Читать книгу Одно сплошное Карузо (сборник) - Василий П. Аксенов - Страница 8

Балтика с самого начала хлестала их длинными волнами. Северо-западный ветер ровно и мощно гнал над ними тяжелые тучи. Все было в порядке – на лучшее они не рассчитывали. Конечно, когда идешь в балласте, качка сильнее, но «Гамлет», старая надежная посудина, а до Ленинграда несколько часов хода.

Карл сменился с вахты, принял душ, переоделся и вышел на палубу. На спардеке под навесом было сухо. Он надвинул берет, задернул молнию на куртке и прошел на корму. Там стояло несколько матросов. Все сопляки, гамбургская шпана. Таких берут на один рейс. Ишь ты, одни прически чего стоят. А Джок, проклятая обезьяна, разглагольствует среди них.

Карл привалился к борту, закурил сигарету и стал смотреть на пенный след от винтов. Сколько часов в общей сложности за свою морскую жизнь провел он вот так, глядя на крутящиеся стремнины, на вспухающие и лопающиеся бугры? Если это сфотографировать, будет похоже на гаданье на кофейной гуще. Только чего же он хочет – увидеть прошлое или угадать будущее? Когда тебе сорок лет, уже начинаешь больше смотреть назад.

В пяти шагах от него парни в ярких кашне, в американских штанах, обтягивающих задницы, размахались руками. Джок усиленно там ораторствует. Какой все-таки национальности этот тип? Говорит по-английски и по-норвежски, на шее амулет из Океании, сам черный, а глаза голубые, мутные.

– Эй, Карл, там Кронштадт?

Карл взглянул на север. Только опытный взгляд мог угадать за взлохмаченным горизонтом, там, где чуть просветляется небо, полоску земли.

– Вероятно. Должно быть, так… уже Кронштадт.

– А там?

На юге явственно виднелись низкие берега. С такого расстояния они ничем не отличались от берегов Дании или устья Эльбы. Но почему сжимаются пальцы и на горло ложится тяжелая лапа?

– Там Ораниенбаум, – глухо проговорил Карл, – а дальше Петергоф. Раньше там был красивый дворец и парк. Много статуй, фонтаны. Очень красиво. Сплендид пэлас!

Кто его тянет за язык? Был дворец, был парк, многое было раньше. Все уничтожено, разбито в прах. Так кто же его тянет за язык?

– Приходилось здесь плавать, Карл? – спросил один из юнцов.

Карл резко повернулся к ним. Ребята смотрели на него с интересом, и Джок тоже впился ему прямо в глаза, медленно, издевательски улыбаясь. Не дождавшись ответа Карла, он крикнул:

– Блокада, Карл, а? Тяжелые воспоминания?! Расскажи-ка нам, ну!

– Иди ты к черту, – сказал Карл, поднял воротник куртки и уставился в кипящий, расходящийся надвое, след. Несколько фраз помогли ему разобраться в своих чувствах. Да, конечно, с самого начала этого рейса, когда он узнал, что «Гамлет» идет в Ленинград, в нем начали оживать, проникать сквозь преграду многолетнего сопротивления воспоминания прошлого, подспудно лежавшие в душе. Сейчас он понял, что ему уже не уйти от этого. Ежесекундно меняющаяся водная поверхность принимала самые неожиданные очертанья. Мелькали знакомые лица – Краузе, Юлиус Петерман, обер-лейтенант фон Ирмер, Фриц – люди, истребленные на этой земле. Пеленой шел перед плазами дым побоища, и уже не видно стало волн, и сопровождавшие пароход чайки приобрели облик пикировщиков.

