Читать книгу Мы не рабы - Валерий Попов - Страница 4

Огромный светящийся стеклянный куб, творение, кажется, югославских архитекторов, гордость здешних мест – погас, как раз когда мы подходили к нему. Бац – и все. Светящимися остались только стоячие буквы наверху: СЛАВА КПСС! Все как-то устало засмеялись. Дверь в стеклянной стене была приоткрыта, но там стояла статная женщина с высокой прической «кренделем» и никого не пускала.

– Все! Рейсов сегодня больше нет! А мне надо, из-за чего вы опоздали?.. Что? У нас дневной вокзал, у нас не ночуют! Мы предприятие образцового обслуживания. И здесь не место!..

– …людям! – выкрикнул кто-то из толпы.

– У нас… – хотела продолжить она.

– …слава КПСС! – выкрикнул тот же, но не показывался.

Толпа напирала, но все отворачивались, в глаза администраторше никто не смотрел. Главное – не выделяться, а то вдруг она запомнит!

Автобус стучал мотором, но почему-то не уезжал, словно ожидая чего-то. «Да и должно же что-то произойти! Не может быть, чтобы так!» – мелькнула отчаянная мысль.

– Я вам человеческим языком объясняю! Стойте! – закричала дежурная.

Беременная женщина, видно, не очень все понимая, полезла под протянутой рукой дежурной, перекрывающей проход.

– Остановитесь, гражданка, имейте же человеческое достоинство! Вася же! – крикнула дежурная, повернувшись в зал.

«Вася же» выскочил, натянул покрепче милицейскую фуражку, потом взял голову лезущей напролом женщины, резко сжал ее под мышкой. Потом чуть отстранился и пихнул ее в лоб – она попятилась и безжизненно упала назад, прямо в лужу.

– Я говорила же вам! – Дежурная скорбно указала на упавшую беременную, как на неоспоримое доказательство своей правоты.

Ну что? – подумал я. – И это глотать?!

– Ну вот… – проговорил кто-то рядом.

Я и сам чувствовал, что «ну вот»… Я тяжко вздохнул, нагнулся, взял крупную гальку, завел руку за спину. «Булыжник – орудие пролетариата!» – вспомнил я… Но и мой камень кое-что весил. И висел в ладони за спиной. Ну что… отпускаем? До «СЛАВЫ КПСС» мне все равно не добросить. Но вот достойная цель – стеклянный ларек «Союзпечать»… прозвенит громко. За стеклом хмуро улыбался тогдашний вождь. Не уходить же так? Кем бы, после этого, я себя считал? С хрустом сустава я выпрямил руку и метнул орудие. Камень полетел, ломая струи, со звоном разбил стекло ларька и упал в лужу. Протест? Протест. Стеклянные осколки, как пики, теперь окружали портрет вождя… ну вот и приехали.

«Вася же» ухватил меня за грудки и втянул внутрь. Сбылась мечта! Вот я и не под дождем. Заметил, что за мной и все протискивались сюда, в тепло. Вася был прикован ко мне и не мог им препятствовать, а дежурная, что удивительно, рыдала. Победа? Но прочувствовать я ее не успел – Вася ухватил меня за длинные (тогда) волосы и стащил по крутой лесенке вниз, в служебное помещение, и там от всей души врезал. Носом хлынула кровь, прямо в стену. У меня это быстро. Вася не то чтобы расстроился – но задергался: стены его учреждения в крови – не совсем комильфо, не в стиле нового времени. Уложил меня на шконку за решетку – но решетку не закрывал. Убежал, послышалось сипение воды, и он накрыл мне лицо мокрым вафельным полотенцем. Блаженство! Но удаль еще гуляла во мне – я резко сел, полотенце сползло. Тут Вася вспылил, крепко затянул полотенце на моем лице узлом сзади, упираясь мне в спину коленом, брякнул казенной решеткой и так же звучно запер ее. «Хватит! – дал мне понять. – Люди с погонами тоже люди!» И лишил меня кругового обзора: полотенце лишь чуть просвечивало. И уши он мне затянул, и со звуком было небогато. Но голосок его доносился. Вася оказался безумным карьеристом – мое задержание показалось ему началом взлета карьеры, дело казалось ему гораздо более важным, чем мне. Он звонил в самые разные места, ища оценки своим действиям и рассчитывая на самую высокую.

– Ну как же, товарищ подполковник! Неужели не… Слушаюсь!

Брякала трубка – и тут же снова журчал диск. Я мучился: не оправдаю его надежд!

Но страдал я не только от этого… Прямо скажу: в основном не от этого. Мокрое вафельное полотенце, усыхая, стягивало лицо так, что даже сердце набухло.

