Читать книгу Честь дороже славы - Владимир Бутенко - Страница 10

Великий переезд царского двора из Петербурга в Первопрестольную начался сразу же после Рождества.

Первыми тронулись обозы с имуществом и провиантом, различные дворцовые службы, придворная челядь и конюшенные. За ними последовали чиновники среднего уровня, канцеляристы и секретари. Наконец отправились особы, приближенные к императрице: статс-дамы, камергеры, адъютанты и церемониальный гусарский взвод. Сама императрица, встретив новый 1775 год и получив подробную реляцию о казни Пугачева и его сообщников, выехала со своей свитой только 16 января. Сопровождали ее вице-канцлер Голицын, генерал-аншеф князь Репнин, граф Салтыков и два генерал-адъютанта граф Брюс и Григорий Александрович Потемкин. Курьеры одолевали расстояние между столицами за три дня, а карета самодержицы катила почти неделю, добравшись до предместья Москвы, села Всесвятского, 22-го числа. В тот же день она с Потемкиным осмотрела сооруженный для нее дворец у Пречистенских ворот взамен сгоревшего четыре года назад, во время «чумного бунта», в Лефортове. Меблировка комнат и прочие недоделки заняли еще два дня. За это время государыня в своих сельских скромных покоях успела принять офицеров, разгромивших самозванца, и пожаловала из собственных рук полковнику Михельсону шпагу, украшенную бриллиантами. Удостоила она своим вниманием и московских купцов. А 25 января, после литургии в сельском храме, Екатерина въехала в древнюю столицу.

Чего так ждала она – уединения с любимым Гришенькой, бегства от столичного «света», целительной красоты подмосковной природы, – все эти перемены благотворно сказались на здоровье и настроении императрицы. С приходом весны она чаще выезжала в Коломенское, живя там во дворце, сохранившемся со времен царя Алексея Михайловича. В окружении свиты прогуливалась вдоль Москвы-реки, переправлялась на лодке в заречье. Там, в имении князя Кантемира, и приглядела она усадьбу для будущего дворца и парка. Князь охотно уступил ей участок холмистого леса под названием Черная Грязь. Небольшое болотце там, действительно, имелось. Но окрестность вокруг была восхитительной! Дикое урочище с растущими по склонам соснами, елями и березками, широкие поляны, водная просторная гладь, тихая даже в непогоду, и – чистейший, с бальзамическим запахом воздух!

Порой Екатерина уединялась в маленьком доме, а «милая милюша» навещал ее, проживая на правах фаворита по нескольку дней. Он и предложил переименовать усадьбу в Царицыно. А затем привез архитектора Баженова и вместе с Екатериной дал наставления по разработке плана строительства будущего дворца.

Пятая беременность давалась Екатерине относительно легко. Мария Саввишна неусыпно следила за тем, чтобы наряды для матушки-государыни, пошитые на запас, доставлялись своевременно из столицы да были они пышней и богаче.

Но за увеселениями и маскарадами, на которые собиралось многочисленное общество родовитой знати, ни на день не забывала она о нуждах государственных и постоянно присутствовала на заседаниях Совета. За год пребывания с ней Потемкина двор преобразился значительно: многие сановники старшего поколения лишились должностей, а иные сами добровольно покидали. И при этом императрица не забывала осыпать их милостями и отпускала с Богом.

Между тем в Польше благодаря усилиям посланника Штакельберга удалось примирить враждующие стороны и укрепить власть короля. Лавируя между магнатами и королем, Штакельберг утверждал политику, выгодную для России. Она состояла в том, чтобы Польша не стала плацдармом для враждебных действий стран, которые отнюдь не радовались миру соседней державы с Портой. Габсбурги не оставляли планов захватить, кроме полученной Галиции, еще Буковину и часть Валахии. Франция, пикируясь со своей вечной соперницей Англией, старалась ослабить империю Екатерины, подстрекая Швецию и Данию. За всем этим взирал зорким оком прагматичный прусский король, готовый на любой шаг, даже на военный удар, если этого потребуют интересы его страны.

В беспрестанных заботах, в подготовке манифеста о забвении всех дел, связанных с бунтом Пугачева, который был зачитан в Сенате, в приятных хлопотах, – ее упросили быть крестной матерью своих детей графы Яков Брюс и Петр Панин, – в скандальчиках и нежных свиданиях с «сударушкой Гришенькой» март незаметно приблизился к концу. Дни распахивались все шире, весна манила обновлением и призрачным счастьем…

Спор с сыном Павлом, великим князем, который упрекнул ее за слишком милостивый манифест, как бы умаляющий масштабы пугачевских злодейств, заставил ее ускорить решение вопроса по усмирению или даже ликвидации Запорожской Сечи. Несмотря на размолвку с «милюшей», Екатерина пригласила его к себе, чтобы посоветоваться.

Потемкин вошел в ее кабинет с распахнутым окном, за которым слышалась заливистая трель скворца. Выглядел он принаряженным: в удлиненном камзоле, украшенном красными обшлагами, в белых кюлотах и высоких сапогах, начищенных до блеска. Снова дивясь его могущественной стати, Екатерина не сдержала улыбку:

– Вы, однако, в хорошем настроении, граф Потемкин. И то, что чувствует сердце, вас любящее, замечать не намерены.

