Читать книгу Последний акт «симфонии» - Татьяна Гаврилина - Страница 8

***

История появления на свет второго царя из рода Романовых – царевича Алексея хоть и окружена ореолом таинственности, но при более пристальном рассмотрении по-житейски обыденна и проста. Отец Алексея – царь Михаил Федорович женился, по понятиям того времени, поздно. Ему было тридцать лет, когда после двух неудачных попыток создать семью, он, наконец-то, выбрал себе в жены дочь бедного можайского дворянина, девицу зрелую – Евдокию Стрешневу. Ей на ту пору исполнился двадцать один год. Евдокия была простой, покорной и не способной за себя постоять.

Судя по всему, робкая и неприметная молодая царица вовсе не подходила на ту роль, которую ей уготовила судьба. А, впрочем, от нее такой жертвы и не требовалось. Свекор Евдокии – патриарх Филарет и свекровь – великая старица Марфа, ограждая свое единственное и великовозрастное дитя от непосильного бремени государственных забот, вершили судьбу страны по своему усмотрению. И, к слову сказать, сам Михаил Федорович, не унаследовав от родителей и малой доли честолюбия, никогда не стремился к власти, представляя на троне фигуру скорее парадную, нежели авторитарную. Более того, природа, создавая царя Михаила для чего-то иного, но только не для хлопотного царского дела, была к нему не особенно щедра и не наделила ни глубоким умом, ни сильным характером, ни крепким здоровьем. Так еще будучи юным отроком, сосланным Борисом Годуновым вместе с родными тетками в далекий северный край на Белоозеро, он занемог страшным и неизлечимым недугом – камчугою в ногах и с тех пор маялся и боролся с тяжелой хворью без видимых успехов.

Не испытывал Михаил, сердце которого навсегда было отдано его первой любви – Марии Хлоповой, никакой особой нежности к своей молодой супруге и выбрал ее из числа многих представленных на смотрины красавиц более за кроткий и незлобивый нрав, чем за красоту лица и иные женские достоинства. Здоровая, статная, крепкая на вид Евдокия как нельзя лучше подходила на ту роль, которая ей отводилась при Дворе. Главной обязанностью государыни являлось вынашивание, рождение и воспитание здорового потомства и в первую очередь – наследника.

Десять детей подарила Евдокия Стрешнева своему супругу за девятнадцать лет безрадостного и не согретого взаимной нежностью и привязанностью супружества. Первой в 1627 году на свет появилась дочь Ирина, второй в семье в 1628 году снова родилась девочка, названная Пелагеей. Но, всякий раз принимая от повитухи новорожденных дочерей на руки, Михаил сожалел о том, что это не мальчик. Он ждал сына, Филарет и Марфа – внука, а государство – царевича!

В конце концов, утратив последнюю надежду обрести сына, супруги обратились за помощью к известному Соловецкому затворнику и чудотворцу – старцу Елеазару Анзерскому. Откликаясь на просьбу царской четы, Елеазар приехал в Москву и, как принято считать, вымолил у Бога для Михаила и Евдокии сына. Смущало во всей этой истории только то обстоятельство, что старец Елеазар не сразу был отпущен Михаилом Алексеевичем в свою обитель, а удерживался в Чудовом монастыре целый год до тех пор, пока предсказанное им пророчество не исполнилось.

Впоследствии этот и многие иные факты, связанные с появлением царевича Алексея на свет, породили в народе немало досужих сплетен. Но все они, в общем-то, сводились к одному весьма любопытному слуху, который, многие годы спустя, распространял один курский рассыльщик по имени Стенька Негин, будто «де государь царевич Алексей Михайлович – царевич подменный»!

Подозрения в законности новорожденного появились вскоре после его рождения в 1629 году, потому как после Алексея в семье царя Михаила до царевича Ивана, появившегося на свет в 1633 году, вновь рождались одни девочки. В 1630 родилась Анна, в 1631 – Марфа. Но, в отличие от крепких и здоровых девочек, мальчики, а в особенности Иван, представляли собой существа слабые, болезненные и нежизнеспособные.

Опасаясь за жизнь единственного наследника, царь Михаил Федорович ожидал от жены рождения других сыновей, но все его старания оказались напрасными. И следующими в семье снова появились дочери: в 1634 – Софья, в 1636 – Татьяна, в 1637 – Евдокия. Отношения между супругами расстроились настолько, что Михаил стал всерьез подумывать о расторжении брака с Евдокией. И вдруг, после долгих постов, молитв и пожертвований Богу, Евдокия Лукьяновна в 1639 году разродилась от бремени мальчиком, названным Василием! Но радость отца оказалась недолгой! Сердце новорожденного перестало биться едва он успел появиться на свет. А несколькими днями позже в возрасте неполных шести лет скончался и средний сын царя – царевич Иван. Вопрос о престолонаследнике приобрел еще большую остроту.

