Читать книгу Армейский stand-up. Триначик - Вадим Сидоров - Страница 5

Правильнее было назвать этот рассказ «То взлет, то посадка», помните? Суть в том, что когда происходит зачисление и распределение по подразделениям, ровно в тот же момент у старших товарищей по курсу, а это всегда ребята, кто поступал в училище из армии, появляется очень важная и желанная обязанность. «Реальные военные» начинают учить «молодых» всем премудростям военного дела. Точнее, начального его этапа. И все как-то резко изменилось, жизнь очень ускорилась и стала одной большой командой «Подъем!»

Вечером, после отбоя, нас поднял жуткий вопль: «Подъем!» С непривычки вскакивать так резко в кубрике возникла полная неразбериха, не все даже догадались начать одеваться, куда-то побежали, схватив первую попавшуюся одежду. Я как-то оделся, встал в строй. Все вокруг выглядели мято, лица выражали тревогу и одновременно интерес: «А что это?» Ответ возник быстро: «Отбой». Попутно один из сержантов с оптимистичной фамилией Воробей комментировал спокойно, но торжественно: «Не успеваем, а надо. Напоминаю, военнослужащий, услышав команду „Подъем!“, должен…» – и дальше что-то по тексту.

Операция повторялась снова и снова. Несмотря на то, что наши действия стали гораздо более рациональными, а каждое движение приобрело персональный смысл, все равно кто-нибудь не успевал встать в строй за победные 45 секунд. Позднее остался один. Его звали Филя Русский. Когда мы познакомились, я не сразу понял, где здесь имя, а где фамилия. В итоге оказалось, что первое слово – фамилия, а второе – прозвище. Мы просто негодовали, каждый раз страдая из-за нерасторопного товарища. Кто-то выражал эти мысли вслух, другие материли его про себя. В итоге все закончилось хорошо, но воспоминания о первом взлете и посадке остались, как о первом прыжке с парашютом, не меньше.

Вообще-то резкий подъем – это единственное, что меня может поднять, и тогда, и сейчас. За плавным полеживанием и перекатыванием с подушки на подушку обычно следует перевод будильника на телефоне. Чувство жалости к себе подступает и мешает встать, нет проблем с поиском оправдания своим вялым действиям. Короче, утро проходит с небритым лицом, без чая и в беготне по дому. Необходимость же резкого вставания только пару раз доставила неудобства. Первый раз, когда я со всего маха прыгнул со второго яруса кровати на стул и наступил пяткой на звездочку на пилотке – металлическую и очень острую. Звездочка отлично вошла в мягкие еще на тот момент ткани. На третьем курсе от такого маневра пострадала бы сама звездочка, поскольку от военного времени вся кожа курсанта неизбежно грубела, исключение составляют, пожалуй, подмышки, чтобы градусник не повредить, если что. Второй раз был чистым недоразумением: я спрыгнул на голову товарища. Товарищем оказался Шурик Иванов. О нем хочется вспомнить особо, поскольку наши отношения перешли в хорошую дружбу. Он был как раз из когорты «армейцев», то есть и формально, и неформально старше. Сам по себе очень толковый, сбитый – крепыш во всех смыслах. Обладающий обостренным чувством собственного достоинства. Любая «левая» шутка с ним могла стать разговором на повышенных тонах с синяками в итоге. Что характерно, таких людей никогда не смущает перспектива самим нарваться и получить «по всему телу». У Шурика в силу именно этой черты характера на момент нашего знакомства не было двух передних резцов. По официальной версии, он их лишился из-за удара чеченской головой в зубы. Шурик в первой армейской жизни служил в Грозном. Оттуда и приехал поступать в училище без зубов. В общем, вопросы чести для него гораздо важнее. «И никто никогда не назовет меня трусом», – говорил один голливудский персонаж, вторя нашему супергерою. В то же время этот человек был и есть потрясающе терпелив, вдумчив и доброжелателен. Ростовчанин. Земляк.

