Читать книгу Секрет покойника - Том Харпер - Страница 13

Константинополь, апрель 337 года

Я просыпаюсь на рассвете, сжимая лежащий под подушкой кинжал. Ночью кто-то унес масляный светильник. Меня тотчас охватывает паника. Что еще они могли забрать? Впрочем, обшарив постель, понимаю, что могу не беспокоиться. Книга Александра и ожерелье на месте. Должно быть, один из моих рабов бодрствовал, пока я спал. Он не осмелился накрыть меня одеялом. Мои рабы знают, что, когда я сплю, ко мне нельзя прикасаться.

Умываюсь, одеваюсь и совершаю поклоны моим предкам-богам. Этот дом – подарок самого Константина и построен с размахом: он слишком велик для старого одинокого человека. Большая часть комнат стоят запертыми, подобно воспоминаниям далекого прошлого. Мой домоправитель приносит мне хлеб с медом и новости об утренних визитерах. Похоже, что призрак моей репутации все еще бродит по улицам этого города, коль редкие наивные души до сих пор полагают, будто я по-прежнему в фаворе у императора и чем-то могу им помочь. В основном я отсылаю их прочь, даже не выслушав. Когда вы далеко не молоды, бесцельно тратить драгоценное время – непозволительная роскошь.

Домоправитель просматривает список.

– И еще один жрец. Христианский священник.

У меня вырывается недовольный стон. До вчерашнего дня я был уверен, что больше никогда не буду иметь ничего общего с христианами. И вот теперь они не дают мне спокойно закончить завтрак.

– Он говорит, что его зовут Симеон.

Я не показываю истинных чувств и продолжаю жевать хлеб. Это прекрасная практика для тех, кто бывает в суде. Рабы знают тебя лучше, чем придворные, их трудно обмануть.

– Начну с христианина.

Домоправитель кивает, как будто именно этого и ожидал. Он усвоил эту игру даже лучше, чем я.

– Отведи его в комнату для приемов.

Спустя четверть часа я нахожу там Симеона. Это довольно невзрачная комната. На стенах простая штукатурка, которую я так и не удосужился покрыть краской. На полу одноцветная плитка. В редких случаях, когда я принимаю просителей, то делаю это здесь. Мне нравится наблюдать за тем, как при взгляде на бедность обстановки на их лицах появляется гримаса разочарования.

Но на Симеона комната не производит никакого впечатления. Он стоит посередине комнаты, держа руки за спиной, с улыбкой глядя на сырое пятно на потолке. Христиане хитры: любят выставлять напоказ скромность.

– Я так и не узнал, кто убил Александра, если ты пришел спросить меня именно об этом, – обращаюсь к нему я.

Мои слова лишают его самообладания. Он заливается краской. На какой-то миг его лицо искажает злость. Я наблюдаю и делаю выводы. До этого я встречался с ним дважды. Один раз в библиотеке, второй – в разгромленном жилище убитого. Либо Симеон наделен прискорбной способностью оказываться не в том месте не в то время, либо он виноват, как Ромул.

– Мне подумалось, ты мог бы пойти и встретиться сегодня с епископом Евсевием.

– Мог бы, – соглашаюсь я. Почему он говорит это? Чтобы перевести подозрения с себя на другого человека? – Ты сказал, что епископ не способен на такое.

– Я могу помочь тебе с ним.

– Разве я нуждаюсь в помощи?

– Разве ты знаешь, где его искать?

Наш словесный поединок меня смешит, хотя мой смех заставляет Симеона съежиться от гнева. Он очень непонятлив: Константинополь еще не превратил его манеры в острое оружие, которое мы выковываем, набираясь жизненного опыта. Жаль, если мне придется обвинить его в убийстве.

На мой взгляд, самое трудное в поисках епископа Евсевия – разглядеть этого человека в окружающей толпе. Он бывает в церкви, которую Константин возвел рядом со своим дворцом на дальнем мысе полуострова. В приступе благодушия или же принимая желаемое за действительное, Константин посвятил эту церковь Священному Миру.

