дети каменеют до конца урока.

Вот и теперь, умирая, думает о них вполне бодро. День-другой, – и они затопают, зашлёпают, натаскают с озера песка, перемажут отмытые ею парты и прицепленные портьеры, выданные в районном отделе образования.

Тирады – плата за домашний рай. Бывало, Октябрина Игнатьевна говорит, не умолкая, но поглядывая в модный журнал с инструкцией для вязания очередной кофты для Нади. Ораторские данные не для малогабаритной квартирки, а для порталов цехов, шири площадей, для гула великих строек… Они с мамой вставляют подходящие реплики. Надя, имея вид внимательной слушательницы, думает о молодом преподавателе, в которого тайно влюблена некоторое время.

А в городе, в квартире говорят о ней.

Бабушка в кресле (для неё узкое), вытянув венозные ноги:

– На передний край! Там водопровода нет! Моё воспитание!

– Да, мама. Ты герой!

Слепая на краю парадного дивана, ночью на нём отдыхает Октябрина, а днём – фрагмент их гостиной, выгороженной в проходной большой комнате (стол добротный, стулья вокруг, пианино). Её слепой дочери на её кроватку бы за шкаф, но её идеальная мама, перед которой она так провинилась, уступив когда-то какому-то Ивану или Петру, или Павлу, говорит и говорит. После отъезда Наденьки в деревню «оратории» с краткими перерывами вторые сутки…

– Не могла идти лёгким путём!

– Не могла, – кивает Надина мать. – А телефона там нет?

– Какой телефон! Глушь!

Какое-то время они прислушиваются, Октябрина ещё и глядя прямо на телефонный аппарат.

Слепая говорит:

– Жених, наверное, в обиде.

– Какие женихи! Разве женихи у Наденьки на уме!

Недавно она нахваливала парня из третьего подъезда, его мама – интеллигентная тихоня.

– Другого ей надо! Выше, крупней… Как твой отец…

– Папа со мной, немаленькой, на руках мог танцевать! – улыбка Надиной матери.

То, что до её слепоты, она помнит и рада, когда именно к этому времени обращается Октябрина Игнатьевна.

– Наденька позвонит. Вот-вот! Если б не провели телефон, я бы телефонную станцию разгромила, до министра бы дошла!

– Да, ты ге-рой! – довольное хихиканье.

– Темнеет…

– Травой пахнет. Так пахнет вечером.

У Нади Кузнецовой нигде не болит, правда, будто ныряет в воду, но выныривает, когда думает о бабушке.

Она и свела с Володей… Он у них пьёт чай, Октябрина Игнатьевна говорит за них. Потом Володя уходит в соседний подъезд. Он покупает билеты в театры. Идут. Октябрина в единственном, как она называет, «жемчужном» выходном платье. Как-то и маму берут в оперу, там не надо смотреть. «Фауст», Маргарита… В ту ночь слепая рыдает, и вердикт: водить её в театр вредно.

И вот учёба к финалу. Перед госэкзаменами консультации.

В аудитории рядом с Надей зевает Аня:

– Как надоело!

Надя ни с кем в группе не общается, а тем более, с этой Аней. Та бывалая дама. У неё ребёнок. Она глядит из другого мира холодными глазами, но любит «оторваться». «Ух, вчера мы кутили, оторвались!» Надя никогда не «кутит», не понимает, что такое «отрываться». Её отношения с однокурсницами деловые: даёт списывать конспекты лекций. В ответ, то одна, то другая приглашают на каток, на дискотеку, в кино. Но времени нет: контрольные, доклады, зачёты…

Аня объявляет:

– Госы госами, а весна весной», хочу в «кабак».

Впереди вечер никакой. Опять Володя… Будет хвалить свою работу инженера-теплотехника. Будет хвалить Надю: ещё три года назад, когда они с матерью переехали в этот дом, заметил, но благодаря Октябрине Игнатьевне… Они пойдут в кино или на концерт, в театр… Там он будет брать её за руку, и она оттолкнёт его руку с такой энергией, что он напугается. Дома намёк, какова цена (не так и велика) платья в «Гименее»…И говорит отличница Кузнецова: и она не против в «кабак».

Аня лукаво поглядела (Надя не накрашена, одета добротно, но скромно) и откровение: её наверняка заждались «ребята». У неё уговор с какой-то Элкой, но та не смогла. И Надя будет вместо Элки.

А ехать им к дому Нади, точнее, к военному дворцу (архитектура – танк, пушка которого запроектирована глядящей в небо).