Возвращаясь к первым «боевым» действиям, скажу, что «реальные армейцы» учили нас таким азам, как, например, наматывание портянок. Это описуемо, но незабываемо. Юра Плыга, одессит, десантура. Удивительная речь, такую сейчас не услышишь. Даже в фильме про Гоцмана, даже в исполнении Машкова. В фильмах вообще говорят как-то по-жванецки: звучит умно, а выглядит театрально. Зато Юра говорил на родном языке:

– Так, слоны, портянки наматываются на ногху, поутаряю, на но-гху, – в русском языке нет такой буквы Г, чтобы ее мог произнести Юра). – Показываю только два разА. И запомните, слоны, Одесса произносится как «Адеса». Не дай боже, услышу другхое, например, Одэсса. Ясно, слоны? Да какого ты тут намастырил?

О портянках. Я был почти уверен, что умею их наматывать (про портянки «одевать» не говорят). Отец учил пару раз. Правда, в тот единственный случай, когда такой навык мог пригодиться, мне бы это просто не помогло. Решение, в чем идти в поход к пещере Чудесница, принимал папа, а что надеть на ноги – мама. В носках ведь теплей. Итог – незабываемая прогулка километров двадцать в один конец в папиных кирзачах, в которых он в основном ходил на субботник. В них он ходил редко, поэтому сапоги были жесткие. В результате первые мозоли пузырями – первые звоночки.

Научились. Сперва с ногой на полу наматывали, а потом и на весу, поскольку в палатке, куда ноги ни поставишь, кругом лицо соседа. Человек всему учится, темп только разный, да мотивы отличаются. В армии особенно – там от нежелания до принуждения далеко ходить не надо.

Со временем ноги обрели устойчивые жесткие контуры, а волосы на голени пропали, как после лазерной эпиляции. В повседневной жизни наматывание портянок как навык деградировало, но первый урок запомнился и полюбился как история. Особенно с таким учителем. Сложно передать колорит и логику этого классного персонажа, но, что удивительно, в речи Юры как-то не находилось места матерным выражениям. Он олицетворял собой совесть и одновременно ходячее чувство юмора. За таким добродушием как-то легче идется на уборку снега. Такие люди не могут быть злыми и неблагодарными.

Однажды, когда отменили урок у нашего взвода, мы пришли в казарму. Чтобы жизнь не проходила зря, кто-то предложил немного пошутить над другим взводом (кубрик был рассчитан на два взвода и представлял собой вытянутое помещение с четырьмя рядами кроватей, разделенными «взлетной полосой» надвое). Идея созрела как-то сама собой, на себя эту ответственность не возьму. Решили подписать Юре Плыге все вещи – «Ему же будет приятно». В результате, когда Плыга вернулся со своим взводом в расположение, увидел табличку на кровати «кроватка Юрика», снял обувь (это первым делом) и нашел «тапочки Юрика». Глянул на подушку, и вот она – «подушечка Юрика».

– Эа, что за х-ня? Слоны?

А это и не «х-ня» вовсе. Это «тумбочка Юрика», полотенце… все, вплоть до зубной щетки, и даже цветок в горшке на стене оказался не просто так, а «горшочком Юрика». По мере развития этих событий человек двадцать здоровых лбов в разных концах кубрика просто впокатку ржали, изображая на лице полную неосведомленность… но Юрик отходчивый. С юмором. Одессит. Земляк.

Вообще приколюх было много. Казарменная жизнь после зачисления, как курортный роман, – коротка, зато есть, что вспомнить. Ей на смену пришло поле, русское поле. Нас погрузили на автомобили типа КамАЗ-4310 и отвезли на курс молодого бойца. Нюхать порох. КМБ – коротко, но емко. Как он проходит? Это первые полевые отношения в жизни. И они могли бы по праву стать безумно интересными и увлекательными, если бы не были первыми. Все с нуля. И не все так гладко. Курс молодого бойца проходит в учебном центре за городом. Свежий воздух, причем везде: во всепогодных палатках, в учебных аудиториях. Первые конфликты на почве неустроенности. Похоже на молодую семью – ну, все как в жизни. Нашим отделением на полевом выходе командовал курсант по прозвищу Море. Этот чудо-моряк какое-то время пытался быть лидером и качать права, но потом как-то потерял интерес к управлению процессами и отстал.