А между тем после не совсем удачных родов царевича Василия царица Евдокия до самой смерти царя в 1645 году оставалась бесплодной и между супругами, будто черная кошка пробежала. Между ними начались раздоры и долгие размолвки. И напрасно Евдокия Лукьяновна и Михаил Федорович самозабвенно молились, выказывая безграничную веру в святые мощи преподобного чудотворца Александра Свирского, которые своими руками уложили в богатую серебряную раку, накрыв плащаницей, вышитой золотом, серебром и жемчугом. «Бог не благословил этого благочестивого ходатайства».

Отныне все надежды царства Московского на благостное и стабильное процветание династии были связаны с единственным и законным престолонаследником – царевичем Алексеем.

***

Алексею Михайловичу едва исполнилось шестнадцать лет, когда он лишился сразу обоих родителей – и отца, и матери. Смерть самых близких и дорогих ему людей случилась неожиданно не только для него, но и для всей земли русской. И хоть все в государстве знали, что царь Михаил Федорович «скорбен ногами» и что его «до возка и из возка носили в креслах», но никто не считал его недуг опасным, а тем более смертельным. Определенный оптимизм, связанный с долгим царствованием первого Романова, внушал и молодой возраст царя – сорок девять лет. И объяснялся он тем одним, что его родитель – государь и патриарх Филарет покинул бренный мир восьмидесятилетним старцем.

Однако коварство такого, на первый взгляд, легко распознаваемого недуга, как подагра, состояло в том, что, нарушая солевой обмен в организме больного, он разрушал его исподволь, способствуя на первых этапах заболевания неполному и затрудненному выведению жидкости из организма, а со временем и ее чрезмерному накоплению. Больной буквально набухал на глазах и медленно и мучительно умирал, отравляясь собственными шлаками и нечистотами.

Но хуже всего в этом заболевании было то, что, передаваясь по мужской линии, оно неизбежно обрекало мужскую ветвь Романовых на скорое угасание.

Немногим чуть дольше месяца задержалась на белом свете после описываемых событий и Евдокия Лукьяновна Стрешнева, скорая кончина которой и вовсе повергла всех в полное недоумение. Хотя, чему тут было удивляться? Частые беременности, которые следовали одна за другой, осложненные роды, выхаживание слабых и уже пораженных тяжелых недугом мальчиков, и болезненных девочек, не оставляли молодой женщине никаких шансов на восстановление защитных сил организма. Мало способствовали расцвету ее красоты и те надрывающие материнское сердце утраты, которые ей пришлось пережить в своей жизни не однажды. Так только четверо детей Евдокии Лукьяновны – три дочери: Ирина, Анна и Татьяна, да сын Алексей дожили до зрелых лет, а шесть остальных – умерли в младенческие годы. Тридцать семь лет – таким недолгим оказался бабий век царицы Евдокии Лукьяновны Стрешневой.

Раннее сиротство царевича Алексея и его неготовность по младости лет принять на себя такую сложную и ответственную обузу, как управление государством, побудили его искать в своем близком окружении людей, способных не только поддержать его, но и разделить с ним нелегкую ношу царской власти. Одним словом, он, как и его отец, мало был приспособлен для царствования, а потому нуждался в правителе с сильным характером, за спиной которого мог бы укрыться и с честью нести звание царя и великого князя государства Московского.

Но если у его родителя – Михаила Федоровича таким человеком был родной батюшка – патриарх Филарет, счастливо соединивший в себе должности и светского, и духовного правителя, то Алексею Михайловичу, в этом смысле, приходилось прибегать к помощи чужих людей. Так, в решении светских вопросов он опирался на авторитетное мнение своего «дядьки» – боярина Бориса Ивановича Морозова, а в церковных делах – держал совет со своим духовником Стефаном Вонифатьевым.

Влияние Бориса Морозова на молодого царя трудно переоценить. Именно под его надзором Алексей с пяти лет начал учиться грамоте по букварю, а затем приступил к чтению часовника, псалтыри и деяний Святых апостолов. В семь лет Алексей освоил технику письма, а в девять приохотился к церковному пению. Среди книг, которые составляли его небольшую библиотеку, можно было обнаружить «учебники» лексики и грамматики, изданные в Литве, а также научные труды по космографии. Даже одевался молодой царевич в соответствии со вкусом своего наставника в немецкое платье.

Религиозная атмосфера, царящая в семье и создаваемая его родителями, развив в нем чувство долга и христианского смирения (по воспоминаниям современников он выглядел «гораздо тихим») не изменила его характера и нередко показная тихость, мягкость и добродушие царя сопровождались вспышками неконтролируемого гнева.

Как большой любитель соколиной охоты, к которой он пристрастился благодаря стараниям своего наставника, Алексей Михайлович даже сподобился составить свод охотничьих правил, которые издал под названием «Уложение сокольничья пути».

