Читать книгу Что сказал Бенедикто. Роман-метафора. Часть 3—4 - Татьяна Витальевна Соловьева - Страница 5

Вебер проснулся в половине шестого утра. Анечка спала на его руке, он не хотел шевелиться, чтобы не разбудить ее ненароком. Надо было вставать, уходить – и вся душа его была против этого. Хотелось, чтобы этот покой в его сердце, покой вокруг него ничем не прерывался.

– Почему ты не встаешь? – сквозь сон спросила Анечка.

– Я не хочу уезжать.

Она открыла глаза, посмотрела на часы и сама поднялась.

– Ты хочешь, чтобы Аланд больше вообще тебя не выпустил? Немедленно собирайся и беги.

– Аня, один день – просто вдвоем, без Карла, без Гейнца. Без Аланда. Просто вдвоем.

Анечка наскоро завязывала на халате пояс, отыскивала ногой под кроватью тапок, сама принесла Веберу его форму и отдала прямо в руки.

– Рудольф, так нельзя поступать – ты не можешь остаться. Еще будет время побыть и вдвоем. Зачем ты сам пытаешься все испортить? Ты офицер, ты должен выполнять приказ. Мне вчера Агнес все объяснила.

– Какой офицер, Аня? Скажи еще, что у нас военный Корпус… У нас самодур-отец, которому доставляет радость нас, великовозрастных детин, строить на плацу. Завтра постою. Я вообще комиссован. И он сам это сделал. А если я на данном этапе всего лишь музыкант, то музыканты в половине шестого утра не вскакивают с постели. Мы с тобой венчались – недели не прошло. Я могу просто побыть день с женой? Что там срочного? Война? Пожар? Конец света?

– Мы два месяца с тобой, и вечером ты опять вернешься. И так будет всегда, Рудольф. И это то, о чем мы мечтали. Собирайся скорее и поезжай. Я не скажу тебе ни слова за весь день – если ты сейчас же не поедешь.

– Разумеется, теперь и ты заговори их словами! Что они сказали, то и надо делать, они всегда правы, а я, разумеется, не прав!

– Сейчас ты не прав, и ты бы не злился – если бы ты и сам это не понимал.

– Змея-Агнес тебе мозги заморочила, так она и прожила всю жизнь в мечтах о своем генерале. Видеть-то его начала совсем недавно – и то изредка.

– Не смей о них так говорить. Уходи. Неужели ты сам не чувствуешь, как ты ужасно несправедлив к ним?

Вебер молча оделся и вышел из дома. На лестнице он еще остановился, подумав, что зря он так заговорил с женой. Как он посмел не проститься. Надо было бы вернуться, сказать ей, как он ее любит, как он ей благодарен и как для него невыносимо не видеть ее целый день. Но все в нем было оскорблено ее потворством им, а не ему. Вебер не вернулся, вышел из дома, сел за руль. Подъехал к Корпусу, когда уже шла разминка. На плацу никого, кроме Аланда, не было – все на озере, а Аланд определенно дожидался его.

– Виноват, господин генерал, я проспал, – Вебер смотрел в сторону.

На душе было тяжело, он чувствовал, что должен вернуться, успокоить жену, а не стоять перед Аландом истуканом. Ему он ничего не мог объяснить.

– Я не думал, что способен проспать, я не хотел, – короткими фазами оправдывался Вебер под непроходимым молчанием Аланда.

– Не хотел ты совсем другого, – после долгой паузы ответил Аланд, – хорошо еще, что у тебя умная жена. Итак, ты не офицер, это не военный Корпус, ты не обязан вскакивать в половине шестого утра. Что еще ты открыл для себя сегодня утром? Что можно с утра надерзить жене, уйти – не попрощавшись, что ты неблагодарен своей женщине за то, что она ночь напролет всем жаром своей любви говорила тебе о том, как ты ей дорог?

– Господин генерал, можно я вернусь домой? Я должен извиниться перед ней. Я не знаю, что на меня нашло. Я хотел остаться с ней, я не мог уйти, а она не позволила.

– Да, она лучше тебя пока понимает, что такое Долг. Но ехать домой я тебе не разрешаю. На разминку ты опоздал.

– Вебер, я никогда не позволял себе в таком тоне заговорить со своей женой, а мы вместе уже много лет. И то, что ты сказал утром о моей жене, – мне тоже очень неприятно.

– Почему ваша жена объясняет моей, как нам жить?.. Почему?