1941-й. Карлу 25 лет. И всем, кто сидит рядом с ним на танке, примерно столько же. Они уже протарахтели по всей Европе, молодые, вонючие, яростные. Такими они ввалились и сюда. Глотки поглощали спирт и изрыгали воинственные песни, пальцы нажимали курки, каски стучали на черепах. Пыльный мир ложился под гусеницы танка, и недалеко уже был громадный город, сулящий победителям недурные развлечения. Но вдруг город оглушительно рявкнул, что не собирается сдаваться. Они впервые напоролись на такую ожесточенную оборону. Но даже тогда никто не ожидал разгрома, а Юлиус, бывший студент, даже орал: белокурые бестии, это ваша первая драка! Отомстим за великого Фридриха! Оставшиеся в живых потом анализировали поражение. Кому это нужно? Карл теперь понимает, что если бы они даже взяли этот город, исход все равно был бы тот же. И дело тут не в коммуникациях. Почему человеку не дают разобраться в своих поступках, а сразу впихивают его ноги в сапоги, нахлобучивают каску, суют автомат и гонят за тридевять земель подыхать за великую Германию или еще черт знает за что? Да, они действовали тогда как роботы, и он, и Краузе, и фон Ирмер, и даже напичканный идеями Ницше Юлиус Петерман. Все они казались друг другу хорошими, сплоченными парнями, каждый был обыкновенным человеком, а вместе делали черное и погибельное дело. И не думали, не думали, не думали! А вот теперь подумай, Карл, единственный оставшийся в живых рядовой 2-й роты 4-го батальона. Ты уже тогда пытался пораскинуть умишком, как-то связать дикие нелепости своей судьбы. Ты уже тогда заколебался. Может быть, поэтому тебя и оставили в живых? Чтобы пятнадцать лет спустя ты, облазивший весь мир сорокалетний человек, вернулся сюда и подумал, и снова вспомнил об этой стране, о ее гневе, о ее людях, о…

– Помните, мальчики, вы представители свободного мира, – услышал он вдруг голос Джока. – Дайте это понять русским. Будьте настороже. Наша миссия…

– Какая к черту миссия! – заорал Карл. – Что ты мелешь, кретин? Мы идем сюда для того, чтобы взять доски, закупленные фирмой. И все! Понятно вам, ребята? Взять доски и отвезти их в южную Францию.

Джок сжался, будто готовясь к прыжку, и зашипел, глядя на Карла, как на смертельного врага:

– Ты лучше расскажи мальчишкам, сколько русских девок на твоем счету. Небось служил в войсках СС? Такой ариец…

– Не был я в СС! – истерически взвизгнул Карл. – Я был солдатом, просто тупым солдатом. А командовали нами сволочи вроде тебя, Джок. Кстати, я кое-что слышал о твоих делишках в Хайфоне.

(Апперкотом, что ли, ему двинуть под подбородок?)

Джок медленно крался вдоль борта к нему, держа руку в кармане штанов. Там у него всегда лежал кастет. Парни деловито окружали их, разглядывая с профессиональным интересом. Словно почувствовав себя на стадионе, они разом сунули во рты новую порцию жвачки.

– Ставлю три против одного за Карла, – брякнул кто-то.

В последний момент перед прыжком Джока и взмахом кулака Карла с треком распахнулась дверь капитанской каюты и за комингсом появился сам майстер Бюрке. Седые пучки его бровей удивленно поднялись и затем сошлись на переносице, демонстрируя гнев. Энергично выпятился стиснутый замызганным кителем живот. Про капитана болтали на судне, что он покупает новый китель только тогда, когда уже некуда перешивать пуговицы.

– В чем дело, дети? – сурово спросил он. – Карл, успокойся. Джок, отправляйся в каюту.

Карл прислонился к борту, а Джок стал спускаться вниз по трапу, оборачиваясь и грозя глазами.

– Что это происходит на моем судне? Отвечайте!

– Агитирует тут, – буркнул Карл.

Бюрке вздохнул:

– Вздорный малый. Вчера поцапался с коком – домогался, нет ли у него в родне негров. Видно, в Марселе придется с ним расстаться.

– Я вас предупреждал, майстер.

– Верно, верно. Ну, ладно – все по местам.

Брови капитана взлетели, сигналя отбой, добродушное лицо расплылось в улыбке, и он удалился. Карл криво усмехнулся и полез наверх. Хотелось побыть одному перед лицом наплывающих воспоминаний.

На ботдеке ветер сразу схватил его за локти и повернул лицом к югу. Там, на берегу, уже явственно проступала зеленая полоса садов, белели пятнышки каких-то строений. В хороший бинокль можно было бы сейчас рассмотреть даже машины на дороге. Карл вспомнил, как они по очереди смотрели на Ленинград в бинокль фон Ирмера.

Это было уже после взятия Петергофа. Петергоф. Уютный дачный городишко, а там возле моря в парке такая красота! Тот дом был недалеко от парка. Они вошли в него, гогоча и стуча сапогами, так же как входили во французские и греческие дома. Поставили в углу оружие, разбросали амуницию, развалились на кроватях, на диване, на полу. Хозяева были оттеснены на чердак. Впрочем, Карл и не замечал, что там были какие-то хозяева. Когда только мелькнет какая-нибудь робкая тень. Цурюк! Геен цум тейфель! – и тень исчезает. Так было до тех пор, пока он не столкнулся в саду с Ниной.