– Я повсечасно принадлежу только вам, моя всемилостивейшая государыня! И ежель есть в чем-то моя вина, так только в одном: я люблю вас свыше разума и душевного предела, отпущенного мне Богом, и потому в иные разы не владею собой…

– Я весьма скучала, сударушка, не видевши тебя два дня с лишком. Благополучно ли прошли именины у матушки? Довольна ли моим гостинцем?

– Премного тронута и велела кланяться за оказанную Вашим Императорским Величеством милость! Вы знаете, что для меня мать. И я готов за это… – Потемкин вдруг опустился на колени и преклонил голову, и Екатерина любовно погладила его красивые, кольцеватые темно-русые волосы.

– Встань, батинька. Я и так знаю, что ты – мой. А ты ведаешь, что другого мне дружка и мужа не надобно… Садись к столу, давай дела вершить. Артикул Указа о сбавке с продажи соли, который я поручила составить вам, Григорий Александрович, состряпан прескверно. Прошу его переделать и написать порядочно.

– Незамедлительно приложу все усилия!

– Мы уже обсуждали в Совете и с вами вели речь о судьбе Сечи. И коль назначены вы генерал-губернатором Новороссии, то и должны по сему вопросу надлежащее мнение составить и вывод принять.

Потемкин сосредоточенно помолчал. И, поймав взгляд императрицы, заговорил таким уверенным тоном, что легко было догадаться, что он немало размышлял над этой чрезвычайно непростой проблемой и у него готово свое обоснованное решение.

– Границы нашей империи на юге, Ваше Величество, придвинулись к Черному морю благодаря победе над Портой. Запорожцы, прежде охранявшие их и непрестанно воевавшие с недругами нашими, сие назначение утратили. Мне пришлось командовать их полками, и могу засвидетельствовать их отвагу и боевое умение. Они даже приняли меня в Сечь, в запорожские козаки, дав прозвище Грицка Нечесы.

– Верно дали. Кудри твои не расчешешь гребнем, – добродушно заметила Екатерина. – Жалобы на притеснения запорожцев, как ведомо мне, в изобилии поступают от новороссийских поселян. Иначе как разбойниками, запорожцев и назвать нельзя. Что скажешь, батинька, на сей счет?

– Совершенно так! В Новороссии проживает около полутора сотен тысяч жителей. Освободившись от ратных забот, запорожцы принялись чинить козни супротив поселян, не гнушаясь ни добром их, ни землями, ни людьми. Почитай, на каждого запорожца приходится один пленный поселянин!

– Слугами, стало быть, доблестные «лыцари» обеспечились? – полувопросительно, с затаенным недовольством проговорила Екатерина Алексеевна и заключила: – Положить конец бесчисленным разбоям! Мне не надобно этого осиного гнезда, способного одурманить людей и зажечь на всю Россию новый бунт. Они стали дерзкими и недопустимо алчными, а посему следует действовать властно!

– Как главнокомандующий казачьими войсками полагаю, что такое решение весьма своевременно. Запорожский кош подлежит устранению.

– Тебе известно, друг мой, как я не понарошку пекусь о народе. Однако терпеть большую шайку нечестивцев, кои никому не подчиняются, а живут по своему уставу, более не стану. Зело вредно сие для всей нашей политики. Сегодня же отправлю я личную депешу малороссийскому губернатору Румянцеву. Пусть войска, возвращающиеся с Дуная, повернет на Сечь. Благо находятся они в походном порядке и со всем оружием. А поелику запорожцы обижают донских казаков, захватывая их земли, пусть не преминет взять в дело и донцов. У меня на них особая надежа!

– Осмелюсь доложить, команда с Дона для праздничного конвоя уже прибыла.

– Вот и славно. Хороши ли собою конвойцы?

– Я сделал выборку. Иных заменил.

– Ты вот что, Григорий Александрович, приходи нонче пораньше. Соскучилась несказанно…

– Я бы не покидал вас… – с замершим сердцем начал говорить «милюша».

– Румянцеву напишу, а также дам знать Секретной комиссии, – перебила его возлюбленная. – Пусть узнают агенты о настроениях в Сечи. И верны ли сообщения, что принимают они посланников султана, – повелительным голосом вдруг произнесла императрица, и Потемкин с досадой подумал, что только женщинам свойственна эта мимолетная перемена в чувствах, способность столь прагматично мыслить и принимать решения.

В тот же день Екатерина составила фельдмаршалу Петру Румянцеву, наместнику Малороссии, личное послание, где не утаивала наболевшего: «Запорожцы столько причинили обид и разорения жителям Новороссийской губернии, что превосходят всякое терпение. Предпишите секретно генерал-поручику князю Прозоровскому, чтобы он весьма внимал их поступкам и смотрел бы, нету ли у них каких сношений с татарами. Смирить их, конечно, должно, и я непременно то делать намерена. Для того и открываю вам мое желание, чтобы вы по возвращении полков в Россию назначили чрез их жилища марш по тому числу полков, чтоб было довольно ради обуздания сих беспутников. Имейте сие в тайне, никому не проницаемой…»