У неё связано с этим дворцом приятное. Во-первых, новогодние ёлки. А недавно – вечера танцев. Ребята-курсанты танцуют с девушками. Оркестр. У туалетов дежурят: преподавательница педагогического училища и офицер танко-артиллерийского. В буфете безалкогольное. Она возвращается довольной, невнятно мечтая когда-нибудь стать женой офицера. У других романы, одна у ворот (рядом на постаменте натуральный танк) умоляет часовых передать то-то и то-то курсанту такому-то, но те только улыбаются. Надя Кузнецова не думает о кавалерах. Была кратко влюблена в математика, уволенного, но так и не догадавшегося, что Кузнецова считала его «лучшим педагогом».

– Говорят, из дворца тайный ход к штабу округа? – надо же о чём-то говорить с Аней.

– Васька нам покажет, для него тайное давно стало явным.

Никакого подземного хода, а ресторан, неизвестный Наде, как и другие «кабаки», как говорит Аля. У одного столика два офицера. Она-то предполагала, что «Васька» – братик не молодой Ани. А та вдруг:

– Мальчики, это моя коллега Надя!

Какие «мальчики»! Оба куда старше Володи, недавно окончившего институт (в армии не был). У Васьки (немолод, лет тридцать пять) в лице что-то забавное, кошачье.

Официантка подаёт блюда. Для Нади – изысканные. Октябрина, когда-то повар в детсаду, готовит вкусно, но не лангеты с картошкой фри. Маслин и оливок нет дома, красная икра по праздникам. Заливное не ела, осетровую уху, тем более. Какие-то минуты Надя поглощает еду, никого не видя. Эти два офицера переглянулись. Вторым (его зовут Алик), наверное, младшим по чину, но тоже немолодым, Васька командует:

– Кру-гом! Отставить! Впе-рёд, и с песнями!

Тот в ответ:

– Есть кругом! Есть отставить! Есть вперёд, и с песнями!

Под эти команды они выходят на улицу, ловят такси и – в другой «кабак», где не еда, а коктейли (напоминают компот), которые так и ударяют в голову. Народу много, шумно и весело. У Алика, сына богатого восточного отца, день рождения, денег много, будут кутить до утра. И они танцуют, выпивают, поют. Надя (в скромном платье) показывает, как надо танцевать польку (её научили для уроков с будущими питомцами). Когда этот ресторан закрывается, едут в аэропорт, и там опять танцуют, а Надя орёт «шлягер» для начальной школы про утят, которые плывут в реке, и демонстрирует, как они машут крылышками: «Кря-кря-кря!» Администратор велит уходить, так как они пьяны, и тогда Алик обещает оторвать ему голову, но Васька командует:

– Отставить!

– Есть, товарищ командир!

И вновь едут какими-то улицами новых районов… Весна так и плывёт в Надиной голове. А когда её охватывает желание отбыть домой, поздно: захлопнулась ловушка, имеющая вид не обитаемой квартиры.

Теперь умирающая Надя выкрикнула с такой злобой, да так громко, что, если бы кто-то был у окон Кашкинской школы, то не подумал бы, что она умирает:

– Всё из-за НЕЁ!

В квартире ни Ани, ни Алика. Васька в военных брюках, а вот кителя и даже майки нет. Он ей кажется добрым, и она бухает кулаком об стол; надрываясь, выкрикивает, как ей надоело, как ей надоело! Она хотела стать геологом. В экспедиции с Лерой Субботниковой и её братом Веной, молодым геологом, находят они образцы камней в горах, жгут костры, а Вена и Марья Николаевна, начальница экспедиции, душевно поют под гитару… Но ОНА убила мечту!

– …и я потеряла из-за НЕЁ Леру Субботникову, которая настоящий друг, и с тех пор нет у меня друзей!

А Лера уже геолог, и с братом Веной душевно поёт у костров, живёт в палатках и встречает зарю в полях!

– Кто ОНА?

– Как кто? – Надя удивлена его непониманием.

– Вот ты говоришь, она да она… Она, вроде, тебе навязала эту профессию учительницы, а ты хотела в геологи…

– Бабушка! – вопль пьяненькой Нади и – рёв. Васька её обнял.

И непонятно как, они очутились на одной кровати. Вот и у него судьба… Он военный не оттого, что думал об этой профессии. Был хулиганом, попадая за драки в милицию. И отцу надоело его выгораживать: «Иди в армию или будешь в тюрьме…» Одолев военное училище, служит, и неплохо: ещё молодой, а майор… Такое понимание её души впервые. И остальное для неё впервые.