От моего дома до церкви недалеко, но жара дает о себе знать. Пока я туда добирался, я сильно вспотел, лицо испачкалось налипшей пылью. Флаги на домах изредка подрагивают при слабом дуновении ветра со стороны моря. Константинополь – это, по сути, два города: город, который уже существует, и город, который все еще растет. Город живых – это город торговцев и посетителей бань; адвокатов и их клиентов, спешащих в суды; женщин и детей, стоящих в очереди в ожидании раздачи зерна. Силуэт будущего города вырисовывается на горизонте. Его приближение слышится в стуке инструментов, отчего порой кажется, что из-за холма вот-вот покажется шагающий строй. Пока мы живем в одном городе, вокруг нас постепенно принимает очертания и растет город новый.

Еще относительно рано, но толпа в храме настолько велика, что даже выплеснулась на площадь. Высокие двери церкви распахнуты. Внутри за мраморной кафедрой стоит человек в расшитых золотом одеждах и что-то вещает. Я не собираюсь переступать порог, однако протискиваюсь сквозь толпу поближе к входу, чтобы разобрать слова. В круглое окно, заливая говорящего золотистым светом, проникают солнечные лучи, отчего кажется, будто они выжигают монограмму прямо у него на лбу. Богато украшенная стена за его спиной отделяет святилище в дальней части храма. Христиане – мастера заинтриговать людей своими таинствами, но лишь посвященным дано узреть, как эти таинства совершаются.

Евсевий говорит о боге по имени Христос. Я силюсь понять его. Он вещает что-то о его сути и его сущности, разнице между вечным и бесконечным.

– Христос – глава церкви и спаситель тела ее, подобно тому, как муж – глава жены своей. Посему должно считаться оскорблением Богу то, что церковь наша здесь, в Константинополе, все еще взыскует о главе. Призываю вас, братья и сестры, решить сию задачу быстро и справедливо.

Я бросаю взгляд на Симеона, который внимательно слушает Евсевия.

– О чем он говорит?

– Разве ты не знаешь, что патриарх Константинопольский умер три месяца назад?

Я слышал об этом.

– В его смерти не было ничего подозрительного?

– Он был старый человек, проживший тяжелую жизнь. Ничего необычного в его смерти не было. Евсевий – один из тех, кто способен заменить его.

– Так вот о чем Александр хотел вчера поговорить с Евсевием в библиотеке?

– Он ничего об этом не говорил.

– Был ли Александр тем, кого прочили на пост патриарха? Являлся ли он его соперником?

– Он сказал, что слишком стар.

Произнося эти слова, Симеон как будто ощетинивается. Я пристально смотрю ему в глаза.

– Мы говорим с тобой о смерти твоего хозяина, – напоминаю я. – И ты главный подозреваемый.

– Александр был против избрания Евсевия.

– Получается, что, поскольку Александр мертв, Евсевий беспрепятственно становится верховным правителем церкви?

Евсевий закончил свою речь. Толпа устремляется внутрь, к святилищу, к получению таинства – те, кому это позволено.

Остальные потихоньку расходятся. Однако несколько человек задерживаются, заглядывая внутрь темной церкви, как собаки, собравшиеся у дверей кухни. В большинстве своем это молодые люди, опьяненные собственной силой. На отдалении от них – старик с растрепанными волосами. Подперев руками острый подбородок, он сидит на корточках на ступеньке колоннады, голодными глазами глядя внутрь церкви.

Есть в нем нечто притягательное. Я указываю на него Симеону.

– Ты знаешь, кто это?

Симеон опешил настолько, что дважды вертит головой, глядя сначала на меня, потом на старика. Он отказывается поверить, что я настолько невежествен.

– Да это же Астерий Софист!

Видя, как я реагирую на это имя, он кивает, обрадованный тем, что наконец-то нашел во мне единомышленника. Но это не так.

– Симмах сказал, что Астерий был вчера в библиотеке.

Астерий значится в моем списке.

– Я не видел его там.

– Симмах сказал, что Астерий христианин. Почему же он не заходит в церковь?

На лицо Симеона возвращается торжествующее выражение.

– Во время гонений его схватили. Гонители христианства предложили ему выбор: предать церковь или принести себя в жертву, приняв мученическую смерть за Христа.

– И он до сих пор жив.

Симеон сплюнул в пыль.

– Примерно с десяток христиан, пара семей, в которых были дети, прятались в пещере под его домом. Он выдал их императору Диоклетиану, по приказу которого их распяли. Поэтому его и прозвали Софистом – он готов сказать, что верит во что угодно. Ему запрещено входить в церковь.

