Читать книгу Армейский stand-up. Триначик - Вадим Сидоров - Страница 4

Абитура – с нее начинается любое хорошее дело. Для большинства молодых людей процесс поступления в вуз становится, по сути, первой серьезной интригой в жизни. Абитуриенты съезжаются со всех концов страны на своеобразные Олимпийские игры. Поступление в военное училище же вдвойне интрига, практически спецоперация. Сейчас уже нет того куража и одновременно стресса, который испытывали будущие курсанты раньше. Второго шанса Родина не давала, потенциальный офицер в случае непоступления становился реальным солдатом.

Олимпийская система предполагает выбывание. Интрига для некоторых соискателей длилась долго и далеко не в самых комфортных условиях. В казарме, в наряде, в «трудовом десанте». С другой стороны, такая регулярная занятость помогала голову переключить на другие мысли. Чаще всего эти мысли сводилось к двум вещам: «куда я попал» и «на фига мне это надо». Как-то реже думалось о подругах…

У меня начиналось все так. Поступать я поехал не один, а с группой поддержки в составе двоюродной сестры Татьяны и отца, который в армии не служил. «Жигули», классика, шестерка, «шоха». Цвет «Сафари». Показатель хорошего житейского вкуса и изрядного семейного достатка. Поездка приятная, многообещающая, с заездом на Чусовское озеро – триста шестьдесят километров от одной реальности до иной. Я был с группой поддержки, и в меня верили. Было как-то неудобно их разочаровывать. О своеобразном эмоциональном состоянии того времени лучше всего говорят письма. Такого количества бреда я не писал ни до, ни после этого периода жизни. Отвязное балагурство и прыжки с темы на тему – красочное свидетельство очень сильного возбуждения и неуверенности. Неуверенности, прежде всего, в выборе профессии.

Военное училище располагалось в центре города, с красивой, аккуратной территорией и таким же большим аккуратным забором – черным, каслинским, с заботливо раздвинутыми в определенных местах прутьями. Как потом оказалось, у военного коменданта был целый ритуал: по субботам с домкратом от «жигулей» наперевес сдвигать прутья забора обратно, чтобы хотя бы крупные особи курсантского пола в него не проходили. Я, как и все граждане, пользовался этими ходами и при любой возможности навещал группу поддержки через забор. Первое знакомство с будущими сокурсниками меня насторожило. Я и еще один щупленький паренек сидели неподалеку от казармы на скамейке, к нам подошел третий. Представился: «Ростик. Вы откуда?» Я ответил: «Из Перми», сосед по скамейке сказал: «С Еката». Ростик подвел итог: «Я с Кургана. Земляки. Надо держаться вместе». Я тогда подумал: «Ничего себе земляки», но ошибся. А тезис про «держаться вместе» принял на всякий случай. Как ни странно, но все трое из нас поступили, были раскиданы по разным подразделениям, а вот на распределение в дивизию ПВО, что базировалась в Екате, ехали представляться снова вместе. Правда, реальными друзьями-сослуживцами, напарниками стали совершенно другие люди, в том числе из Азербайджана, Белоруссии, Челябинска…

На абитуре распорядок был приближен к армейскому. Ходили строем, взводами и ротами, только выглядела эта масса народу нелепо. Одеты ребята были кто в чем приехал: в кроссовках, майках, трениках, школьных брюках. Иногда треники сочетались с ботинками, а брюки с кроссовками или кедами. Руководили этим строем курсанты второго и третьего курсов. Они рассказывали всякие ужасы вперемешку с байками, слушать это было интересно, но воспринималось почему-то как зарубежная пропаганда. Веры к пропаганде не было никакой, а настороженность крепла. Чтобы хоть как-то снять эту тревогу, хотелось написать письмо всему миру. Человеку вообще свойственно в непонятной ситуации искать внешнюю опору – помните из школы: «Откуда взялась религия?» А умному человеку это сделать гораздо проще. Благо всегда есть, о чем подумать и что положить на бумагу. Письмо в армии – как чудесный кусок стабильности и покоя. В письме можно было написать много и ничего на восьми листах. Двадцать–тридцать строчек сюрреализма курсантской жизни могут привести в порядок и мысли, и чувства. Написать что-то и отправить – чуть ли не важнее, чем получить и прочитать. Потому и писали много. Всем, кто мог услышать, кто мог ответить. Сейчас информацию из этих писем можно принять за бред. Но если к прочтению отнестись серьезно и покопаться в СЕБЕ ТОМ, можно вспомнить даже, при каких обстоятельствах было написано письмо, собственное состояние, пережить все заново. Это работает всегда, при условии, что и тогда, и сейчас ты был искренен сам с собой.