Неизвестно, каким бы еще житейским премудростям обучил своего воспитанника Борис Морозов, но ясно только одно, что все они мало способствовали превращению мальчика в государственного мужа. Таким неподготовленным и неприспособленным к управлению страной остался царевич Алексей по смерти своего родителя.

Но, как ни странно, именно «тихость» Алексея более всего пришлась по душе боярам и, полагая, что он во все времена таким и останется, Земский собор избрал Алексея Михайловича на долгое царствование. Дальше – больше. Покупаясь на кротость и незлобивость, проявляемые царевичем в обыденной обстановке, бояре, духовенство и служилые люди не потрудились даже истребовать с него письменные гарантии своей безопасности, как это сделали в свое время по отношению к его отцу – Михаилу Федоровичу. И, как показали события не столь отдаленного будущего, горько и не раз о том пожалели.

Что же касается царствования Алексея Михайловича, то, не имея личного опыта правления, молодой Алексей, следуя установившейся с древних времен традиции, правил страной по совету с боярами. О том насколько тщательно готовился он к заседаниям с Боярской думой, лучше всего свидетельствует обнаруженная в архивах и собственноручно им написанная записочка «о чем говорить с бояры».

Не меньший интерес вызывает и тот титул, который царь Алексей получил при коронации. А звучал он примерно так: «Великий государь царь и великий князь всея Великия и Малыя России, самодержец московский, киевский, владимирский, новгородский, царь казанский, царь астраханский, царь сибирский, государь псковский и великий князь тверской, югорский, пермский, вятский, болгарский и иных. Государь и великий князь Новгорода низовых земель, черниговской, рязанской, ростовской, ярославской, белоозерской, удорской, обдорской, кондинской и всея северных стран повелитель, государь иверской земли, карталинских и грузинских царей и кабардинской земли, черкасов и горских князей и многих иных восточных, западных и северных государств и земель отчина, дедича».

Последние два слова в этом длинном списке – «отчин» и «дедич», указывали на предков царя – отца и деда, завоевавших и присоединивших к Руси новые земли.

Однако на Западе никто первых Романовых за царей не признавал и в дипломатических депешах, умышленно опуская титул «Великий государь царь», величали их как обычных бояр по имени и отчеству, добавляя «великий князь» и далее по протоколу. И только последний из Романовых – Петр 1, как реформатор и завоеватель, был признан Европой и Востоком великим русским императором и получил право присовокуплять к имени и цифровой индекс.

***

Пережив горькое чувство потери отца и матери, восемнадцатилетний царь Алексей Михайлович, вскоре после окончания траура по родителям в 1467 году, надумал жениться и даже присмотрел себе в супруги дочь польского шляхтича – Рафа Всеволжского. Но дело до свадьбы у молодых так и не дошло. Во время смотрин, устроенных, как это было принято, во дворце, юная красавица, представленная царю среди прочих достойных конкурсанток, неожиданно при всем честном народе грохнулась в обморок. Несчастную тут же привели в чувство, но никакие ссылки на то, что виной всему тесный корсет и туго стянутая в узел прическа, ей уже не могли помочь. Объявив возлюбленную царевича хворой, бедняжку тут же выдворили из дворца.

Но нашлись такие, которые ни одной минуты не сомневались в том, что «хворь» невесты была подстроена «дядькой» царя, присмотревшего для своего подопечного барышню попроще – из московских девиц на выданье.

И в самом деле, уже в следующем 1648 году по настоянию Бориса Морозова царь женился на бедной и доброй нравом дворяночке – Марии Ильиничне Милославской. Следует заметить, что Милославская так же, как некогда и царица Евдокия – незабвенная матушка царя, будучи девкой, хаживала в доме своего отца в «чеботах» и промышляла тем, что продавала на рынке собранные своими руками грибы да ягоды. Отец Марии – Илья Данилович Милославский был до такой степени беден, что находился в услужении у посольского дьяка Ивана Грамотина. И хоть не все царя Алексея в своей суженой устраивало, невеста была на три года старше жениха, да и не очень ему полюбилась, но прямо заявить «второму родителю» о своем недовольстве невестой он не посмел. А через неделю после царской свадьбы на родной сестре царицы – Анне Ильиничне женился, и «дядька» царя, осуществив свою давнюю мечту, породниться с царским домом.

Так без особых затей верховная власть в государстве оказалась в руках двух, мало что смыслящих в политике, экономике и дипломатии людей – боярина Бориса Морозова и дворянина Ильи Милославского. Не питая особой душевной привязанности к жене, царь не ценил и не уважал ее отца, обращаясь к нему при всем честном народе не полным именем, а просто «тесть» или Илья. И когда в 1660 году боярин И. Д. Милославский вызвался возглавить войско для похода на Литву, с бахвальством заявив, что сам пленит польского короля, то царь, не сдерживая гнева, обрушился на него без всякой пощады:

– Как ты смеешь, – кричал Алексей на своего тестя, – ты, страдник, худой человечишка, хвастаться своим искусством в ратном деле! Когда ты ходил с полками, какие победы показал над неприятелем?!