Мы жили в палатке на десять человек. Жилось вполне комфортно, неудобство доставляли две вещи – длинный Море и сапоги на полу. Дело в том, что основную площадь палатки занимали нары. Места же для вещей, сапог и прочего не хватало тотально. Одеваться одновременно могли максимум трое. Но если одеться можно и лежа, полусидя или как-то еще, то обуваться очень проблематично. Не говоря уже о том, что вся обувь в армии довольно похожа. Самая «песня» начиналась при резком вскакивании по команде «Подъем!» Представьте себе, что времени на подъем в полевых условиях отводилось столько же, сколько и раньше. Благо, у нас был опыт. Каждое утро мы вскакивали и бежали на построение. После чего сразу была утренняя пробежка. Казусы с обувью случались. Мне как-то раз достались сапоги на пару размеров больше. Поверьте, не самый плохой расклад. У кого-то они были ровно на столько же меньше. Говоря о размере тех сапог, позволю отступление. То ли это традиция, то ли установка руководящей партии была такая, но сапоги на КМБ выдавались старые, б/у. Наверное, это проявление заботы о наших молодых, непривычных к сапогам ногах. Как ни крути, а в разношенных сапогах ходить было легче. Так вот, мы выбегали строем всей ротой. В поле это было даже приятнее, чем в городе. Бегали минут пятнадцать, не забывая делать всем известный «перессык» по Гришковцу, только в оригинале перессык совершается на берегу моря. Нам же с морем не повезло, поэтому наше Море глаз не радовало, а еще могло и в этот глаз «зарядить по настроению». Так вот, по команде «Стой! Влево-вправо! Разой-дись!» все становились на краю канавы и «корректировали ландшафт». Чуть ли не самое приятное из действий утреннего распорядка. Вообще на КМБ было интересно: оружие, техника, даже пробежки и физра – все это не напрягало. Напрягало, пожалуй, одно – безапелляционная подчиненность. И было тем легче, чем быстрее это принимаешь. В жизни вообще полезно научиться принимать. Приятие позволяет успокоиться и действовать сообразно обстоятельствам. Неприятие же, напротив, не дает покоя, разъедает изнутри, как язва или ревность.

Отдельная тема КМБ – это питание. Такого желания что-нибудь съесть я не переживал больше никогда. Огромным праздником мог стать приезд выездного чепка («чепок» или «чайник» – так называют курсантскую чайную). Вообще, в отношении чайной есть две очень верные приметы. В начале месяца чепок радует, в конце – раздражает. В конце месяца платежеспособность курса серьезно падает. Маленький пример юношеского нерационального максимализма. Вначале все деньги тратятся на приобретение самого вкусного и дорогого. К дорогим позициям нашего спроса можно было отнести, например, печенье курабье и мороженое крем-брюле. Шутка ли, рупь сорок за кило. О другом печенье и кексах с изюмом говорили пренебрежительно и свысока, а на простые кексы без начинки даже и не смотрели. Ситуация резко менялась: мороженое уже не радует – дорого; можно и триста граммов кекса… «С изюмом, без?» «Скорее без, чем с… на двоих, заплатишь?» Были и исключения в курсантской среде, одни в чепок вообще не ходили, а тупо питались дома. Другие всегда были при кармане, а значит, при деньгах. О системе экономических отношений и вопросах межклассового сотрудничества в воинском коллективе я расскажу немного позже. Сейчас же важно понимать, что денег и хватало, и не хватало одновременно. Такой вот парадокс. С одной стороны – полная обеспеченность: ешь – хочу, но не ем, пей – не хочу, а никто и не наливает. С другой – постоянный недостаток того, чего больше всего хочется. Парадокс? Рассказ был бы неполным без конкретных экономических выкладок. Градация заработной платы по мере успеваемости курсантов выглядела как легко запоминающийся телефон: 22-27-32. От обратного 32 – стипуха отличника, в том числе пять рублей «табачный паек». Хорошисты получали меньше, остальные ребята удовлетворялись 22 рублями. Благо сигарет полагалось всем одинаково, а еще большее благо, что у меня это становилось резервом, поскольку я не курил, а это почти пять килограммов печенья курабье, а в бутылках я тогда еще выгоду не измерял.

