Читать книгу Крушение. Роман-дилогия «Вечерняя земля». Книга 2 - Виктор Гусев-Рощинец - Страница 6

Он отодвинул на край стола груду рентгеновских снимков. Одно и то же – распад. Легкие распадаются. Так распадается сухой лист, – если сжать его в кулаке, а потом расправить ладонь, он станется трухой. Урановые рудники, обогатительные фабрики, химические производства, «вредные» лаборатории, полигоны, армейские части и флота поставляют им этот «ограниченный контингент», имеющий, как и все «ограниченное», устойчивую тенденцию к росту. Но главное – неудержимо молодеющий. Старость обходит их «больничку» стороной, если не считать случаев, когда последняя выступает прибежищем для родственников и знакомых, попадающих сюда по протекции руководства. О «величии отрасли» можно судить по количеству и составу пациентов, проходящих чрез отделение за год, – интереснейшая статистика! За последние несколько лет кривая летальных исходов приобрела угрожающий вид экспоненты и рвется ввысь, как если бы дело касалось эпидемии. И что как не эпидемия хозяйничает в этом Ведомстве, пожирая все самое молодое и сильное, не оставляя надежды, что когда-нибудь пойдет на убыль. Один его старый приятель-однокашник, работающий в Институте Педиатрии, как-то показал ему схожий график: кривая детской смертности на удивление повторяла ту, что построил он по своим данным. Помнится, оба они посетовали на «вырождение нации» и заключили единодушно, что «надо что-то делать» и даже «бить в колокола», но едва только рассудили на трезвую голову, как тут же и пришли к выводу о полнейшей своей несостоятельности: режимными инструкциями таковая статистика раз и навсегда была объявлена «закрытой», и даже при том что «на выходе» у обоих уже были кандидатские диссертации, «ударить в колокола» представлялось маловероятным по той простой причине, что в лучшем случае это были бы всего лишь маленькие колокольчики, и то висящие под замком «специализированной» (читай – секретной) секции ученого совета. Они могли и не попасть никогда на стол ее Председателя. Ему приходило в голову опубликоваться на Западе, в каком-нибудь профильном периодическом издании, но, во-первых, тогда прощай карьера (к этому он еще не был готов), а во-вторых, – «что им Гекуба?», хоть и вместе с ее вымирающими детьми: пройдет незамеченным. Вот если бы действительно удалось поработать в ВОЗе… Он плохо себе представлял, какие меры мог бы предпринять тогда к спасению «Гекубы» от смертельной болезни: длинные щупальца «режима» с их отвратительными присосками-подписками скорей всего протянулись бы вслед за ним, куда бы ни уехал он, где бы ни стал работать. Два года назад он прошел собеседование с представителем «Объединенных наций», его анкета «крутилась», как они говорили, где-то там, «за бугром», но время шло и так же неотвратимо таяли надежды.

«Если…» Если только не стать на путь, о котором сотни раз передумано, расчисленный, казалось бы, с точностью до миллиметра, обставленный по возможности подпорками, но тем не менее не переставший оттого быть двумя узенькими дощечками подвесного моста, раскачиваемого над пропастью даже в безветренную погоду. Хорошо знакомое чувство: исчезает под ногами земная твердь, а вместе с ней и уверенность в своих силах. Он называл это «синдром Голиафа», в горах ему не раз пришлось испытать его на себе. Путь эмиграции во все времена, он догадывался, был именно таким путем.

Пользуясь тем, что в ординаторской никого нет, он открыл окно, закурил. Солнце садилось за Москвой-рекой, в Строгино, и уже полускрытое Щукинским зеленым пологом наливалось багровым оттенком ночи. Почему-то вспомнилась другая картина: закат в Иерусалиме. Он попытался припомнить автора, но так и не вспомнил, кто-то из русских – на полотне как бы спрессовывалось время, ностальгическим флером подергивая каменистую землю, стены древних строений. Он всегда посмеивался над «зовом предков», «исторической родиной» и прочими аксессуарами наивной пропаганды, но тогда, стоя перед картиной иерусалимского заката, и впрямь ощутил некий толчок, возможно, лишь происшедший от потрясенности художественным творением. Кому сказать, не поверят, но он-то ведь точно знает: именно та встреча сдвинула в его душе надгробную плиту, под которой уж было похоронил он остатки рабской надежды что-то переменить в жизни, куда-то двинуться, обрести независимость. Вероятно, прежде чем сделать шаг по направлению к свободе реальной, человек должен стать свободным внутренне, – но зависит ли это от собственной воли? Так называемая добрая воля – свободная воля есть некий плод, вызревший в инкубаторе совести: явившись на свет, он способен поразить толпу – ведь она и отличается тем, что освобождает своих участников от столь неудобных душевных атрибутов. Какой переполох произошел от нелепой на первый взгляд выходки тестя! Ведомство прямо таки бурлило, скорее возмущенное, чем исполненное сочувствия, должного бы родиться в душах от простой солидарности. Не тут-то было. Даже те, в ком он мог подозревать хотя бы интерес, продиктованный желанием разобраться в мотивах этого так называемого преступления, – хорошие знакомые, приятели из числа сотрудников клиники, – даже они выказывали недоумение по поводу «странных обстоятельств» нашумевшего скандала. Удивительным сталось еще и то, что в его родственных отношениях оказались осведомленными слишком многие, – и даже те, кого он никогда не числил в друзьях. В этом смысле Ведомство было подобно клану, где все обо всех знают все, – теперь ему представился случай убедиться в этом на собственном опыте. Как бы ни сокрушался от бьющих в глаза «симптомов вырождения», никогда прежде он не доходил в своих размышлениях до логического конца – назвать происходящее так, как он по справедливости того заслуживало: своим именем. И вот теперь оно вдруг само сорвалось с языка, произнеслось громко и, отразившись от стен пустой по счастью комнаты, ударило в уши резко, хлопком, едва ли не причинив боль барабанным перепонкам: