Читать книгу Последняя любовь Хемингуэя - Валерий Борисов - Страница 6

И в этот вечер Мэри осталась в своем номере одна. В последние дни такое случалось часто, с тех пор, как графиня Иванчич с братом побывали на их завтраке. Нет, нельзя сказать, что Эрнест забыл о ней полностью, или даже частично. Кроме, так сказать, официальных приемов, она ходила вместе с ним на вечеринки, которые он устраивал для Адрианы и ее друзей на террасе ресторана "Гритти" или в каком-нибудь кафе. Там он вначале молчит, пока не выпьет в меру, а потом рассказывает им о своих похождениях и все громко и без меры смеются. Она замечает, что и сам Хемингуэй, как бы молодеет в их компании, становится, мальчишкой. Но он, все больше и больше времени, проводит с Адрианой. Отправляет жену в отель, а сам идет на прогулку с молодой итальянкой. Вот и сегодня он гуляет с ней по вечерней Венеции. А она одна находится в номере.

Но с ним произошли изменения в положительном плане. Мэри это радует. Эрнест забросил все лекарства в ящик письменного стола и совершенно не принимает их. Но это не сказывается на его здоровье, он весел и подвижен. Он давно с таким упоением не работал над своими старыми рукописями. Доводит их до ума. А на уме у него мысль – написать новый рассказ, а может быть, роман. Сейчас ищет сюжет. Говорит, еще немного и он созреет в голове и захватит его сердце. Неужели, Адриана дает ему импульс для работы? То вдохновение, которое она, его жена не может ему дать. Раз так благотворно она влияет на него, то пусть встречаются. Ее Эрнест очень осторожен. Он не любит разводить слухов вокруг себя. Более того, их боится и старается не давать повода желтой прессе для пересудов о своей семейной жизни. Да, она знает, как Хемингуэй боится огласки своих похождений с женщинами. Два года назад в него влюбилась симпатичная кубинка, до умопомрачения. Так Эрнест отправил ее на лечение в психиатрическую больницу в Нью-Йорк. Подальше от Кубы, чтобы никто не знал. Но Мэри знает, только молчит.

Он лепит свой образ сам, и она должна помогать ему в этом. Так, чтобы он не заметил. Мэри создает законченный образ Хемингуэя. Ее имя в истории, должно стоять наравне с ним. Он должен написать новые произведения, которые превзойдут по славе прошлые. Мэри должна ему в этом помочь. Если она не дарит ему вдохновения, то должна создать все условия для появления и поддержания у него творческого вдохновение. Пусть даже с помощью Адрианы. Об итальянке забудут, как и обо всех его бывших подружках, как забыли об интрижках с Марлен Дитрих или Ингрид Бергман. Адриана никогда не сравнится с ними. Сохранится лишь имя жены, которая до конца жизни была с ним рядом. Сейчас необходимо, чтобы он создал что-то грандиозное. Пусть он погуляет с этой итальяночкой. Мэри терпеливая – все переживет, ради того, чтобы Хемингуэй обрел вдохновение.

Так рассуждала Мэри в одиночестве.

Но червь сомнения – правильно ли она все рассчитывает, грыз ее. Ему почти пятьдесят – Адриане восемнадцать или девятнадцать. При таком разрыве лет интрижка возможна, но брак – вряд ли. Эрнест говорил о противоречивости таких браков. Со стороны мужчины это коммерция, со стороны женщины – проституция или проявление жалости. К коммерции он неспособен, проститутку найдет везде, а жалости к себе никогда не потерпит.

И Мэри приходила к успокоительному выводу – для ее брака, Адриана не опасна.

Но все-таки? Билась и другая мысль. Есть же в мире ужасные примеры. Вот, например, Чарли Чаплин. Совсем недавно женился вновь. Ему, кажется, было тогда пятьдесят четыре, его новой жене – восемнадцать. Эрнест смеялся над стариком Чарли. А тот каждый год делает со своей юной женой по ребенку. Чем не пример? У них с Адрианой разница лет поменьше, чем у тех – Чаплиных. Не намного, правда. Да и Эрнест за последние пару лет стал не тем мужчиной, готовым при каждом найденном им красивом выражении, любить свою жену. Сильно сдал, поседел, погрузнел, не может жить без таблеток. Но, все же?… Надо начистоту поговорить с Адрианой, предупредить ее. Она, как женщина, должна быть разумнее в своих чувствах, чем Хемингуэй.

Так продолжала размышлять Мэри, готовая на все ради мужа, но только без потери его.

А в это время Хемингуэй и Адриана сидели в кафе «Флориан». За два часа прогулки по зимней Венеции они успели промерзнуть.

–Что ты желаешь выпить? – Хемингуэй посещение баров всегда начинал с употребления напитков. Он уже называл ее на «ты».

–Вы меня приучили к мартини. До этого я никогда его не употребляла. – Ответила Адриана и кивком головы откинула свои волосы на плечи.

–Еще раз сделай так, моя девочка? – Попросил Хемингуэй.

–Что?

–Также встряхни волосами, чтобы они летели, как ветер.

–Вам нравится?

–Очень.

–Не знаю, сумею ли я повторить. По заказу может не получиться.

–Попробуй еще раз.

Адриана опустила голову, и ее черные блестящие волосы полностью закрыли ее лицо. Она резким взмахом подняла голову, и волосы вновь заструились по ее плечам. Хемингуэй вздохнул и положил ей руку на голову и погладил волосы.

–Ни у кого я еще не видел таких волос. Послушных и жестких одновременно. Ни у кого.

–Вам действительно они нравятся?

–Да. Лет десять назад они нравились бы мне до безумия.

–Почему десять?

–Не знаю. Может быть, тогда я смотрел на все по иному.

–Через розовые очки?

–Нет. Наяву. Это сейчас я смотрю на мир сквозь розовые очки. К своему счастью, вижу в них тебя.

–Только меня?

–Только тебя. Других я в них просто не вижу. На прочих могу смотреть через обыкновенные очки.

–Это болезнь. Она пройдет.

–Пройдет. Только рецидивы останутся. Навсегда.

Официант принес два бокала мартини.

–Что ж, девочка, выпьем. – Устало произнес Хемингуэй.

–А почему у вас изменился тон?

–Пришла в голову дурная мысль. Подумал – многое недостижимое в жизни, почему-то уходит безвозвратно.

–Наоборот, всего можно достичь! – Воскликнула Адриана простодушно.

«Ей, в расцвете молодости, не понять, что жизненный опыт не приобретается. С этим качеством надо родиться. Я родился без него». – Подумал Хемингуэй и вслух сказал:

–Конечно, можно. Но оно все равно уйдет безвозвратно. Надо еще суметь и сохранить.

Адриана встречалась с ним уже три недели и часто не могла понять его рассуждений, ухватить их суть. Но она успокаивала себя тем, что Хемингуэй – человек с большим жизненным опытом, а она только постигает азы жизни. С ним говорить очень сложно, надо многое самой знать.

–Не надо говорить, так пессимистически. Плохое настроение когда-нибудь проходит. Давайте выпьем мартини.

–Спасибо, девочка, что умеешь успокаивать. Действительно пора выпить.

Адриана выпила свой бокал до дна. Хемингуэй внимательно смотрел на нее.

«Не приучить бы ее к алкоголю. Мне, старому пьянице, уже все равно. А ей еще жить». – Мелькнула усталая мысль, и он выпил весь бокал.

–А теперь от вина стало легче? – Спросила Адриана.

–Легче – нет. Теплее – да. От твоего присутствия, девочка, теплее.

Эти полупризнания Хемингуэя, обезоруживали Адриану. Она чувствовала, что нужна ему, но не понимала для чего. Но она не старалась разгадать, почему нужна человеку, почти в три раза старше ее. Она чувствовала себя обязанной, чем-то помочь этому не простому человеку, с изломанной судьбой. Его судьба не казалось ей, как раньше, безоблачной.

–Вы мне скажите все, что хотите, и вам станет легче. – С долей сострадания попросила она.

Он уловил интонации ее голоса.

–Жалеть людей нельзя. От жалости люди становятся медузами. Но спасибо тебе за то, что хочешь мне помочь.

Он часто говорил афоризмами, которые Адриана не могла понять. Она их старалась запомнить, чтобы разобраться на досуге, но не получалось, а многое из сказанного им, забывала.

«Не доросла еще до понимания простых истин». – Снова успокаивала Адриана себя.

–Уже поздно. Тебя не будут ругать дома?

–Нет. Мама знает, с кем я.

Хемингуэй вздохнул. «Счастливая! О ней кто-то переживает. И я теперь стал переживать за нее».

–Давай я тебя отвезу домой на гондоле?

–Вода в каналах поднялась, и лодка может не пройти под арками.

–Раз гондольеры работают, то они знают, где им проходить.

–Хорошо. Поедем на гондоле.

Хемингуэй подозвал официанта:

–Возьмите для нас гондолу и положите туда вино.

–Какое желаете синьор Хемингуэй? – Уточнил официант.

–Да. Действительно. Что бы нам взять в дорогу? – Обратился он к Адриане.

–На улице холодно. Пусть будет мартини.

–Сухое мартини.

Он протянул официанту деньги. Тот в ответ отсчитал сдачу и ушел.

–Ну, что пойдем, девочка. Посмотрим на Венецию с воды. Со студеной воды, на горячую Венецию. Мы ее будем видеть, она нас – нет. – Уточнил Хемингуэй.

–Вас здесь все знают. Венеция все равно будет смотреть на нас. Никуда от нее не скроешься. – Ответила Адриана.

–Наоборот. Это я знаю Венецию, а не она меня. Спрячемся от нее в темноте каналов.

Они вышли на улицу. Большой канал был рядом, через дорогу.

«Ветер дул им в спины и трепал волосы девушки. Ветер разделил волосы на затылке, и они улетели вперед, прилипая к щекам».– Мелькнула в его голове фраза. Кажется, из его же произведения.

У деревянного причала канала стояла гондола, освещаемая огнями, падающими из домов. В их свете гондола казалась черной, а промерзшая на морозе вода канала – зеленой.

«Какая красивая гондола! Изящество и соразмерность линий, как у призовой лошади. Почему я раньше не замечал ее красоты? – Подумал он. – Наверное, не с кем было сравнить лошадь».

Он вошел в лодку, которая закачалась под его ногами, и подал руку Адриане. Она прошла в гондолу и остановилась, раскинув руки, удерживая равновесие. Ветер развивал волосы Адрианы, и она была похожа на языческую статую. Такие статуи древние мореходы устанавливали на носу судов, как своих покровительниц и впередсмотрящих. Огромные глаза, казавшиеся в темноте еще большими, и прямой античный нос, делали Адриану похожей на языческую богиню.

«Она похожа на нее не только лицом. Она может, не только защищать от бурь, но и вдохновлять иссохшие бродячие души, жаждущие увидеть такой желанный берег». – С тоской подумал Хемингуэй.

Официант принес вино в ведерке и поношенное одеяло.

–Хозяин просил передать вам вино в подарок, синьор Хемингуэй.

–Передайте ему большое спасибо. Но я не могу принять такой подарок.

–Он сказал, что в такую погоду, при прогулке по воде, подарок греет душу лучше, чем что-то приобретенное за деньги. Заходите к нам чаще, синьор Хемингуэй.

Хемингуэй достал из кармана деньги и положил купюру в руку официанта.

–Возьмите за вино.

Тот сразу же вернул деньги обратно.

–Не надо. Это наш подарок.

–Тогда возьмите, как чаевые.

–Вы мне уже дали на чай.

–Тогда жене и детям купите подарок.

–У меня, их нет. Ваши бомбардировщики разбили мой дом в Тревизо. Я остался один живым из семьи потому, что был на фронте.

–Извините меня. От всех летчиков и солдат.

–Вы здесь ни при чем. Все мы тогда были пешками.

–Все равно извините.

–Пожалуйста, извиняю. Но разве это поможет… Отдыхайте. Счастливо, синьор Хемингуэй. Приятной прогулки, сударыня.

Настроение после разговора с официантом упало.

«Везде война! – Подумал он. – Когда мы о ней забудем. Надо быстрее забыть об официанте».

Он прошел к носу гондолы, снова закачавшейся под его весом.

–Куда мы поедем? – Спросила Адриана.

–Попроси гондольера, чтобы он час покатал нас там, где ему удобнее. Не хочется его мучить на таком ветру.

–Пусть он выгребет на большую воду, а там я ему скажу, куда нас везти. Хорошо.

–Хорошо.

Адриана по-итальянски сказала гондольеру. Тот сразу же загорланил песню, накренил лодку, чтобы было легче грести, и гондола отошла от причала.

Они сидели в темноте, прижавшись друг к другу. На душе Хемингуэя, после разговора с официантом, было муторно.

–Достань бутылку, выпьем вина.

–Вам снова стало плохо?

–Плохо.

–После разговора с официантом?

–И после него тоже.

–Неправда. До него вам было хорошо. Он сказал о войне, и я заметила, что вы сразу же изменились.

«Она умеет чувствовать меня. – Подумал Хемингуэй. – Давно меня так никто не чувствовал».