Наутро у майора виноватая улыбка:

Надя Кузнецова не вдруг осознала, что с ней. Осознав, пришла в ужас. Никакой это не Васька, а Василий, у которого жена и двое детей. Надя впервые врёт дома: на «дне рождения в новом районе, откуда и на такси не выехать, ночевала в одной комнате с однокурсницей». Именно этот «жуткий инцидент» (по определению Октябрины Игнатьевны), подтолкнёт её «разнести в пух и прах» телефонную станцию, и это не удастся. Телефон проведён оперативно, а покой обретён с трудом.

Надя Кузнецова, вроде бы, пережила беду, не думая о большей. Только удивление: чего хорошего в этом, так много об этом пишут в книгах… В реалиях мерзко и гадко… От Ани информация: «общий знакомый» отбыл в ЗГВ1.

Какое-то время она идеализирует эту ночь; и офицера этого, и себя, «выполнившую первый этап материнского подвига».

В какой-то неглупой книге: умирающий видит картины жизни. А этот пошлейший кутёж «дам с офицерами» наиболее радостная «картина», не говоря о пребывании в геологической экспедиции. Да, опьянило не только вино, но и воля. «Оторвалась» «идеальная девушка нашего дома» (определение бабушки).

И вот тревога, как во время первых месячных, а эти (не первые) не приходят. Тогда её успокоила бабушка. А теперь?

Идя домой, Надя видит на подоконнике первого этажа Октябрину Игнатьевну.

Бабулька из соседнего дома у проволоки:

– И я окна мою, а к «Троице»…

Не прерывая мытьё, Октябрина Игнатьевна, будто с трибуны:

– Вам сколько лет? Вы были комсомолкой? Нет? Оно и видно. И где вы, ровесница Октября, были в те годы борьбы с отжившим?

Бабка удаляется. А Надя, вроде, готовая к душевной беседе, таковую отменяет.

В женскую консультацию бредёт улицей, которая уходит круто вниз. Автомобилисты тут иногда не учитывают этого коварства. Милицейские машины, «скорая». Кто-то в толпе предполагает: «она, видно, умерла». На дороге лежит старуха, глядя в небо. Её, одетую в длинное платье, втаскивают в автофургон, да не «скорой», которая отъехала, а в другой, с синим крестом.

ДТП ей будто подсказало: у неё ничего не выйдет.

В женской консультации она в очереди ярко выраженных беременных с лицами, готовыми на многое. Вот как распорядилась судьба… Вернее, Октябрина…

…В школе у Нади были добрые отношения с Валерией (Лерой) Субботниковой. Её брат Вениамин, Вена, геолог, и берёт Леру в экспедиции. Надю отпускают с трудом. Октябрина Игнатьевна знакомится с родителями Леры и Вены (и они геологи). «Приличные люди», – охарактеризовала их бабушка, – убеждают её отпустить Надю в увлекательный, но безопасный поход.

…Из экспедиции Надя с рассказами о том, как они работали (и лопатой, и киркой). Пешком – немало километров. Ночевки на берегу реки, на вертолёте – над болотами и тайгой. У костра Вена пел… Вена, он такой необыкновенный, верный товарищ, храбрый и крепкий, он так много знает о камнях и о травах! Как-то они идут, держась за руки, ветхим мостиком над бурной рекой. Как мечтает она и о будущих ночлегах на берегах рек и в поле, перелётах над болотами и тайгой! Камни найдёт лично! Вишнёвые родониты, лиловые чароиты, слоистые агаты, малахитовую каменную зелень… Она видит себя с рюкзаком и с гитарой (она научится играть и петь!)

Бабушка – ни слова. Мама поддакивает Наде, не зная реакции Октябрины Игнатьевны. И, как только Надя заканчивает вдохновенный доклад, – критика. И ночёвок в палатке на «сырой земле», и «хождений над пропастью»… От мамы тихий горький плач… Она в добровольном рабстве из-за слепоты…

Надо подавать документы…

Сидя у кабинета гинеколога, находит ответ: зачем бабушка отговорила? Напугалась ранней дружбы расцветшей Наденьки с молодым одиноким геологом Веной? И это тоже… Но и другое…

…Октябрина Игнатьевна у окна, от которого пахнет цветами… Тихо во дворе, и только трамваи тренькают у дома, гремят. «Голо тело и едва прикрыта грудь…» – читает Некрасова о бедных детях. Отец отправил её из их деревеньки в село, где была школа. Он же дал ей громкое имя Октябрина. Сыновья его Трактор и Молот погибли на войне. И вот идёт она нелёгкой дорогой, плохо одетая, но там, в школе учительница с высоким лбом, в платье с глухим воротом. Вокруг головы нимб от света чистого окна!