Ну вот добрались и до самого страшного. Впрочем, смелее. Кажется, это очень важно – все вспомнить впервые за пятнадцать лет. Да, ранним утром он умывался в саду под железным рукомойником. Поднял голову и увидел девушку в черном свитере с ведром в руках. Она застыла в несколько нелепой позе, как будто в беге наткнулась на очковую змею. Ее светлые волосы были растрепаны, в громадных глазах нарастал ужас. Карл улыбнулся и поманил ее, как пугливую кошку. «Ком, Маша», – сказал он. Девушка выпрямилась, гордо закинула голову и медленно и четко ушла по дороже. И все. И эта мгновенная встреча выбила у него из-под ног почву, развеяла его наступательный порыв. Он забыл о своем высоком призвании, о великой Германии и повел себя как обычный гамбургский парень, которому понравилась девушка. Тайком от товарищей он искал с ней встреч, лепетал какие-то жалкие слова, совал шоколад. Она бросала шоколад ему в лицо, плакала от ярости, кричала что-то, и он видел в ее глазах только ненависть, отвращение и ужас. А ведь он был в то время хорош собой, загорелый, светловолосый, и неужели любовь не стерла с его лица печать веселого убийцы? Неужели она все время боялась его как насильника?

Действительно, чего было проще осуществить свои права нибелунга, покорившего всю Европу. Почему же он не сделал этого? Видно, осталось еще в нем что-то от того Карла, простого рабочего парня, который работал на доке в Гамбурге и с завистью провожал взглядом уходящие в море корабли. В боях и походах он не вспоминал о своей прежней жизни. Он трясся на танке по Фермопилам, опускался с парашютом на содрогающийся от залпов остров Крит, горланил воинственные песни и видел те же миражи, что и головорезы в черной форме. И вдруг в Петергофе, в двух шагах от смертельного побоища, он с изумлением услышал, что в сердце у него закипает новая песня – сентиментальная песня тихой любви и тихих радостей. Песню пел голос Нины, но в ней, кроме того, слышались голоса птиц и лай городских дворняг, звонки гамбургских трамваев и гудки пароходов. Он видел в мечтах свой дом и Нину, хозяйку в нем, двух белоголовых малышей и себя, пришедшего вечером с верфи или вернувшегося из плавания. Так, невзирая на дикость окружающего, заговорила в нем самая обычная мужская зрелость. И вдруг резким диссонансом в сознание врывался рев дальнобойных пушек, и Карл понимал нелепость своих мечтаний. Он понимал, что они с Ниной находятся на разных полюсах, что их разделяет неодолимая преграда. Она в плену у врагов, а он враг, окопавшийся в преддверии заметенного снегом, покрытого льдом, голодного героического города. Города, где до войны Нина училась в институте, где она, должно быть, гуляла с каким-нибудь русским парнем. Карл негодовал, мучился от бессильных тяжких раздумий. Он готов был сломать любые преграды, пойти на любое безрассудство. Что значит война по сравнению с любовью?! Какая-то противоестественная выдумка. Если бы вся армия вдруг вспомнила о любви и мужья помчались бы к женам, женихи к невестам, а холостяки к любовницам – война кончилась бы в один день. Так почему же они не делают этого? Неужели для них важнее грабеж в чужой стране?

Такие мысли, выношенные за долгие месяцы блокады, Карл однажды выложил своим друзьям. Сначала солдаты молчали, но под влиянием фанатических выкриков Петермана полезли в драку. Вероятно, Нина и не подозревала, что этот грохот внизу означает битву за любовь, трагическое и ожесточенное сопротивление прозревшего человека. Его спас от ареста артиллерийский налет и последовавшее вслед за ним мощное наступление русских.

Страшная ночь перед бегством. Зондеркоманда металась во тьме с горящими факелами. От дворца отходили грузовики с награбленным добром. Выламывали даже плитки паркета. Милый городок Нины горел с четырех сторон.

Карл взлетел на чердак, бросился к ней, пытаясь сказать все одним только повторением ее имени. В порывистых бликах багрового света, падающих через слуховое окно, мелькали отдельные черты ее лица, и все они были искажены ненавистью. А затем…

– Шторм-трап по левому борту! – послышался внизу голос Бюрке.