Не довольствуясь сказанным, царь, плохо владея собой, сначала влепил старику пощечину, а затем, надрав ему еще и бороду, вытолкал хвастуна из палаты.

Но все знали, что царский гнев скор и отходчив и что уже в следующую минуту он с готовностью шел на мировую, прося у потерпевшего прощения и спеша загладить свою вину.

Легко поддаваясь новым западным веяньям, царь Алексей Михайлович во многом отступал от заведенных исстари порядков, вызывая недовольство и порицание со стороны, так называемых традиционалистов. Но, мало обращая внимание на их укоризненные взгляды, он нарочно устраивал публичные выезды в немецкой карете, брал с собой на охоту жену и нередко водил ее и своих детей на иноземную потеху – «комедийные действия» с музыкой и танцами, что в народе считалось верхом безнравственности. Большой любитель расслабиться и повеселиться, царь Алексей обожал шумные пития, на которых какой-нибудь приезжий «немчин» играл на «адском» инструменте – органе и трубил в трубы, а сам государь, напиваясь до одури, требовал того же самого от своих вельмож.

Так стоит ли удивляться тому, что столь откровенная разнузданность, проявляемая царем в повседневной жизни, в которой безошибочно улавливалось нарочитое пренебрежение к патриархальным традициям домостроя, возмущала народ и невольно подталкивала к мысли о том, что царь не русских кровей, а подменный.

По описанию одного из биографов царя А. И. Заозерского, государь Алексей Михайлович начал свое царство весело. Им даже была изобретена специальная тактика, позволяющая ему избавляться от докучливых челобитчиков. Не имея ни малейшей охоты входить в курс управленческих дел, он большую часть времени проводил в развлечениях и удовольствиях. Добиться аудиенции у царя было практически невозможно. Так некий иностранец по имени Родес в своих донесениях писал: «царское величество большей частью развлекается вне города в нескольких верстах то в одном, то в другом месте вместе с супругой».

За все время царствования Алексея Михайловича, вошедшего в историю с прозвищем «тишайший», не было ни одного года спокойного от смут и мятежей. Недовольство политикой Морозова было всеобъемлющим: служилые люди тяготились военными походами, посадские – пошлинами, крестьяне – крепостной зависимостью, а все остальные – растущей дороговизной и внове изобретаемыми повинностями.

Так только за один двухлетний период с 1648 по 1650 годы в стране вспыхнула более тридцати восстаний.

***

Царь желал заниматься чем угодно, но только не государственными делами. В своем подмосковном хозяйстве Алексей Михайлович, как истый мичуринец, пытался развести в суровых климатических условиях средней полосы России такие редкие насаждения, как виноград, хлопчатник и даже тутовое дерево. Разумеется, что все эти эксперименты с экзотическими растениями южных стран завершились полным провалом. Не желали переселяться на плотные Подмосковные черноземы и такие солнцелюбивые культуры, как шемахинские и астраханские арбузы, финиковое дерево, миндаль и венгерские дули.

Однако все эти неудачи с посадками нисколько не отвратили царя от любимого занятия. С не меньшим энтузиазмом взялся он и за свой новый проект – разведение под Москвой шелководческого хозяйства, для чего выписал из-за границы «шелковых заводчиков», тех, что «умеют червей кормить и шелк делать».

По распоряжению царя послы привозят ему из Англии, Голландии и других стран разнообразный посадочный материал, начиная от семян и заканчивая черенками и кореньями. Возглавляли садоводческое предприятие царя два немца – Григорий Хут и Валентин Давид.

Обращает на себя внимание и то, какой странный сумбур, замешанный на религиозных верованиях и языческих суевериях, творился в голове царя. Так перед августовским севом он посылает своего сокольника к архимандриту Троице-Сергиевой лавры с послание: «ведомо мне стало, что урожаю способствует окропление полей освященным маслом и водой с ног больных монахов, желаю применить это средство у себя в Измайлове. Ты бы, богомолец наш, – продолжает царь Алексей пояснять свою просьбу, – сотворил и прислал тайно священного масла великого четвертка в сосуде и воды с ног больнишних братий, умыв сам тайно, и воды из колодезя Сергия чудотворца, отпев молебен у колодезя, три ведра за своею печатью».

Многие распоряжения царя, такие как «велю выписать подкопщиков самых добрых, которые б умели подкоп вести под реки и под озера, и сквозь горы каменные», или «промыслить в Англии трав, которые растут, где бывает серебряная руда», наводят на грустные размышления о его умственной ущербности. К разряду целого списка таких же нелепых просьб относится и следующая – «прошу прислать мастеров таких, чтоб умели сделать так, чтобы всякие птицы пели, и ходили, и кланялись, и говорили, как в комедии делаетца».