Голос Васи становился все неуверенней. Неужто так и не нашел поддержки? Сочувствую ему. По малейшим оттенкам начальственных голосов он пытался сориентироваться – какую тему разыгрывать, чтобы сорвать куш? Полотенце душило. Не знаю, где Вася учился, но предмет «пытки подручными средствами» он явно не прогуливал и имел талант. А вот с продвижением… Он все никак не мог оторваться от диалога с властью. А я – погибал! Полотенце, ссыхаясь, сжималось – а лицо, мне кажется, распухало. При том – я считал неудобным несвоевременными криками и стонами прерывать чей-то деловой разговор. На каком-то нестерпимом пике боли я то ли вырубился, то ли заснул. И вдруг – словно прозрел. Видно, в пыточной моей рассвело.

Тишину прервал какой-то до боли знакомый голос. Но ни с чем хорошим он вроде не связан: сердце не встрепенулось. Но следует все же напомнить о себе. Я громыхнул решеткой – и подошли двое, как я разглядел сквозь полотенце, на свет. Один наверняка Вася, судя по суетливости движений, а второй… неужели? Этот ослепительно белый костюм!

– Откройте! – скомандовал он, и Вася отпер решетку. – Что это? – Он гневно указал на меня.

Я сначала подумал, что это я вызвал его гнев. Оказалось – не я.

– Но он же… это – стекло разбил, – забормотал Вася. – А там… портрет!

– Какой портрет? Не выдумывайте. Там просто стоял какой-то журнал. Немедленно снимите… это!

Вася сорвал с моего лица присохшее полотенце. Передо мной стоял Сокол, ослепительно белый в полутьме.

Лучше бы он сказал – «снимите медленно», а то Вася, засуетившись, рванул «маску» с меня с кусками кожи. На полотнище я увидал отпечаток моего лица, исполненный кровью, что-то мне это остро напомнило: другое полотнище, вошедшее в историю… Плащаницу с отпечатком Христа? – скажете вы. И будете правы. Но – не совсем. Разве ж можно сравнивать ту кровь – с моей? Моя кровь была как засохшая, так и свежая, как на лице, так и на вафельном полотенце… вся харя от него в мелкую клетку: потом долго так ходил.

– Дайте! – Сокол эффектно протянул руку и Вася вложил в нее мою «плащаницу» – невысокого, прямо скажу, качества. – Что вы наделали?! – вскричал Сокол, разглядывая полотнище.

Вася ответил, не особенно удачно:

– Это компресс.

– Это – кровавый компресс! – эффектно воскликнул Сокол, словно для видеозаписи.

А может, видеозапись и велась? Передовая техника уже была тогда в распоряжении органов. Во всяком случае, «кровавую портянку» Сокол продемонстрировал во всю ширь и жуть, растянув на груди. Значение этого события, как почувствовал я, было огромно: Сокол сорвал с меня маску!.. и открыл всем мое истинное лицо. Которым я и пользуюсь до сих пор.

Он аккуратно сложил полотенце и спрятал в сумку. Зачем?

– Я надеюсь, – произнес он, – что это будет последний экспонат в музее кровавых преступлений этого строя!

Я был ошарашен.

– …В музее? – пробормотал я.

– Да!

– …А что, вообще, случилось? – все же, не сдержавшись, я задал бестактный вопрос.

Прямо спросить: «Чего это с вами происходит?» – я не решился.

– А вы разве не знаете? – Он всплеснул руками. – Путч в Москве полностью подавлен!

…Боюсь, я не так ярко разделил с ним радость, как надо. Сияй, радуйся – а то опять упекут.

– Это историческое событие! – произнес я.

– Бе-зу-словно! – подтвердил он. – И я почему-то уверен, что мы с вами встретимся, и еще не раз, на крутых виражах нашей истории и подставим друг другу плечо!

Насчет плеча – сомневаюсь. Разве что вместе полезем в чужую форточку…

– Я пойду умоюсь?

– Погодите, я сфотографирую вас.

И аппаратиком со спичечную коробку он увековечил меня, в профиль и анфас.

– Ступайте! Вы свободны! – Эффектный жест кистью, словно кистью живописца.

Когда я вышел из туалета, умывшись, и Сокол, и Вася мирно спали, обнявшись на скамейке и открыв рты. Видно, вымотались… Они тоже устают.

Я поднялся из узилища. Все спали в зале, в тепле! Слава богу, хоть что-то я сделал. Разбил харей лед прежней жизни, и теперь кожа в клеточку! А вот и мои друзья. Не бросили, не забыли!

Наиля открыла глаза.

– А у роженицы, – сказала она, – начались здесь схватки, и ее увезли.

Хорошо, что это было не на улице! Может, не зря, действительно, я приехал сюда?

Объявили посадку, мы обнялись – и я улетел.