К «Гамлету» подходил лоцманский бот. Через несколько минут русский лоцман перевалился через борт и встал на палубу, широко расставив ноги в тяжелых сапогах. Он поднял дубленое ветром лицо, помахал рукой и крикнул:

– Доброе утро, кэптин!

Бюрке ахнул – мистер Бедуха! – и затопал вниз по трапу. В каком порту мира нет знакомых у старого майстера? Капитан и лоцман топтались на палубе, хлопая друг друга по круглым спинам.

– Рад вас снова видеть у себя на борту, мистер Бедуха. Когда мы встречались в последний раз? Да, в 54-м.

– Вы плавали тогда под голландским флагом.

– Совершенно верно.

К полудню ветер прорвал сплошной фронт туч, и в рваную брешь хлынул неожиданно яркий поток солнца, «Гамлет» шел по Морскому каналу. Перед моряками открывалась панорама большого порта. Над причалами, над мачтами судов, над разноцветными трубами и флагами шевелились похожие на шеи бронтозавров стрелы портальных кранов. Мелкие суденышки деловито сновали по акватории, едва не натыкаясь друг на друга. На рейде медленно разворачивалась знакомая туша «Герцога Нормандского». К правому борту его прилепился грудастый мощный буксир, будто под руку провожал подвыпившего приятеля. Уже доносился слитый из сотен звуков гул напряженной работы. Мелкие волны играли на солнце, как только что вытащенный тугой невод.

Люди с «Гамлета» смотрели во все глаза. Подумать только – обычный порт, тысячу раз виденная картина, и надо же – это Советский Союз, малопонятная страна, о которой столько треплются газеты.

Судно поравнялось с нефтебаками. С причала махали какие-то девчонки в комбинезонах. Парень с прошмыгнувшего катера крикнул что-то приветственное. «Слоу спид!» – командовал лоцман Бедуха. «Гамлет» самым малым входил в Лесную гавань.

Здесь высились штабели досок, вдоль причала в тени эстакады стояли маленькие изящные суда – немецкие и голландские лесовозы. Остро пахло сосной, землей, дымом. Моряки жадно раздували ноздри. Постепенно всеми овладевало обычное настроение. Закончен трудный рейс, впереди несколько дней земной жизни – прогулки по устойчивой поверхности незнакомого города.

– Я пошел бриться, – решительно заявил швед Боргман.

– Поскобли как следует свое рыло, – сверкнул зубами Луи. – Кажется, собираешься целоваться?

В это время на палубе показался Джок. «Представитель свободного мира» был неузнаваем. Куда делась его извечная черная фуфайка, порванная на шее? Модный костюм стройнил его, нейлоновая рубашка облагораживала, остроносые туфли делали экстравагантным. Волосы, напоминавшие раньше грязную ветошь, были напомажены и расчесаны на пробор.

– Боже мой, Джок, – ахнул Луи, – ты прекрасен, как… – он защелкал пальцами в воздухе, – как наш пароход на рекламном проспекте.

Джок, сощурившись, смотрел на берег. Там среди швартовщиков и грузчиков стояли миловидная девушка в сером костюме и рослый мужчина с портфелем.

– Сейчас начнется советский бюрократизм, – сказал Джок. – У этого типа в портфеле десять тысяч разных анкет.

– Каких еще анкет? – удивился Луи. – Таможенник и карантинный врач сидят у капитана.

– Увидишь.

Девушка и мужчина с портфелем поднялись на борт.

– С благополучным прибытием, господа, – улыбаясь, сказала девушка по-английски. – Мы представители агентства «Инфлот». Для желающих через полчаса будет организована автобусная экскурсия.

– Экскурсия! – воскликнул Луи.

– Вот как, экскурсия? – пробормотал Карл.

– Экскурсия, значит, – многозначительно сказал Джок и подошел к девушке.

– Скажите, мисс, а разрешат мне одному ходить по городу? Просто так свободно гулять куда захочу?

Мужчина с портфелем досадливо поморщился.

– Гуляйте сколько угодно, – сказал он, не глядя на Джока, – только не заблудитесь.

Через час шумная, пестро одетая ватага с «Гамлета» шествовала по Невскому, направляясь к Дворцовой площади. Гамбургские ребята, шведы, француз и итальянцы – всего пятнадцать человек. Маленький экскурсионный автобус уехал вперед и теперь ждал их на набережной у Эрмитажа.