И эти и другие странности царя, которые произрастали не на пустом месте, а на почве мистического суеверия в то, что заграница – страна чудес и безграничных возможностей, а Россия – дикий край с варварскими обычаями, утвердили народ во мнении, что царь Алексей Михайлович родом не от родительского корня, а самый что ни на есть чужак.

Вспомнил народ вдруг и то, что у царя Михаила в браке рождались только дочери и что сын появился на свет не чаяньями царя и царицы, а молитвами призванного на Москву старца Елеазара Анзерского. Особо дерзновенные и прозорливые не боялись даже утверждать, что не все в этой истории было чисто, если царь Михаил более года не отпускал Елеазара в свою обитель, а держал в Чудовом монастыре, как заложника, до тех самых пор, пока наследник ни появился на свет.

Как бы там ни было все на самом деле, а только и эти, и иные нелепые слухи, спровоцированные самим царем: отчасти его возмутительными поступками, а отчасти чрезмерной скрытностью, привели к созданию новой структуры, так называемого, Тайного приказа. Тайной были окутаны и все личные дела царя, которые он вел самостоятельно. Освоив «тайную азбуку», изобретенную его родным дедом – патриархом Филаретом еще в ту пору, когда он находился в польском плену, Алексей стал использовать ее повсеместно как в своих дневниковых записях, так и для секретных поручений.

Как метко заметил близкий друг и ближний постельничий царя Федор Ртищев «оставаться в тени было житейской привычкой» царя Алексея Михайловича.

И оказался на все сто процентов прав!

Весь ход дальнейших событий, связанный с государственной деятельностью царя, убедительно это наблюдение доказывает. И в самом деле, его нарочитая пассивность, которую он так мастерски разыгрывал, и мнимая «тишайшесть» его натуры, которую он так искусно выставлял напоказ, позволили Алексею Михайловичу на протяжении длительного времени, подставляя для отражения агрессивных атак общественного мнения отдельных честолюбцев, успешно проводить в вопросах государственного устройства свою линию.

И, кто знает, быть может, именно те неконтролируемые приступы гнева, которые порой так обескураживали окружающих, и были проявлением его истинной сути, о которой сегодня мы можем только догадываться.

***

Необходимо отметить и тот факт, что в окружении царя Алексея Михайловича было немало новых людей, выдвинувшихся в шеренгу первых лиц государства благодаря исключительно светлому уму и деловым качествам. Все они, как правило, были выходцами из дворянского сословия и проявили себя кто на поле брани в смутные годы лихолетья, кто на поприще мирного строительства, работая в земщине, выводящей страну из разрухи и политической изоляции.

И первое место среди них, бесспорно, принадлежало Борису Ивановичу Морозову.

Морозов Борис Иванович вел свою родословную от древнего боярского рода, который на протяжении многих десятков лет состоял в родственном свойстве с Романовыми путем заключения браков между дальними родственниками.

В 1613 году двадцатитрехлетний Борис вместе со своим старшим братом Глебом одними из первых подписались под грамотой об избрании царя Михаила Федоровича на царство. Собственно, с этого момента их карьера и пошла вверх. В 1615 году Морозовы появляются при дворе, а с рождением в 1629 году царевича Алексея в жизни Морозовых случился новый поворот – оба брата получили повышение в чине и были назначены спальниками или, говоря иначе, «комнатными людьми» наследника, в прямую обязанность которых входило – оберегать спокойный сон подопечного.

В 1633 году, едва царевичу Алексею Михайловичу исполнилось четыре года, царь Михаил Федорович, разогнав бесчисленную свору тетушек и нянюшек, окружающих его сына и оказывающих на него дурное влияние, назначил к нему «дядькой» Бориса Ивановича Морозова. К чести Бориса Ивановича, произведенного в 1634 году в чин боярина, надо отметить, что он, не имея собственных детей, настолько привязался к своему воспитаннику и так искренне и предано любил его, что Алексей Михайлович всю свою жизнь считал Морозова своим вторым отцом.

Страстный охотник, Борис Морозов немало времени проводил на охоте и не жалел денег на дорогое удовольствие, имея для этого в своем хозяйстве все необходимое: и соколов, и охотничьих собак, и целый штат охотничьей прислуги. Приучил он к этой азартной забаве и царевича. К слову сказать, охотничьи хозяйства тогда были в большой моде и имелись у многих знатных людей. Причем, ловчих птиц: кречетов и соколов специально выписывали с Кавказа, обучали и только потом проверяли на деле, превращая охоту в многолюдное выездное представление. Так в летний сезон Двор с огромным штатом прислуги отправлялся охотиться на птицу, а зимой – на волка или медведя.