Случались и гастрономические курьезы. Например, мое первое знакомство с армейскими врачами состоялось на КМБ из-за еды. Виной тому было несанкционированное употребление пищи. Август. В окрестностях лагеря созрели дикие яблоки. Во время перерыва между занятиями мы всем взводом слегка пожевали. То ли яблоки были настолько дикие, то ли желание закосить от занятий сидело на подкорке мозга слишком явно. Идея оказалось плохой, но результативной. Почти всех, кто ел, пронесло жутко и бескомпромиссно. Я – не исключение. Строем пришли к «фершалу», опытному прапорщику, выстроились в очередь перед медпалаткой. Начался «прием». Пока стояли и ждали приема, кто-то из очереди отбегал, кто-то и не раз. Опытный прапорщик уверенным движением руки распечатывал упаковки с лекарствами и насыпал содержимое в пригоршни. Не знаю, что подействовало лучше – качество препаратов или их количество, но после запивания всей пригоршни компотом, настроение мое улучшилось на удивление быстро. Ай да фельдшер, тоже земляк, наверное.

И еще пара слов о Море. Этот «реальный военный» оказался из той продуманной когорты, что поступила в училище для смягчения условий пребывания в армии. Я не причисляю его к лику земляков по «религиозным» соображениям. Не хочу. Длиннющий и худющий, он был настолько неприятным и забавным одновременно, что его команды без смеха сложно было воспринимать. В училище он недолго продержался, поскольку оказался пьяницей и дебоширом, а когда отчислился, приходил в гости и воровал одеколон из наших тумбочек – «чисто за наше здоровье».

КМБ закончился, мы были готовы к присяге. Само по себе очень яркое и даже пышное событие, на которое приезжают родители, мне больше всего запомнилось по мозолям на ногах. Так случилось, что за несколько дней до присяги нам выдали новые сапоги. Все бы ничего, но практически в тот же день был кросс 3 километра на оценку. Я по привычке припустил, бежал, о чем-то думал и не заметил, как стер ноги. Нет, я, конечно, чувствовал, что в этой новой обуви ноги себя ведут как-то неприлично, но «в пылу сражения раны не замечаешь». Итог – кровавые мозоли на трех пальцах левой ноги. Надо же, как угораздило перед самой присягой. Пришлось ходить в старых сапогах на несколько размеров больше, чтобы обойтись без гримасы на лице. Традиционно после присяги «курсов» отпускают в увольнение. Пришлось переобуться в ботинки. Надеть-то я их надел, а вот походки уверенной не получилось. Ковылял потихонечку, как в той песне поется. Больше всего в этой ситуации жалко маму. Ей стоило большого труда и нервов пережить кровавое олицетворение военной угрозы на ногах сына.

Подводя итог первых дней армейской жизни, можно сказать, что они были всесторонне насыщены. Было многое – были слоны, была и Адееса. Кроссы сменялись примочками на ногах и новыми кроссами. События протекали в очень плотных отношениях и при поддержке «реальных военных» – ребят, которые уже что-то знали и это знание до нас доносили. Разумеется, как могли. Сейчас продвинутые менеджеры охарактеризовали бы это, как товарищеский стиль в лидерстве, основанный на личном примере и стимулировании подчиненного к росту. Тогда же, в далеком конце восьмидесятых, вместо формулировок были команды. А вместо песен – «Группа крови на рукаве». Были, безусловно, и книги по психологии воинского коллектива, но лучше запомнились почему-то именно команды. И, конечно, учителя, в основном толковые и порядочные. В редких случаях – пустые и грубые, для которых жалко места в позитивной книге, а «Зону» С. Довлатова переписывать на военный лад – дело неблагодарное.

⠀

Казарменная жизнь после зачисления, как курортный роман, – коротка, зато есть, что вспомнить.

Жилось вполне комфортно, неудобство доставляли две вещи – длинный Море и сапоги на полу.

Первые мозоли пузырями – первые звоночки.