В казарме во время поступления все крутилось и вертелось, как в барабане лото. Шарик выпал – еще один выбыл. Система-то олимпийская, навылет. Здесь можно было выбыть, даже успешно сдав экзамены, но не оказавшись при этом комсомольцем. Комсомол для поступления, как первый сексуальный опыт для семейной жизни, был просто необходим. Сейчас это странно звучит, но комсомольцем был обязан стать любой добропорядочный гражданин. Иначе нельзя. Так вот, в казарме постоянно съезжали, перемещали, двигали кровати, уносили чье-то белье. Какая-то часть кубрика после очередного экзаменационного дня безвозвратно пустела. Туда перебирались другие люди. Примечательной была одна кровать. Она была двухэтажная. Конечно, не в этом ее уникальность, в казарме все кровати двухэтажные. Изюм был в том, что с обратной стороны верхнего яруса за сетку был прицеплен чертик – маленький, черный, ну типичное каслинское литье. Никто из пацанов, кто спал на этой кровати, не поступил. Мистика…

Особого внимания хочу удостоить чудо-объект недвижимости под названием казарма. Та, в которой жили абитуриенты, а в последующем и курсанты моей роты, была красная – в прямом смысле этого слова. Такие объекты можно встретить в любом бывшем губернском городе. Строились они из красного кирпича – с очень толстыми стенами, рельефной, достаточно выразительной кладкой на фасадной части здания, высоченными потолками и узкими окнами. Здания казарм с одинаковым успехом могли стать и жильем «бизнес-купеческого класса», и казармой, и конюшней с лошадьми и навозом, если город захватят «белые». В челябинском училище есть несколько таких казарм, переживших эпоху. Любящие руки курсантов регулярно драили в них полы (по-военному «взлетки») мылом до кошачьего блеска, натирали стекла окон до того состояния чистоты, когда за ними даже южно-уральская природа становится просто южной какой-то. К казарме по неизвестной мне традиции всегда примыкает курилка. Это официальная зона, в которой можно на троих выкурить сигарету, почистить сапоги на специальных приспособлениях, прикованных к стене, и обсудить последние новости, говоря курсантским языком – «потрындеть» и «поржать». Именно в курилке собирались целые театры одного актера. Байкам не было конца, обсуждалось все – от революции до дефлорации – на смачном, особенно живом русско-военном языке.

Были на территории училища и другие достопримечательности, например, роскошная аллея с голубыми елями. Круг по этой аллее составлял ровно один километр, хотя тот же из пацанов, кто бегал кроссы не очень хорошо, пытался всегда усомниться в истинной ее длине и втайне проклинал ландшафтный дизайн родного училища.

Рассказ был бы неполным, если бы я не упомянул сами экзамены и ужас, который они вселяли всем участникам. Исключение составляют только ребята-азербайджанцы. Вот уж кто не волновался. Для них интриги в поступлении не возникало, они всеми предметами владели «в оригинале».

Из экзаменов наиболее запомнились физика и сочинение. Физику принимал удивительный человек с весьма «физичной», как тогда казалось, фамилией, которую я не запомнил. Это благодаря ему приличный конкурс при поступлении в вуз мог обернуться серьезным недобором в итоге. И чертик тут ни при чем. Представьте себе военного коменданта крепости, грозу гарнизона мужской и, как говорят, женской его частей, который при очередном осмотре системы коммуникаций умудрился получить разряд молнии, выжить, прозреть в физике, сменить профориентацию, написать несколько книжек, защитить ученую степень и стать моим экзаменатором. Возможно, это легенда, но у него на экзамене бледнели все – и медалисты, и отпетые мошенники-бомбисты. Бомбистами в дореволюционной России называли революционных террористов, а в советское время – студентов, использовавших на экзамене шпаргалки – «бомбы».