Он обнял ее за плечи. Адриана склонила голову ближе к нему. Повернувшись к ней, нежно, чего давно не наблюдал за собой, поцеловал ее в губы. Впервые за время их встреч.

–Спасибо тебе, девочка. А сейчас подай вино.

Она протянула ему ведерко с вином. Бутылка была откупорена предусмотрительным официантом и вновь заткнута уже обыкновенной винной пробкой. В ведерке находились пластмассовые стаканчики. В темноте, стараясь не пролить мимо стакана, Хемингуэй налил вино.

–Выпей, девочка. Это помогает от всех недугов – печалей и страхов.

–У меня, их нет. Я с вами делаю то, чего не следует делать.

Она выпила вино и положила стакан в ведерко. Хемингуэй выпил свой стакан, и молчал.

–Холодно. Укройте меня одеялом и обнимите. – Впервые попросила его так Адриана.

Хемингуэй, также молча, развернул одеяло и укрыл ее, почти лежащую на дне гондолы. Гондольер, крепкий парень в толстом синем свитере, продолжал горланить песню для своих пассажиров.

–Скажи ему, девочка, чтобы он перестал петь, а то горло простудит.

–Пусть поет. Так романтичнее. Или нет! Раз вам не нравится, я скажу ему, чтобы он прекратил петь.

–Раз тебе нравится, то пусть поет. Не говори ему ничего. Я очень люблю итальянские песни.

–Вам снова плохо. Вы снова что-то вспоминаете. Войну?

Голос у нее был ласковый и низкий, как звук виолончели Пабло Казальса. Он шел откуда-то изнутри, но не из тела, а из темноты воздуха. Так казалось Хемингуэю.

–И ее тоже.

–Говорите мне о ней, и вам станет легче. А может, еще выпьете?

–Выпью. А ты будешь, девочка?

–Пока нет. Я согреваюсь под одеялом, не хочется высовываться наружу.

–Ну, тогда выпью я.

Хемингуэй взял бутылку и прямо из горлышка стал пить. Вино булькало в его горле, и эти утробные звуки слышала Адриана. Наконец, он поставил бутылку обратно в ведерко и лег рядом с ней на дно гондолы.

–Укройтесь одеялом. – Она раскрыла край одеяла, и ветер приподнял его. – Как холодно! Быстрее!

Хемингуэй закрылся одеялом по пояс.

–Молодец, официант. Знает, что нужно для сегодняшней прогулки. Только, все равно, жаль его. – Горько вздохнул он.

–Я видела эту войну. А ту нет. Не успела родиться. Расскажите мне о ней.

–Счастлив тот, кто не видел хотя бы одной войны. Я видел три. Одну в Испании. – Уточнил он. – Для меня она была второй.

–И какая страшнее?

–Все страшные. Страшно, когда убивают чужих людей, еще страшнее убивать своих.

–Где?

–В Испании.

–Там были итальянские солдаты.

–Были. Там много всяких солдат было. И убивали они испанцев и друг друга. Война – проститутка. На ней наживаются только сутенеры, остальные только теряют. Кто все, вплоть до жизни, кто души. От войны остаются калеки. Одни без рук и без ног, другие без головы.

–Как это без головы?

–Например, я. Голова остается больной на всю жизнь. В нее, как в дырявую лодку вода, лезут ненужные мысли. И они же в ненужный момент выплескиваются обратно. Человек, побывавший на войне – больной человек. Его уже ничем не вылечишь.

–Я видела войну. Я тоже больной человек.

–Да. Тоже больной. Пока ты не замечаешь своей боли, но когда вырастишь, она станет невыносимой. Тогда будет очень тяжело.

–Обнимите меня? Холодно. Пусть моя боль меня дольше не беспокоит.

–Пусть.

Хемингуэй обнял ее, ощущая молодое, гибкое, наполненное свежим женским соком, тело и глубоко вздохнул. Он чувствовал себя рядом с ней очень старым и больным не только телом, но и душой. Ему нравилось ее обнимать. О большем, он не мечтал! Адриана очищающе действовала на него. Он снова поцеловал ее долгим нежным поцелуем, в котором соединялась отцовская любовь и чистота влюбленного. Она первая оторвалась от его губ.

–Задохнусь.

–Я тебя приведу в чувство. Так можно задыхаться. Это не опасно для жизни.

–Я так хочу задыхаться с вами много-много раз. Но, с условием, чтобы вы приводили меня в чувство. Давайте выпьем вина? Чтобы ушло мрачное из головы.