В 1645 году, когда шестнадцатилетний Алексей остался сиротой и вынужден был взять бразды правления государством в свои руки, боярин Борис Иванович Морозов оказался первым человеком при Дворе, потеснив «великого вельможу», каковым являлся в царствование Михаила Федоровича – Яков (Урускан) Куденетович Черкасский. Среди лиц, окружающих царя Михаила, Яков Черкасский, как член дома Романовых, пользовался особым доверием и входил в узкий круг опекунов и воспитателей царевича Алексея. Но вместе со смертью царя Михаила закатилась и звезда князей Черкасских.

Новый «великий вельможа» Борис Морозов, возглавив сразу несколько приказов – Большой казны, Стрелецкий, Иноземный, Аптекарский и Новую четверть, ведавшую питейным делом, отстранив от трона крепкие боярские семьи Шереметевых, Куракиных, Репниных и других, заменил их на менее родовитых сторонников.

И без того, тесные отношения боярина Бориса Морозова и царя Алексея Михайловича упрочились еще более, когда в январе 1648 года сначала молодой государь, а потом и его «дядька» женились на сестрах Милославских.

В 1645 году при дворе царя Алексея Михайловича появляется еще одно новое лицо – Федор Михайлович Ртищев.

В отличие от родовитой московской знати, Федор Ртищев не мог похвастаться своим высоким происхождением. Он был выходцем из того самого дворянского сословия, которое, возведя Романовых на престол, получило возможность проявить свои таланты на государственном поприще. Отец Федора Ртищева – Михаил исполнял во дворце обязанности постельничего у царя Алексея Михайловича. Он-то и похлопотал перед всесильным Морозовым об устройстве на службу к государю своего сына, выпускника Киевской академии – Федора, который вскоре получил чин стряпчего – ходатая по делам, искам, тяжбам и прочим бумажным волокитам.

Будучи старше царя всего на четыре года, Федор стал его настоящим другом и любимцем. Однако своей близостью к царю и дружбой с ним Ртищев практически не пользовался, за исключением тех редких случаев, когда исполнял роль миротворца между враждующими сторонами. Федор был одним из тех редких и странных людей, у которых начисто отсутствовало самолюбие. Он никогда не впадал в состояние обиды, не испытывал чувства мести, не пользовался своей властью, оставаясь постоянно доброжелательным и кротким. Такое редкое при дворе смиренномудрие позволяло Ртищеву говорить людям правду в глаза просто, без личного превосходства, не вызывая к себе вражды и ненависти. Но что особенно в поведении Ртищева обращало на себя внимание так это то, что он с одинаковым почтением относился и к простым согражданам, и к сановитым вельможам.

Почти все время правления Алексея Михайловича Федор Ртищев неотлучно находился при нем, служа сначала постельничим, потом дворецким и, наконец, воспитателем наследника – Федора Алексеевича.

Авторитет Ртищева в царстве Московском был настолько высок, что даже такой сильный политик и всесильный человек как Ордин-Нащокин, считал его «самым крепким человеком» при Дворе, а казаки за правдивость и честность желали его иметь у себя наместником – «князем малороссийским».

Видный государственный и политический деятель, дипломат Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин 1605 года рождения – один из немногих по-настоящему близких Алексею людей происходил из семьи неродовитых псковских дворян. Получив в Киеве академическое образование, изучив латинский, польский, молдавский и немецкие языки, он вначале 1640 годов появляется в Москве, где знакомится с начальником Посольского приказа Ф. Ф. Лихачевым. Имея богатый опыт «полковой службы» в Пскове и обладая многими необходимыми знаниями, Ордин-Нащокин активно привлекается к участию в переговорах в 1642 году со шведами, в 1644 году – с Молдавией и в 1645 с – Речью Посполитой.

В 1650 году, верно оценивая предвоенную ситуацию и понимая неизбежность новых войн с бывшими союзниками, умный и опытный дипломат Ордин-Нащокин ходатайствует пред царем Алексеем Михайловичем о реформировании армии, предлагая путем рекрутских наборов увеличить стрелецкие, солдатские и рейтарские полки, сократив при этом дворянскую конницу.

Весь свой талант, опыт, знания и энергию Афанасий Лаврентьевич поставил на службу русскому отечеству, возглавляя с 1667 года Посольский приказ. В его ведение были переданы Смоленский разряд, Малороссийский приказ, Новгородская, Галицкая и Владимирская чети. Он был инициатором устройства почты между Москвой, Ригой и Вильно. В Посольском приказе Ордин-Нащокин организовал регулярный перевод иностранных газет и выпуск рукописной газеты «Куранты».

Большую роль в духовной и общественной жизни страны в царствование Алексея Михайловича играл бывший личный секретарь патриарха Филарета, заведующий Московским печатным двором, распорядитель Московского Богоявленского монастыря, келарь Троице-Сергиевой лавры Арсений Путилович Суханов.