– Но он все равно приходит сюда, – говорю я и вновь смотрю на Астерия. Глаза его прищурены, рот слегка приоткрыт. Тело напряжено, как будто терзаемое плотским желанием. – Как ты думаешь, знал ли он в годы гонений Симмаха? Или Александра?

– Спроси у него сам. Я в ту пору еще не родился.

Перехожу площадь и останавливаюсь перед стариком. Я нарочно загораживаю ему церковь. Он ждет, когда я отойду в сторону.

Я продолжаю стоять, и он вынужден поднять голову.

С высоты моего роста он кажется скрюченным карликом. Лицо у него серое, все в каких-то пятнах. Скрытые рукавами руки лежат на коленях. Я сажусь рядом с ним на ступеньку.

– Тебе должно быть очень трудно. Это все равно что смотреть на свою первую любовь, у которой муж и дети.

Старик молча продолжает смотреть на храм.

– Наверно, я должен назвать тебе мое имя. Меня зовут…

– Гай Валерий Максим. – Он буквально выплевывал эти слова, словно центурион, который вызывает людей на порку. – Твоя дурная слава бежит впереди тебя.

– Твоя тоже.

– Я покаялся в своих грехах. Ты можешь сказать о себе то же самое?

– Вообще-то я хорошо сплю.

Тогда он наконец смотрит на меня, и хотя возраст туманит его взор, глаза его как будто пронзают меня насквозь.

– Ты пришел расспросить меня про епископа?

– А у тебя есть что рассказать мне?

– Я был в библиотеке. Думаю, тебе уже сказали об этом. Не иначе как это Аврелий Симмах постарался тебе помочь.

– Ты знаешь его?

– Мы с ним старые друзья. – Мой собеседник спотыкается на последнем слове, как будто пытается разгрызть орех. – Во время гонений мы оба находились в тюрьме. Тебе это известно? Только один из нас был в цепях. Обрати на это внимание. Мы были не в равных условиях. У него было преимущество.

– Ты видел в библиотеке епископа Александра?

Астерий удивленно поднимает брови. Кожа вокруг глаз натягивается, отчего кажется, что они вот-вот вылезут из орбит.

– Я с трудом вижу то, что у меня перед носом.

Мне вспоминается его прозвище. Софист – это человек, способный извратить любой довод.

– Ты встречал его там?

– Нет.

Я указываю на церковь.

– Что ты скажешь о епископе Евсевии?

– Что я могу о нем сказать?

– Он тоже был там.

– Если и был, то обошел меня стороной. Он не любит, когда нас видят рядом. Церковники этого не любят… так же как и твой юный друг, который стоит вон там. – Астерий кивает в сторону Симеона, который беспокойно топчется на месте, как будто по его ногам ползают муравьи. – Они боятся, что я утащу их вслед за собой в ад.

Симеон тянет меня за руку и что-то невнятно произносит о том, что служба в церкви заканчивается. Я встаю и смотрю на сгорбленного старика.

– Ты знаешь, кто убил епископа Александра?

Его лицо становится чистым и невинным, как дождь.

– Это известно лишь одному Богу.

– Ты не убивал его?

Астерий протягивает руки, словно нищий, просящий подаяния. Рукава закатываются до локтя. Симеон издает удивленный возглас и отворачивается. Я смотрю на руки старика с профессиональным интересом.

У него нет кистей, вместо них торчат морщинистые обрубки.

– Полуслепой старик, безрукий, не мог размозжить Александру голову.

Мы идем через площадь, вливаясь в толпу, покидающую храм. Симеон злится.

– Почему ты постоянно спрашиваешь людей о том, не убивали ли они Александра? Надеешься, что они честно ответят тебе?

Я замедляю шаг, чтобы Симеон смог меня догнать.

– Когда я был молодым армейским офицером, одного из моих солдат закололи в пьяной драке в таверне. С убитым было трое других воинов. Когда я спросил их, кто виноват, два из них дали мне один и тот же ответ. Третий назвал одного из этих двух.

– Он солгал?

– Он говорил правду. Двое других сговорились, чтобы вина пала на него.

Пока Симеон переваривает мое поучение, движение толпы внезапно меняется. Люди останавливаются, освобождая проход. Нас с Симеоном отталкивают назад.

Золотые носилки как будто плывут по воздуху. Восьмерых рабов-скифов, что обливаются потом под их тяжестью, почти не видно. На красных занавесках вышита императорская монограмма. Рядом изображение павлина. Это эмблема Констанцианы, сестры Константина.