– О-ля-ля! Сколько хорошеньких!

– Слушайте, мисс, что это за дом?

– Кому памятник?

– Внимание, мальчики, вижу кафе!

Так вот, значит, он какой! Можно понять русских, которые тогда казались фанатиками – за него стоило драться. Такой город нельзя отдавать чужим. Карл на мгновение представлял себе их танк, летящий по этому прекрасному проспекту, своих товарищей, сидящих на броне и палящих во все стороны, выбитые стекла, дымящиеся здания и содрогнулся. Слава богу, что все это только нервы.

Джок все-таки предпочел коллективную экскурсию. Он медленно шел против движения по обочине тротуара, демонстрируя русским полную независимость. На животе его болтался фотоаппарат с длинным тубусом объектива и лампочкой «блиц». Коварно улыбаясь, он сфотографировал очередь за арбузами, инвалида с костылем, чистильщика сапог, милиционера, ведущего какого-то пьянчугу (удача!), забежал в подворотню, щелкнул с трех ракурсов мусорный ящик. Карл, оглядываясь, видел его ухмыляющуюся физиономию. Какая жалость, что Бюрке тогда захотелось подышать свежим воздухом. Чувствуя неловкость, он наклонился к девушке-гиду:

– Скажите, в последнюю войну здесь были большие разрушения?

Девушка посмотрела на него серьезно и недоверчиво.

– Да, были большие разрушения, но сейчас все восстановлено. – Она рассмеялась. – Сожалею, но мы не сохраняем подобных реликвий.

– Все восстановлено? Это правда? – Карл вспомнил кварталы руин в Гамбурге. – Скажите, мы поедем в Петергоф?

– В Петергоф? – Она удивленно подняла брови. – Не хватит времени. Может быть, завтра.

– А как я туда смогу доехать?

– Электропоездом с Балтийского вокзала.

– Спасибо.

Ребята спускались в винный погребок. Карл резко повернулся и столкнулся вплотную с Джоком. Что-то давнее, враждебное, какая-то вековая властность почудилась ему в позе этого «гражданина вселенной», когда они стояли грудь к груди, не желая уступать друг другу дорогу. Было такое ощущение, будто Джок держит в руке готовый обрушиться на него хлыст. Но это длилось секунду. Джок привычно ссутулил плечи, губы его расползлись в обычной ехидной ухмылке. Он вильнул в сторону и скрылся в погребке.

Карл стоит в тамбуре электрички. Он стиснут со всех сторон весело болтающими людьми. Поезд, грохоча, несется назад, мчится через пятнадцатилетие туда, в царство призраков, в разбитый снарядами мир, где снова зазвучат голоса мертвых друзей и голос Нины, такой нежный в своей основе и такой непримиримый. Карл курит одну сигарету за другой, мертвым взглядом скользит по лицам своих соседей. Он не знает, что окружающие его ленинградцы тоже спешат в Петергоф на традиционный праздник осени – закрытие фонтанов Петродворца.

По мере приближения росли недоумение и растерянность, и, попав в водоворот праздника, он был потрясен и разочарован. Он спешил на таинство, а оказался на балу. Возбужденная толпа неистово вальсировала. Мелькали оживленные лица, щелкали затворы фотоаппаратов, в воздухе прыгали детские шарики, и вот – боже мой! – перед ним открылась перспектива мощно пульсирующих фонтанов. Все они были целехоньки, даже тот бронзовый колосс, раздирающий пасть льву, стоял в радужном облаке брызг. Что? Может быть, все это ему снится? Или сном был тот давний кошмар?

Призраки отступили. Вместо них кружился перед глазами, подбрасывал в небо горящие султаны возрожденного каскада сегодняшний мирный мир.

До вечера Карл бродил по аллеям, неуверенно отвечал на улыбки, курил, сидел в раздумье на пляже. Вот что никогда не изменится и вечно изменчиво – море! Только в нем можно скрыться, убежать от своей неспокойной души, от воспоминаний, от ударов совести. Мелкие волны отливали ртутью, а на горизонте в сплошном ртутном блеске чернели контуры редких лодок. Потом все это залил малиновый сок заката. Карл встал и пошел в парк. Машинально он присоединился к очереди в павильон, возле которого пили пиво. Неожиданно он поймал на себе взгляды нескольких мужчин. Они одеты в нескладные темно-синие костюмы, а руки большие и красные, такие же как у него. Один из них отделился и направился к нему. Карл вздрогнул.