– Не увиливай. Ты уверен, что моя жена именно то, что ты о ней сказал?

– Я понимаю, что я сказал несправедливость. Я поеду домой.

– Поедешь – тогда с концами, Вебер.

– Хорошо.

Вебер повернулся, чтобы идти к воротам.

– На всякий случай, учти, Вебер, – хоть ты и уверен, что у нас семейная кухня и здесь только самодур-отец утоляет свои амбиции на великовозрастных сыновьях, но в военном ведомстве мы вполне официальная структура. Пока ты числишься здесь, ты никуда не пристроишься.

– И все потому, что я чуть опоздал на разминку?

– Не поэтому. Ты решил, что ты уходишь. И ты это знаешь.

Аланд пошел в свой корпус, Вебер постоял еще, понимая, что в его интересах уйти до того, как вернутся все остальные, и поспешил за Аландом.

Аланд молча положил на стол документы, деньги, но на Вебера не смотрел. Вебер вышел в коридор и снова замер.

Как утром дома на лестнице, его уже невыносимо тянуло вернуться, – он понимал, что каждый новый его шаг – нелепее предыдущего, но и остановиться он не мог. Если бы Аланд хоть слово сказал – а он молчал, не смотрел даже в сторону Вебера. Вебер остановился и оглянулся в раскрытую дверь, Аланд стоял у окна.

– Что-то еще? – спросил он, едва обернувшись.

– Можно я возьму машину? Я верну ее, как только улажу дела Так будет быстрее…

– И быстрее у тебя не получится. День сегодня такой у тебя, Вебер, ты не прав, и ничего не получится – за что бы ты ни взялся.

– Машина все равно будет стоять без дела.

– Много чего на свете стоит без дела. И ты тоже стоишь без дела. Вот с собой и повозись. Иди, Вебер. Я тебя останавливать не буду, как бы ты этого ни хотел, а то, что ты делаешь глупость, ты понимаешь и сам. Желаю успеха в нелегком деле. День будет неудачным не потому, что я тебе этого желаю, у меня нет привычки желать кому-то зла. Это только ты направо и налево даришь такие пожелания – и удивляешься, что они все к тебе возвращаются потом бумерангом. Подумай, может, тебе хватит собственных пожеланий и уже можно остановиться?

– Господин генерал, я хочу сам строить свою семью. Я имею на это право.

– Пока ты не строишь, а разрушаешь ее. А это очень жаль, Вебер. И в Ане, и в тебе любви достаточно, чтобы прожить счастливо. Но твои глупости – в самых начальных шагах – прорастут потом там, где ты и ждать не будешь. Если у Коха все хорошо, то у меня и голова не болит, я рад за него. Ты почувствовал утром, что не можешь уйти из дома? Тогда почему ты не разобрался внимательно в своем чувстве, а начал глупые капризы, пошел посыпать проклятьями все, что тебе на самом деле дорого? Почему ты проснулся и не спросил свою жену – все ли у нее хорошо? Ты оставил ее предположительно на день – и ты ни о чем не побеспокоился. Беременность не болезнь, но твоя жена впервые переживает это состояние, и ты обязан с ней делить ее тревоги, сомнения, не говорю о том, что ты обязан всегда знать о ее самочувствии.

– Она не жаловалась.

– Ты знаешь, как женщина должна доверять мужчине, чтобы она на это пожаловалась? А у тебя не было даже потребности узнать, все ли у нее хорошо. Главное, что у тебя не хорошо. Ты ни о чем не спросил ее, ты не позаботился приготовить ей завтрак, ты улыбался – любуясь на ее сон, но как только она открыла глаза – она увидела твой оскал. Как ты посмел срываться на беременную женщину? Ты и ребенку сегодня создал проблемы. Когда у твоей жены сжимается сердце – оно замирает и в твоем ребенке. Неужели эти азбучные истины я должен тебе объяснять? Когда она улыбается и с восторгом смотрит на тебя – на тебя с восторгом смотрит и твой сын. Пойми, что ты портишь и отношения с сыном, а не только с женой. Иди куда шел, Вебер, делай свои бессмысленные дела и разбей себе лоб о свою суету. Ты не прав, твое ослиное упрямство, Вебер, и твое желание непонятно кому и что доказать ведут тебя широкой дорогой к новому тупику. И ты снова наплачешься. Остановись и подумай, прежде чем что-то предпринимать.