Прежде чем перейти к самому экзамену, сделаю небольшое отступление. В школе мне посчастливилось быть не только отличником, хорошистом и комсоргом, но еще и лаборантом в кабинете физики. Поскольку учитель физики у нас был педагог неординарный и продвинутый, то он преподавал по методу Шаталова. Иначе преподавать было тогда немодно. Напомню, этот метод обучения предполагал зрительное восприятие и запоминание информации, в том числе «физической». В мои лаборантские обязанности входило оформление всех демонстрационных материалов. Причем за всю школьную программу. Хотя рисовал в основном папа, физику я знал лучше всех, наизусть – по картинкам. В нашем школьном юморе они значились как «веселые картинки», по названию одноименного журнала. За это мне еще и доплачивали 40 рублей. По тем временам – это ползарплаты мамы и треть зарплаты папы. И вот в училище, получив экзаменационный билет, я сразу воспроизвел графическую часть ответа в синих цветах и красках. И с этой «красотой», абсолютно уверенный в себе, пошел сдаваться. Хорошо хоть задачу решил. Ближе к середине моего доклада препод взял мой опорный конспект – так, по версии Шаталова, правильно назывался листок с ответом. Он посмотрел на мою работу и задал один только вопрос: «Это что за „Мурзилка“?» Я уверен, что он перепутал один детский журнал с другим, но коменданту крепости это знать было необязательно, да и вряд ли такое уточнение могло повлиять на исход экзамена. Моя попытка что-то объяснить про методы Шаталова и его последователей из 41-й, очень средней, школы, похоже, только раззадорила боевого профессора. Он преобразился, потерял серьез и как-то по-жуковски рассмеялся: «Задачу решил?» Услышав «Да», не глядя ни на меня, ни на задачу («Свободен! Свободен?!», – подумал я, но опять ошибся), этот немигающий, неулыбающийся «маршал от науки» поставил мне четверку. Пожалуй, это была моя первая боевая победа – победа, построенная на коммуникациях, а не на реальных знаниях. Тут главное не расслабиться, подумал я тогда. И в этом не ошибся.

Сочинение тоже запомнилось, хотя там не было никаких экзаменаторов, интрига от этого и стресс только усиливались. Угадайте, о чем раньше писали сочинения в военном училище в мирное время? Правильно, о войне и мире. Была, конечно, и свободная тема, но это непопулярно, о чем там писать? Зато для первой темы Лев Николаевич подготовил три увесистых тома. И вот мы пришли в большую аудиторию, человек на сто, уселись и стали писать.

Для успешного написания сочинения я с детства усвоил три главных правила, которым меня научил отец: нужен план, надо писать то, что знаешь, и в каждой строчке только точки, т. е. кратко, без выкрутасов. Было, конечно, еще одно правило – писать неразборчиво, чтобы получалось грамотно, но это для писем. Я не стал оригинальничать, составил план по теме, которую писал в школе, и сократил все предложения до трех-пяти слов. Написал часа за полтора и в предвкушении будущей четверки (это мой высший балл по русскому языку) просто сидел и думал о жизни, тем более что экзамен был последний, предыдущие успешно сданы. Мои мысли прервал сидящий справа сосед. Он был не из моей роты, но я его еще раньше заприметил. Активный такой, непосредственный. Его звали Володя Сидорчев (мы потом познакомились и очень сдружились). Он попросил меня проверить сочинение. Слабо припоминаю, что это была тема-исключение, свободная, типа «Есть такая профессия – Родину защищать». Сочинение пестрело не только развесистыми оборотами на полстраницы, но и огромным количеством различных ошибок. Пришлось черкаться нешуточно, прежде чем что-то все-таки получилось. А получилось, как я и предполагал, четверка – проходной приемлемый результат. Правда, я не сразу узнал об его оценке. Только двумя годами позже, когда наши роты соединили, мы снова встретились и вспомнили этот случай. Он мне рассказал, насколько был поражен тогда «своему» результату. Потенциальный отличник, всю жизнь он получал трояки по русскому, и это в лучшем случае.

Олимпиада закончилась, все, кто стали призерами, поступили. Началась очень важная стадия в становлении личности курсанта – курс молодого бойца, сокращенно КМБ в составе тринадцатой роты курсантов, сокращенно – триначике.

⠀

Комсомол для поступления в училище, как первый сексуальный опыт для семейной жизни, был просто необходим.

Препод взял мой опорный конспект, посмотрел на мою работу и задал один только вопрос: «Это что за „Мурзилка“?»

Чаще всего эти мысли сводились к двум вещам: «куда я попал» и «на фига мне это надо».