Арсений Путилович Суханов – русский церковный деятель, дипломат, путешественник, писатель и книжник родился в 1600 году в деревне Спицыно Тульской области в семье обнищавшего дворянина Путилы Елизаровича Суханова. Набираться ума и учености любознательный и не по годам серьезный юноша, дворянский сын Суханов пошел в монастырь, сменив мирское имя Антон на монашеское Арсений. Овладев греческим, латинским и польским языками он стал не просто начитанным, а всесторонне образованным человеком своего времени.

Выполняя различные дипломатические поручения патриарха Филарета, а также царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, он, много путешествуя и ведя подробные путевые заметки, с особым старанием описывал все те святые места, где ему удалось побывать. Со временем, превратив свое занятие в хобби, Арсению удалось собрать ценную коллекцию богослужебных книг и славянских рукописей.

Пройдя большой и сложный путь служения Церкви и Царству, Арсений Суханов и в правление Алексея Михайловича играл видную роль во всех государственных и церковных преобразованиях, с честью выполняя возложенные на него ответственные дипломатические миссии.

Новым человеком в окружении царя был и Новгородский митрополит Никон Минин.

ПАТРИАРХ НИКОН

***

Смерть патриарха Иосифа весной 1652 года открыла перед царем Алексеем Михайловичем новые перспективы. Отныне все, что ему было нужно для успешного проведения реформы – это не ошибиться с выбором нового предстоятеля Церкви. По его твердому убеждению, им должен был быть человек решительный, с твердым характером и понимающий важность поставленной перед ним задачи.

И такой человек уже давно имелся у него на примете.

Чем дольше царь присматривался к Никону Минину, тем все более и более проникался к нему симпатией и доверием. В Никоне он с удивлением и надеждой обнаруживал те качества, которых не хватало ему самому. А то, что некоторые из них, такие как грубость, излишняя прямота, жесткость, граничащая с жестокостью, носили гипертрофированный характер, царь, казалось, вовсе не замечал. Для него гораздо ценнее было то, что Никон, будучи натурой честолюбивой и деятельной, не боялся отстаивать свое мнение, говорить нелицеприятную правду в глаза, принимать самостоятельные решения, а главное – имел для всего этого отменное здоровье. Иными словами, он был тем самым «локомотивом», который, по замыслу царя, мог и должен был привести заблудшую в стародавних традициях Русскую Церковь в соответствие с современными обрядовыми стандартами, которые демонстрировала Греческая Церковь. Себе же царь отводил гораздо более скромную роль. Оставаясь в тени разрушительного никоновского темперамента, скрытный, мечтательный и себе на уме царь Алексей Михайлович рассчитывал заниматься тем же, чем и всегда – генерировать новые идеи и пытаться с помощью оных лиц переносить их из области фантазий на реальную почву.

Однако в отличие от царя, «ревнителей благочестия» настораживали в Никоне как раз именно те качества, которых Алексей Михайлович старался не замечать. Да и видели они в царском любимце отнюдь не созидателя, не творца или, того больше, мессию, а сметливого и расчетливого человека вовсе непригодного для благочестивого дела. А принимая во внимание его излишне материалистический взгляд на мир и отсутствие должных нравственных качеств, они и вовсе поглядывали на него с подозрением, принимая за случайного в Церкви человека. Он был слишком нетерпим, слишком напорист и заносчив для того, чтобы заслуживать доверие духовной братии. Все симпатии кружковцев были обращены в сторону царского духовника – Стефана Вонифатьева, именно с ним они связывали свои надежды на культурное перерождение Древнерусской Церкви.

Но Стефан, посвященный в истинные намерения царя, которые принципиально расходились с его точкой зрения, уклонился от оказанной ему высокой чести. Впрочем, была и еще одна причина, по которой Стефан взял самоотвод. Будучи долгие годы духовным отцом Алексея, он научился понимать своего воспитанника, как никто другой. И ведомо ему было и без слов, что только одна ложная учтивость не позволила Алексею признаться ему как на духу, что не он – Стефан нужен ему в товарищи, а – Никон. Не посмел перечить царю и Церковный Собор, провозгласивший в июле 1652 года новым предстоятелем Русской Церкви сорокасемилетнего Новгородского митрополита Никона Минина. И эта уступчивость будет оплачена Церковью дорогой ценой.

Высокое назначение не застало Никона врасплох. Он знал, уверен был, что царь присматривается к нему не зря, ведь не красная же он девка в конце концов! Но, даже ожидая подобной развязки, Никон не стал полагаться на судьбу, а, привлекая к себе внимание общественности, выступил инициатором важной церковной акции. Он организовал перенос в Успенский собор Кремля мощей трех московских Первосвятителей – останков патриарха Гермогена, замученного поляками и погребенного в Чудовом монастыре, митрополита Филиппа, сосланного на Соловки и там удушенного Малютой Скуратовым и патриарха Иова, изгнанного Дмитрием Самозванцем из Москвы в Старицу. Этот грандиозный по своим масштабам и эмоциональный по воздействию на религиозные чувства верующих почин получил одобрение не только царя и его окружения, но и простых москвичей. Авторитет Новгородского митрополита взлетел на небывалую высоту. О нем заговорили, как о крупном церковном деятеле.