– У Евсевия знатная паства, – замечаю я.

Носилки проплывают мимо нас и исчезают в воротах дворца. Толпа снова приходит в движение. Мы с Симеоном обходим церковь кругом и заходим внутрь через небольшую дверь в восьмиугольной пристройке. У моего спутника озабоченный вид. Мне трудно сказать, кто или что тому причиной: Евсевий или мое присутствие в церкви. Однако на нас здесь никто не обращает внимания. Помещение заполнено людьми, они снимают с себя одежду и о чем-то беспечно разговаривают. На какое-то мгновение мне кажется, будто я попал в бани. Должно быть, это священники переодеваются после церковной службы.

Евсевий – немолодой коренастый мужчина. У него обвисшие щеки, редеющие волосы и тонкие красные губы, такие яркие, как будто он съел слишком много ягод. Он стоит в центре комнаты, окруженный помощниками, которые разматывают с его плеч длинную золотистую ткань. Я вижу, что он узнал меня. Жду и наблюдаю, пока он пытается вспомнить, кто я такой. Наши дорожки ранее уже пересекались, хотя я сомневаюсь, что и мне, и ему приятно вспоминать об этом.

– Гай Валерий, – напоминаю я ему.

– Гай Валерий Максим, – поправляет он меня, как будто я забыл собственное имя. Имя Максим он прокатывает во рту как концовку шутки. – Ты был в Никее. Стоял в тени и слушал, о чем мы говорили. Держал одну руку на рукоятке меча. Мы называли тебя Брутом. Ты это знал? Мы опасались получить кинжал в спину, если скажем что-то такое, что придется тебе не по нраву.

Я слышу об этом впервые.

– Нам, пожалуй, стоит пойти в какое-нибудь уединенное место, чтобы поговорить.

Евсевий одаривает меня хмурым взглядом.

– У меня нет секретов от моей паствы.

Отлично.

– Александр из Кирены умер вчера в Египетской библиотеке. Император… – я взвешиваю слово, присваивая себе его власть. – Император поручил мне расследовать его смерть.

– И?

Реакция Евсевия озадачивает меня. Сначала его явная неприязнь ко мне. Затем полное безразличие к тому, что подумают окружающие. Все, кто находится сейчас рядом, следят за нашим разговором, наблюдают, как за схваткой двух гладиаторов. И ни одного из них – всех до единого христиан, – похоже, нисколько не волнует смерть епископа.

– Последнее, что Александр успел сделать, – попросил о встрече с тобой. Вскоре после этого он был убит. Возле его тела нашли ожерелье с христианской монограммой.

Я показываю Евсевию ожерелье, которое вручил мне Константин.

– Узнаешь?

Евсевий поворачивается, вскинув руки как неуклюжее пугало, чтобы помощники сняли с него епископское облачение.

– Нет. Меня вчера в библиотеке не было.

– Аврелий Симмах говорит, что видел тебя там.

– Аврелий Симмах. – Он произносит это имя пришепетывая, с явным отвращением, превращая его в бессмыслицу. – Ты знаешь его историю? Во времена Диоклетиана это был один из главных гонителей христиан. На нем столько жертв, что небеса вряд ли смогут принять их всех. Тридцать лет назад он едва не убил Александра. Теперь он, видимо, решил завершить то, что не успел сделать раньше.

Если бы я хотел убить Александра, то сделал бы это еще тогда, и меня назвали бы героем.

– Симмах сказал, что видел тебя в библиотеке, – стою я на своем. – Получается, он лжет?

Евсевий поворачивается ко мне лицом. Теперь, когда с него сняли церковное облачение, под туникой обнажились валики жира на его боках.

– Когда я пришел в библиотеку, Александр уже был мертв.

– Ты видел его тело?

– Когда я пришел, то услышал, что он мертв. У меня не было необходимости оставаться там.

– И ты не пожелал помочь?

– Христос говорит: оставьте мертвым хоронить своих мертвецов. Ни для кого не секрет, что у нас с Александром имелись расхождения. Останься я там лить крокодиловы слезы, кто поверил бы мне? – Затем, явно желая вынудить меня уйти, Евсевий добавляет. – Я предпочел горевать в одиночку.

Здесь он не лжет. Если это лучшее изображение горя, на которое он способен, то едва ли он смог бы кого-то обмануть.