–Уже ушло. Ты молодец, моя девочка. Никто так не может выводить ненужные мысли из головы, как ты. Давай за это выпьем.

Хемингуэй привстал в гондоле, влажный порыв ветра ударил ему в лицо и снова проник внутрь одеяла. Он аккуратно прикрыл им Адриану, – его девочка не должна страдать из-за него. Налил в стаканы вино и протянул Адриане.

–Возьми, девочка. Давай ни о чем не вспоминать.

–Слушаюсь. – Она рассмеялась. – Видите, я научилась говорить у вас, коротко и ясно. Не будем больше вспоминать.

Они выпили вино, и Адриана спросила:

–Куда мы едем?

–Не знаю. Ты же сказала, что будешь указывать ему дорогу.

–А он поет и ничего не видит!

–Он все видит и поэтому поет. Скажи ему, куда хочешь ехать.

Адриана подняла голову и крикнула гондольеру:

–Эй, бамбино!

Тот повернул в их сторону лицо, с выражением, будто впервые видит их в своей гондоле, и перестал петь. Он действительно ничего не видел. Видеть не входило в его обязанности.

–Ближе к Сан–Марко.

Гондольер поднял руку вверх, – все понятно, и снова запел, с отсутствующим лицом.

Они лежали на дне гондолы и смотрели в темное небо, закрытое тучами. Он положил ей руку под голову, чтобы удобнее было лежать. Она положила свою руку ему на грудь, так надежнее. Над ними проплыла низкая арка моста.

–Видишь? – Тихо сказал Хемингуэй. – Не все мосты затоплены.

–Они не могут быть затоплены никогда. Наши предки знали, как строить.

–Предки всегда умнее потомков.

–Почему?

–Потому, что они знают свои ошибки и учат своих детей не повторять их. Но, видимо, плохо учат. Человек обречен повторять ошибки предыдущих поколений. Чем больше поколений, тем больше ошибок. Поэтому предки умнее потомков.

–Почему человек повторяет прошлые ошибки?

–Он не может жить без ошибок. Без них, жизнь не интересна.

–Не надо говорить пессимистично. В мире все прекрасно!

–Да. Пока ты не думаешь об этом мире.

–Давайте думать о себе…

Она приподнялась над ним и поцеловала его. Впервые сама.

–Как хорошо думать о себе…

Гондольер перестал петь, и они почувствовали, как лодка ударилась о причал.

–Прибыли.

–Да. Уже поздно и мне пора домой.

–Сейчас идем.

Он встал, помог Адриане подняться. Одеяло и ведерко с недопитым вином остались в гондоле.

–Скажи малому, чтобы отвез все обратно.

–Сейчас. Отвезешь все обратно в «Флориан»! – сказала Адриана гондольеру.

–Си. – Ответил тот, улыбаясь.

Он помог выйти Адриане и Хемингуэю из гондолы. Хемингуэй расплатился с ним, а гондольер весело говорил что-то по-итальянски, видимо, желая им дальнейших успехов. Но Адриана не перевела его слова.

Они вышли на Пьяцетту и пересекли мощенную булыжниками, холодную площадь. Зимний ветер снова разметал волосы Адрианы по лицу. Она пыталась их удержать рукой, но это не удавалось.

–Не держи их. Пусть они летят впереди нас.

Адриана послушно опустила руку. Они шли по площади, тесно прижавшись к друг другу.

–Вот место, где немец стрелял в голубей…– Промолвила она.

–За это мы его, наверное, убили. Или повесили. А если не его, то его брата или отца. Кто знает? Но точно, что-то нехорошее для него сделали.

–Не надо вспоминать. Я случайно об этом вспомнила.

–Да. Все мы варвары. В войну для нас нет ничего святого. Во время мира мечтаем о реванше.

Они подошли к большому дому. Оставалось только дернуть ручку звонка или отпереть дверь своим ключом.

–Поцелуйте меня на прощание?

Хемингуэй осторожно прикоснулся губами к ее щеке.

–До завтра, девочка.

–До завтра.

Они не назначали место и время свидания. Они знали, что встретятся. Адриана вынула из сумочки ключ и отперла им дверь. Через мгновение, махнув ему рукой, исчезла в темном проеме дверей. Хемингуэй остался один на брусчатке площади. С ним были только истертые камни мостовой.

Под пронизывающим северным ветром, он отправился в «Гритти» пешком.