Но одной только инициативы Никону показалось недостаточно и за мощами святителя Филиппа на Соловки он отправился собственной персоной в сопровождении большого эскорта бояр. Однако столь пышным и многолюдным выездом Никон преследовал, прямо надо сказать, и иную, скрытую от своих попутчиков цель. Уж очень хотелось ему – некогда сосланному на этот остров патриархом Филаретом, а потом под покровом ночи бежавшему с него – предстать перед нищей соловецкой братией во всем своем великолепии.

Здесь, на Соловках, изнуряя себя и бояр долгими службами, постами и непомерным количеством поклонов, Новгородский митрополит и дождался двух важных для себя известий: первое – о смерти патриарха Иосифа и второе – о своем назначении новым предстоятелем Церкви.

***

Однако избрание нового патриарха, во всех деталях продуманное и прописанное, не обошлось без неожиданностей. И можно себе представить изумление и растерянность царя, когда новый избранник Церкви, нарушая регламент и веками устоявшиеся традиции, отклонил предложение царя и духовных иерархов оставить свое Новгородское подворье и явиться в Успенский собор для принятия патриаршего сана не один раз, как было заведено, а трижды. Потеряв всякое терпение и не понимая, чего Никон добивается, царь приказал доставить патриарха в Храм силой.

Но и в Храме Никон продолжил своевольничать и отказывался принять власть над Церковью до тех пор, пока, истомившийся от ожидания Алексей, ни упал перед ним на колени и ни умолил его принять патриаршество.

Случай в истории Церкви невиданный!

Поступок царя, повергший присутствующих в состояние шока, хоть и заставил патриарха прослезиться, но не поколебал его неуступчивости. Потребовав от Алексея публичного обещания твердо и нерушимо блюсти каноны и догматы православия, а также быть во всем послушным своему духовному отцу и пастырю, Никон помог государю подняться. И только, когда царь Алексей Михайлович, бояре и Освященный собор после недолгого замешательства поклялись ему в том на Евангелие, Никон милостиво согласился возглавить патриаршую кафедру.

Так 25 июля 1652 года Никон Минин стал предстоятелем Русской Церкви.

Радость царя была настолько великой и искренней, что ее не могли омрачить даже те жесткие и нелестные характеристики, которыми награждали Никона все как один: и свидетели, и принужденные к клятве участники позорного священнодействия. Оправдывая своего любимца тем, что все это он делает ради блага Царства и Церкви, молодой царь простил ему все и свое унижение тоже.

Благоговейное отношение Алексея к своему духовному отцу и «собинному другу» наиболее ярко выразилось и в том, что он молчаливо позволил Никону присовокупить к титулу главы Церкви – «великий господин» еще и титул главы Царства – «великий государь», чем привел всех близких ему людей в страшное волнение и недовольство. Ведь в государственной практике России подобное единение титулов и сосредоточение власти в руках одного лица наблюдалось только однажды и то применительно к родному отцу царя Михаила Федоровича – патриарху Филарету. Но тут, как говорится, сам Бог велел! Отец государя – сам государь! А в случае с Никоном все выглядело нелепо, нарочито и противоестественно. Впрочем, Никон особенного согласия царя на этот счет и не спрашивал, а у Алексея просто духа не хватило патриарха за излишнее своеволие укорить. Не одобряя чрезмерной мягкотелости царя, против Никона ополчилась добрая часть Двора, включая старшую сестру царя – Ирину Михайловну, супругу – Марию Ильиничну, и многих родственников со стороны Романовых, Стрешневых и Милославских.

В числе немногих из окружения царя Алексея Михайловича, кто принимал Никона таковым, каковым он являлся на самом деле, был Федор Ртищев и младшая, тайно влюбленная в Никона шестнадцатилетняя сестра царя – Татьяна Михайловна. История их непростых и запутанных отношений составляет отдельную страницу в летописных источниках середины семнадцатого века.

Но что вполне было в духе Никона, так это то, что его нисколько не волновало, то невероятное число противников, которыми он оброс за сравнительно короткий срок. Он был готов, даже и ценой своей жизни, защищать и отстаивать все то, что добыл лукавством, смекалкой и изворотливостью. Впрочем, главными его врагами были не завистники, а он сам! Не умея правильно распорядиться оказанной ему высокой честью, он нечуткий, необразованный и недальновидный орудовал во вверенной ему епархии, как деревенский мужик на личном подворье. Не обладая тонким умом политика, терпением и выдержкой дипломата, рачительной бережливостью доброго хозяина Никон во всяком деле «рубил с плеча» – бил наотмашь по всему живому, что с испокон веков звалось и по сей день зовется русской душой.