Вебер зашел в свою комнату, сел в кресло. Он уговаривал себя, что он устроится и всем докажет, что он способен решать свои проблемы сам, что с него хватит, что, в конце концов, выгнали Абеля – уходит и он. Говорил себе это – и сам в это не верил. Но стрелка на часах перемещалась неумолимо – он сейчас наткнется на товарищей. Может, еще успеет и проскочить до их возвращения? Вебер встал, пошел к воротам – и налетел на Карла с Гейнцем.

– О, фенрих! Ты проспал? Бывает. Пошли к Аланду каяться. Если что – мы прикроем, – встретил его открытой улыбкой Гейнц. Карл подал руку, а вот Коха не было.

– Вильгельм тоже проспал? – с надеждой спросил Вебер.

– Нет, он куда-то с озера срочно умчался. Наверное, Аланд ему телеграмму прислал. А ты что с вещами, куда собрался?

– Домой.

– Без машины?

– Аланд не разрешил.

– Домой или машину?

– Он ничего не разрешил.

– В чем дело? – молчавший какое-то время Гейнц отстранил Карла и подошел к Веберу очень близко, заглядывая в глаза – как Вебер ни вертел головой.

– Мордой не верти, Вебер, отвечай по-человечески, – за опоздание Аланд бы тебя не выгнал. У тебя опять духовный кризис? Может, тебе опять в морду дать? Как ни странно, тебе это помогает.

– Гейнц, я пошел к жене. И все.

– Что всё, Вебер?

– Аланд меня отпустил.

– Да?

– Да. Я могу идти куда угодно, хоть к чертовой матери.

– Ну, к ней и пойдешь. Только потом на пузе приползешь, Вебер. А всем это уже начинает надоедать. Мне – точно надоело. Пошли, Карл. Ну его, хоть к самому дьяволу. А возни-то с этим дерьмом было… Не подходи ко мне больше, Вебер. Я тебя знать не знаю.

Гейнц, с досадой морщась, прошел в ворота. Клемперер задел Вебера плечом – обходить не стал, словно Вебер стал для него прозрачен и незаметен. И Веберу не сказал ничего вообще.

– Руки помыть, – сказал он зато Гейнцу, – а то я еще с этим дерьмом за руку поздоровался…

В общем-то, ничего другого Вебер и не ждал от этой встречи.

Вебер был настроен, прежде чем вернуться домой, поехать к Гаусгофферу. Что-то подсказывало ему, что попытка пристроиться там сегодня увенчается если не успехом, то, во всяком случае, какой-то надеждой. И только потом он пойдет просить прощения у Анечки. Главное, успокоиться. Пусть это был неправильный шаг, пусть он пошел на поводу у эмоций, надо их остановить и начать спокойно выходить из штопора. Он позволял себе думать только о вчерашнем счастливом вечере вдвоем. Он прирос к жене намертво. Конечно, он не мог от нее уйти, – в этом не было ничего разумного, необходимого, это было невыносимо – уйти от нее. Это было чудовищно несправедливо – и против нее, и против него самого. И виной всему – как ни крути – Аланд с его занудными правилами. Что с того, что приехал бы он послезавтра, через неделю. Коха он не заставлял ездить в Корпус каждый день. Он ни с кем не ведет себя так деспотично, как с Вебером. В концеконцов, пора ему доказать, что он, Вебер, взрослый мужчина, что он сам через полгода будет отцом, он способен отвечать за себя, за свою семью.

Сейчас, конечно, жутковато, – страшно зависеть от всего: от воли Гаусгоффера, от Аланда. Поэтому и надо успокоиться и спокойно шаг за шагом настраиваться на другое существование.

Ни одной машины остановить ему не удалось – так и пришел пешком уже к десяти, но Гаусгоффера не оказалось – он полдня пропадал в военном ведомстве. Вебер пошел к Клеменсу, но ничего, кроме полуофициальной улыбки и пары ничего не значащих приветственных реплик, от него не услышал. Он пытался убедить Клеменса, что никаких приступов давно нет, что все это в прошлом. Клеменс даже послушал его сердце, пожал плечами и сказал, что и тогда Вебер производил впечатление вполне здорового человека, но решать это будет не он.

Гаусгоффер вернулся, но принял Вебера не сразу, пропустив перед ним человек семь своих офицеров. На Вебера посмотрел мрачновато, выслушал молча, не перебивая, не задавая вопросов. Сказал, что математику Вебер читал неплохо, но ему нужна математика в самом прикладном виде и у него полностью укомплектован штат. Да и пока заключение комиссии не изменено – речи о том, что Вебер вернется к преподаванию, быть не может.