Что ж, они имеют право на ненависть. Черт меня занес сюда! Неужели догадались, что я немец?

Мужчина подошел и взял его под локоть.

– Комрад, – сказал он, – прошу вас, битте. Хотим вам предпочтенье оказать, как гостю нашей страны.

Он подвел его к павильону и гаркнул через головы:

– Отпустите без очереди!

– О, спасибо, спасибо, – прошептал Карл. Он поднял тяжелую кружку с дрожащей пенной шапкой и почувствовал себя как дома. Доброжелательные лица с каким-то непонятным, чуть насмешливым любопытством смотрели, как иностранец пьет пиво.

– Турист? – спросил один из мужчин.

– Но! Ай’м симен.

– Моряк! – радостно воскликнул кто-то.

– Я механик, – добавил Карл.

– Слышите, ребята? Механик он, свой парень – работяга.

Пожилой человек в очках сокрушенно вздохнул:

– Эх, жаль языка не знаю. Порасспросить бы англичанина о жизни.

Худенькая девушка пробралась через толпу и неуверенно спросила:

– Шпрехен зи дейч?

Карл вздрогнул, медленно обвел взглядом толпу и сказал:

– Да, говорю.

Девушка, обрадованная, затараторила на смешном немецком языке:

– Как вам понравился Ленинград? Вы были в Эрмитаже? А фонтаны? Правда, прекрасно? В Лондоне есть такие?

– Ленинград великолепен, и фонтаны… Я удивлен: никаких следов войны!

– Вы у нас впервые?

За спиной у Карла прозвучал короткий резкий смех. Он быстро повернулся и увидел Джока. Джок был пьян. Он стоял в вызывающей позе, засунув руки в карманы штанов, слегка покачиваясь. Мутный взгляд упирался Карлу в глаза. Карл почувствовал, что через секунду что-то произойдет и будут поставлены все точки над «i».

– Обмен мнениями, Карлуша? – проговорил Джок. – Контакты простых людей? А ты расскажи-ка им о своем последнем визите.

Ошеломленный, Карл слушал его чистую прусскую речь. Так вот оно что! Вот откуда это еле уловимое ощущение древней подавляющей силы, то, что наполняло его возмущением с головы до пят. Раса господ? Юнкер?

Джок вдруг повернулся на каблуках и хрипло закричал в толпу:

– Да, мы у вас уже были! И еще придем, не волнуйтесь. Напомним о себе!

Коротким апперкотом Карл свалил его на песок. Мелькнули в воздухе ослепительные манжеты, фотоаппарат перелетел через голову.

– Этот человек – провокатор, – сказал Карл и медленно пошел через толпу. Люди молча расступались, их лица говорили о том, что они поняли смысл происшедшего.

А в двадцати шагах от павильона на открытой эстраде стояла певица в усыпанном блестками длинном платье и пела о чем-то теплом, молодом, конечно, о любви, конечно, о счастье.

А дальше гремел оркестр и крутились парочки вблизи подсвеченных разноцветными прожекторами фонтанов.

Карл вышел из парка и зашагал в темноте по улице дачного городка. За спиной затихал гул праздника. Ботинки гулко стучали по асфальту.

Эта улица очень похожа… Может быть, это она и есть? Трудно сказать – здесь все было изрыто снарядами. Домики прятались в заросли палисадников, их окна тепло сияли сквозь листву. Это был свет древних очагов, милый, манящий, как и пятьсот лет назад. И в то же время это был современный свет, свет, зажженный людьми, которым до смерти надоело горе предшествовавших поколений.

Карл остановился у забора и положил на него локти. Вот и дом этот так похож на дом Нины. Может быть, она все-таки вопреки фактам жива? Может, сейчас укладывает спать детей? Почему, почему, черт возьми, ему сейчас не 25 лет, почему сейчас нет Нины? Сейчас, когда он пришел сюда не на танке, а на лесовозе «Гамлет», пришел не грабить, а покупать доски? Ах, будьте вы прокляты, гады! Вы, мешающие людям любить, танцевать и работать, будьте прокляты навеки!

За стеклом появилась, подняла руки и исчезла женская тень. Карл вцепился пальцами в забор, уронил голову. Он не понимал, что это с ним, но со стороны это было похоже на рыдания.