Октябрина Игнатьевна могла быть педагогом, но на стройках пятилеток в цене умелые руки, вот они – вытягивает, и в сумерках квартиры – большие, тёмные, но ещё гибкие. А потом – война… Погибший геройски муж, слепая от военного недоедания дочь…

– Бабушка, хватит аргументов! – подняла на неё глаза внучка, как овца перед закланьем.

Документы с её пятёрками прямо-таки хватают в педучилище. С такими могла бы и в горный… Математика – пять, физика – пять… А тут пение и аккомпанирование на домре, баяне, фортепиано (но никак не на гитаре!) Надя поёт грубовато: «Мы геологи оба с тобой…» «Ещё раз». Опять неверно. «Голос в экспедиции оставила…». «И музыкальный слух – там же?» Но чувство ритма нормальное: «В траве сидел кузнечик, в траве сидел кузнечик… Зелёненьким он был!»

Вывод гинеколога: удалять эмбрион поздно, и надо «готовиться стать матерью»…

Надя Кузнецова в скверике напротив женской консультации: говорить или нет об этом дома? Бабушка зашипит, а мама заплачет. Оборвав шипение, Октябрина перейдёт на не громкую речь: «Этот тип, этот отец будущего ребёнка воспользовался добротой… Но ты, Наденька, будь тверда…» И далее традиционно: Октябрина Игнатьевна берёт новый старт в новой гонке, и новые двадцать лет упорно тянет к финишу, как немолодая, но опытная марафонка. Нет, никаких упрёков в лицо: она делает добро кошкам, собакам, птицам и… людям.

Далее подготовка: её внучка вскоре с огромным животом, но без малейшего признака мужа. Речи выйдут во двор, к магазинам, быткомбинату, сберкассе, аптеке и в ЖЭК. …о том, как почётно быть «просто матерью»… О том, что «нет ни одного, кто бы мог подойти идеальной Наденьке». И лучше никакого!» Доброжелательная Петрова, интеллигентная Котюхина «лучше никакого» – эхом за Октябриной.

Предметы теряют контуры. Летнее небо в тумане. Наверное, слепнет, она в пути на картонажку, на переходе для слепых… Чтобы наваждение не превратилось в реальность, идёт туда, куда глядят её стопроцентные глаза.

…Дворец направляет пушку прямо Наде в лицо, а на тумбочке у кровати, будто из небытия, выплывает телефонный аппарат. «Живо!» – в голове у внучки приказ Октябрины.

Она хотела найти адрес Василия, но подумала: да не имеет он никакого отношения!

Летом к морю (путёвка давно куплена бабушкой через общество слепых). На юге она, ни с кем не общаясь, с унынием читает «Лебединую песню» Песталоцци. Приехав в город, берёт направление в Кашку.

Накануне отъезда, не говоря правду, шипит, что без неё не умрёт! Такие добрые бабуси откормили их, бедных Наденек, дабы видеть в других, индивидуальных и неповторимых Наденьках полное воплощение своих мечтаний.

И, засыпая перед отъездом, мечтает Надя: у неё родится дочь, они будут ходить в походы. И дитя станет… геологом. Да, внучка не только внешне копия бабушка. У матери лицо кроткое, голосок тонкий. А у Нади голос уверенный, грубоватый, такой далеко слышно в полях и в тайге…

Шаги у окна. Там кто-то хлюпает сапогами в мокром крапивнике. Не кликнуть ли этого человека? Входит, дверь не заперта.

– «Скорую» вызывали?

– Да, да! – Надин лепет о том, как берёт она воду из колодца, как моет это не маленькое помещение к первому сентября… – Увезите меня, и чуть не добавляет: – к бабушке!

Врач, осматривает:

– Вроде, нет страшного. Но в больницу надо. Сочувствую: потеря ребёнка. Хотя вы так молоды, у вас всё впереди!

В больнице неприятная процедура «чистки», но на другой день вообще полное здоровье, и её отправляют обратно в деревню. И она набирает дом, мол, что-то не то было с телефоном…

И хочется ей упасть в ноги бабушке, в её венозные, натруженные ноги, обнять их и плакать… И пусть бы она воодушевилась и, как обычно, говорила о добре, о зле, о нравственности и безнравственности…

Как только найдут другую учительницу, уедет туда, где любимый цветник, где в окно тянет табаками, а у дома трамваи… Гремят, позванивают и снова гремят…