– Я поговорю с Аландом – почему ты уходишь от него?

– Я женился. Мне надо теперь самому…

Вебер никогда не чувствовал такой своей никчемности, и никогда ее так настойчиво ему не подчеркивало все на свете.

– Женился – это хорошо. Но я знаю, что и Кох женился. И Аланд – слава Богу, сколько я его знаю, – женат. Дело-то не в этом, Вебер. Вид у тебя хуже, чем был во время твоих приступов. Ты что-то не договариваешь, а я этого не люблю. Иди к своей жене. Послушаю, что мне Аланд скажет. Завтра в девять позвони мне, я дам окончательный ответ.

По пути домой Веберу удалось все-таки взять такси, он купил цветов, всю дорогу подбирал слова, которые он скажет Анечке. Она не могла его не простить. Никогда в жизни он больше не посмеет говорить с ней в раздраженном тоне.

Он вошел в квартиру, открыв дверь своим ключом – потому что на звонок никто не отозвался. Обошел комнаты, Анечки не было. Он прикидывал в уме, куда она могла отойти. Потянулись бесконечные часы ожидания. Он позвонил Агнес – никто не ответил. Позвонил Анне-Марии – та ответила, но к ним Аня не приезжала.

Вебер смотрел на часы – семь вечера, жены нет. Долго топтался у телефона и все-таки позвонил Аланду.

– Господин генерал, где моя жена?

– Спроси у себя.

– Я не знаю, а вы знаете.

– То, что я знаю, – это мое дело, Вебер. Знай и ты. Говорить я с тобой буду только в Корпусе, когда ты набегаешься.

– Господин генерал, вы не можете так поступить…

– Не мечись, Вебер. Гаусгоффер мне звонил, я сказал, что не возражаю, чтобы ты переводился. Можешь с утра к нему поехать – справки об освидетельствовании я ему к утру перешлю. Ты вполне здоров, заключения комиссии я тебе сделал. Раз ты считаешь, что это тебе нужно.

– Где моя жена? Вы понимаете, что мне ничего не нужно без нее?

– Я тебе объяснил, что разговаривать с тобой о твоей жене я буду, только когда ты вернешься в Корпус. И не звони мне больше, я не отвечу.

Вебер взял такси. Доехал до Анны-Марии. Почти сразу приехал Кох. То, как он вошел в свой дом, то, как встречала его жена, как сам он спокойно и уютно расположился за столом, собираясь ужинать с женой, – почти раздавило Вебера. Он смотрел, как зачарованный, и не мог отойти. Кох жестом предложил присоединиться к ужину, но Вебер и с места сдвинуться не мог. Кох не пытался заговорить с ним. Анна-Мария сразу сказала, что к ней Аня не приезжала и не звонила. Если бы не появился в дверях Кох, если бы он не смотрел так на свою жену, не преобразился так по-домашнему в считанные мгновения – Вебер бы давно ушел. А он видел то, о чем он так мечтал, и что рассыпалось у него в руках.

Вебер дошел до дома Агнес – света не было. Он поднялся, долго звонил в дверь, долго сидел на лестнице. В третьем часу пришел домой и опять не застал никого. До рассвета он просидел на кухне за столом.

Девять утра. Надо было звонить Гаусгофферу – только Гаусгоффер теперь ему был не нужен. Приехал Кох, ничего не говоря, скидал вещи Анечки в чемоданы. Вебер преградил ему выход.

– Где она, Кох? Я прошу тебя, не делай этого. Я ничего такого не совершил против нее, чтобы вы так поступали. Кох, если ты сейчас это попытаешься сделать, я не знаю, что я с тобой или с собой сделаю. Мне терять больше нечего.

– Тебе есть что терять. Твоя жена ждет ребенка. И она ждет тебя.

– Где она, Кох?

– Подумай, Вебер. Аланд тебе ответил.

– Ничего он мне про нее не ответил, Кох! Агнес тоже нет. Это она увезла куда-то мою жену? Кох, я поеду с тобой. Положи вещи. Кох, я понимаю, что ты меня можешь отшвырнуть, как щенка. Но, пожалуйста, Кох… Я же не сделал ничего такого…

– Почему Гаусгофферу не позвонил?

– Зачем, Кох? Мне нужно все это было только ради жены и сына. Вы все у меня отобрали.

– Она попросила. Я лишь отвез ее – по ее просьбе.

