Читать книгу Избранное - Татьяна Вольтская - Страница 11

Узловатые жесткие травы на голых лугах,

Белый пух иван-чая и чертополоха в кустах.

Косо воткнута в берег сосны обагренной стрела,

Где пустуют коричневых дудок тела:

Плакал голос оттуда, а теперь замолчал,

А стрелу сохранял – не бывает древнее – колчан.

Оперением ветер звенит, острием бередит

Далеко – под землею и близко – в груди.

Думала, нет его. Думала, хлипкий мальчишка

Сгинул давно в подворотнях, помойках – в линялой

Рваной футболке и тусклой цепочке на шее.

Думала, по электричкам шныряет, карманник,

Взгляд вороватый не пряча. А впрочем, скорее —

Юркий фарцовщик у старших дружков на подхвате,

С грязной щекой и помятой жестянкой от пива.

Думала, детские игры сменил на окурки.

Думала… Ай! Что вонзилось, ошпарило слева?!

Выдернуть? – разве что с сердцем: в глазах потемнело.

Кто там стоит на углу, пиджачишком на вырост

Комкая сизые крылья, – и лук опускает?

Глазом искрится – попал! – из-под пепельной челки,

Губы закушены. – Как это я не узнала?!

Больно-то как…

           – Эй, постой, попади еще разик —

Знаешь в кого!

           Или скажешь, что кончились стрелы?

Около губ излучины,

У срубленного Богом колодца

Пью, и тем больше измучена

Жаждой – чем больше пьется.

Словно брожу в неизученной

И заповедной чаще, —

К теплой припав излучине,

Пью. Не бывает слаще.

Встать бы, уйти незамеченной.

Только хитрый охотник – случай:

Косо влетает вечером

Тоньше иголки – лучик.

Грудью к груди бы. Чащею,

Ощупью, боль заглушая… —

В сердце стрела торчащая

Крепче прильнуть мешает.

Она летит – и стынет мир вокруг,

Как будто сам летишь, чертой рябою

Проносятся дома, заборы, луг,

Дитя, его отец, стакан с водою

(Бедой). Летит – и тонкий свист в ушах,

Серебряный, как будто плачет девка

Из крепостных, над пяльцами, впотьмах.

Летит – на полированное древко

Нанизывая кольца дней – большой

Улов! – как будто девка бисер нижет,

И нить в слезах. Летит – и вдруг: чужой

Становится души, рубашки ближе.

Воткнулась. Рану пальцами зажав, —

Свобода! – умираешь в тот же миг, но

Еще бредешь, цепляя ствол, стрижа,

Край тучи, стол, кровать. Не смея вскрикнуть.

Все – скифские, парфянские, певуче

Срывавшиеся с тетивы,

Все – не больней заноз, колючек:

Ну, плоть истлеет. Вместо головы

Качнется ежевичный куст. Коросту

Костей и кожи отряхнет душа… —

Нет, жалости не знающий подросток

Не просто плоти ищет, не спеша

Прицеливаясь, поджимая губы,

Прицениваясь – может, цель мала?

И стоит ли ее, незрячей, грубой,

Поющая, как соловей, стрела?

Нет, он прикидывает, как садовник:

Там, в сердце, как в лесу, где плесень, мох,

Что разрастется розой – плач Дидоны,

Хрип Федры или Хлои вздох?

И будет он минутным или вечным,

И в чернозем или в пески

Зерном вопьется жгучий наконечник,

И брызнут кровью лепестки?

Пни, паутина, дягиль, сырая мгла,

Хвойным пером завершенная гладь ствола

Над фиолетовым озером, в сердце леса.

Ветер потрогает – и она гудит

Красным древком, колышащимся в груди,

Золотым острием глубже вонзаясь. – Лейся,

С кровью, голос, идущий из глубины, —

Голос воды, травы и самой сосны:

Древко дрожит, и рождается ветром слово.

И понимаешь, когда замирает ствол, —

Счастье – это когда отпускает боль.

Пауза. Вдох. Ожиданье – когда же снова?

Сыро. Каждый лист обведен

Мокрой каймой. Стынут кустов фонтаны.

Солнце. Но до краев дождем

Ветки полны, шорохом и туманом.

Зябко. Тело еще горит,

Вынырнув из ладоней, огней, касаний,

Вспыхнув – подобьем листвы, коры —

Искрами, каплями, полосами,

Вздрагивая, через край сочась

И умирая. – Спи, ничего не случится:

Ты же губами унял на час

Темную ранку, пятнышко под ключицей.

В час, когда небо из лучших эмалей, смальт

Набрано, в омутах окон не видно ряби,

В час, когда гибок, чешуйчат и синь асфальт,

И поливалки боком ползут, как крабы,

Смертно бледнеют башни, вдали с моста

Медленно скатывается слеза трамвая,

Площадь небрита и, как щека, пуста,

Волны привычно бьются в гнилые сваи,

В час, когда статуи, обнажая фасад,

Перезрело сыплются, – шагом неверным

Выйдешь на улицу – над головой циферблат,

Стрелок лишенный, как будто смахнул их Бергман.

Там же, хмурый, нога – на дуге ворот,

Сверкая в прорехи гипсовыми плечами,

Стрелку часов кладет беспризорный Эрот

На тетиву – и другая торчит в колчане.