– Ты?! Когда? Ты ничего не говорил.

– Утром, еще пока ты у Аланда гастроли устраивал, я ее отвез. Она не просила меня сообщать тебе куда, потому я ничего и не скажу. Если она попросит тебе сообщить, то я, разумеется, выполню ее волю. Отойди, ей нужны ее вещи.

– Она что, не вернется?

– Мне она про это не говорила.

– Вильгельм, это невозможно, мы любим друг друга. Кох, я люблю ее. Я, конечно, сказал ей какие-то глупости про Агнес, про Корпус, но я просто не хотел от нее уходить. Я очень не хотел расставаться с ней. Скажи ей, что я не могу без нее жить. Что она делает со мной?

– Вебер, ты был отвратителен, когда ты перед ней от всего, что делало тебя тобой, отрекся. Дело не в обиде, она не обижалась на тебя, но ей пришлось искать помощи не у тебя.

– Кох, ну что мне сделать?

– Ты решил думать за себя сам – вот и думай. Аланд тебе все сказал.

– Ты уходишь?

– Да, я не собираюсь стоять здесь весь день.

Кох ушел.

– Ладно, – сказал Вебер вслух – неизвестно кому.

Зазвонил телефон. Вебер подошел, снял трубку.

– Вебер, почему не позвонил? Не приехал? – это был Гаусгоффер.

– Виноват, господин генерал. Отпала необходимость.

– В чем она у тебя отпала?

– Во всем, господин генерал. Извините, я вас больше не побеспокою своими просьбами.

– Вебер, мы тут не в куклы играем, чтобы через четверть часа – был у меня.

– Я не приеду, господин генерал. Да у меня и машины нет.

– Вебер, чтобы стоял у меня через четверть часа. Найдешь, на чем доехать.

Вебер положил трубку и ногой сшиб телефон, который вновь зазвонил. Тело само опустилось в кресло – ни одной мысли.

На все можно закрыть глаза, только почему же она с ним так обошлась? Не хотел уходить от нее.

Зачем он, в самом деле, ей нужен? Нервный. Дергаемый за сто ниток кукловодами. Зачем он ей, когда сами кукловоды так к ней благоволят? Во всем помогут, от всего защитят – даже от его глупой любви.

Почему-то вспомнился Бенедикто – упал бы ему в колени и без стыда ревел.

– Бенедикто, почему она ушла? Забери меня, скорми – кому хочешь, отрежь – все, что хочешь. Лучше голову. Я не понимаю, я не могу пошевелиться, Бенедикто. И я не хочу убивать себя. …Венчание, орган, кольцо… Она ушла, понимаешь? Она попросила Коха – он может знать, где она, а я нет. А вот эти двое приехали от Гаусгоффера – точно за мной. Я им не дамся, я пока выберусь на чердак и пройду через другой подъезд. Я не буду с ними драться. Меня нет, эта квартира не моя. Ничего моего в этом мире нет. Я думал, что у меня есть жена и сын. А тоже, как оказалось… Скажи там своему Богу, что я его ненавижу. Я его не боюсь. И уж точно не люблю. Только вот мой сын, которого я так и не увидел, но может быть, пока он не родился – я его встречу там. И, может, он предпочтет остаться со мной, а не рождаться на этом паршивом свете. Как я их всех люблю – и как я их ненавижу. Моя жена, я не хочу, чтобы она предавала меня на каждом шагу. Я хотел, чтоб как у Аланда, как у Коха. Ты видел, как он вчера снимал шинель, как он входил в свой дом? Как его там ждали, какое у него стало лицо… А я вошел в дом – не зная какие слова подобрать, чтоб оправдаться хоть в чем-то. И не вошел, а вышел – прямо в открытый космос. Мне нечем дышать.

Вебер вышел через соседний подъезд, прошел в подворотню, попробовал притормозить хоть какую-то из проезжающих машин, но все ехали мимо.

Он пошел по тротуару, иногда оборачиваясь, чтобы не попасться офицерам Гаусгоффера. Не хотелось идти, скрываться, нечего было пережидать. С ним случилось такое, чего он пережить не может. Он не прав, только он любви не предавал. Он уверен, что не предавал.

Оглянулся, его нагоняет машина, черное, сверкающее чудовище мчит на полном ходу. Даже ни о чем не подумал, улыбнулся – недолго ждать, сейчас поравняется – только ступить с тротуара… Наконец, он успокоился – за миг до гибели, и тело утратило свою волю.