Читать книгу Два Генриха - Владимир Москалев - Страница 9

Утром, после завтрака, оба – брат и сестра – вошли в кабинет епископа. Агнес преобразилась; теперь никто не сказал бы, что перед ним мужчина. На ней блио – женская туника из шелковой ткани, с поясом и короткими рукавами; на голове капор, на ногах кожаные сапожки. Ноэль одет в расшитую золотыми и серебряными нитями тунику.

Епископ ждал их, стоя у окна. Он смотрел туда, где река Мозель брала свое начало – на юго-восток. Там Эльзас и замок Эгисхайм. Возможно, Бруно вспоминал родителей, весьма набожных и образованных людей, но, не исключено, и свое детство. В пятилетнем возрасте его отдали на воспитание тульскому епископу Бертольду. Но это благодаря родственным связям: его отец Гуго по отцу приходился сводным братом последнему Людольфингу[15] и после смерти бездетного короля мог бы претендовать на трон. Но знать не допустила этого. Выбрали короля из Франконкского герцогского дома – Конрада II, положившего начало Салической династии. Так маленький Бруно оказался в Туле, ставшем для него отныне родным домом.

Будучи уже каноником, в 1024 году Бруно был представлен ко двору Конрада, своего кузена, и стал служить в часовне при соборе, а после смерти епископа Туля был назначен на его место. Теперь он – глава епархии, с ним считаются, его ценят, перед ним лебезят: еще бы, ведь он двоюродный дядя нынешнего короля!

Одет он так же, как и вчера. Он не баловал себя нарядами, противопоставляя, таким образом, духовное мирскому.

Услышав шаги за спиной, он обернулся. Эгисхайм тут же был забыт.

Дочь подошла и преклонила колено, но Бруно упредил ее, взяв за руку. Легкая краска смущения покрыла щеки Агнес; она улыбнулась. Ноэль хотел припасть к руке, но епископ лишь крепко обнял его за плечи, сказав:

– Всякий возвышающий себя будет унижен, а унижающий себя – возвысится. Не так ли сказал Христос в Нагорной проповеди? Я это к тому, что гордыня есть один из грехов человека. Тот, кто кичится своим величием, впадает в гордыню. Ее должно усмирять, особенно в отношении близких людей. Наше с тобой кровное родство, Ноэль, ничем не доказано, но ты троюродный брат моей дочери, а стало быть, что там ни говори, доводишься мне каким-никаким, а племянником.

– Отец, я так рада! – воскликнула Агнес, сжимая руку епископа. – Вообще, надо признать, в жизни много несправедливостей, одна из них – та, что я до сих пор ничего не знала о тебе. Однако я полагала, что ты попросту не желаешь знаться с кем-либо из родственников по причине нелюдимости, обиды или дурного нрава. Теперь я вижу, что ошибалась: мой отец добрейшей души человек, мил и весьма прост. Я рада твоему приему и тому, как ты отозвался о моем брате и друге. Если так, то, верно, ты примешь в нем деятельное участие.

– Охотно, – ответил епископ. – Но объясни сначала, Ноэль, как могло статься, что наш король Генрих оказался твоим братом?

– Двоюродным братом, – поправил его сын Эда и поведал перипетии своей родословной, начиная от короля Конрада Тихого.

Закончив рассказ, он выразил желание ехать в Гослар к королевскому двору. Бруно не удивился:

– Это похвально, что ты мечтаешь свидеться с братом, которого до сих пор не знал. Но не знал и он о тебе. Доставит ли ему такая встреча радость? Не увидит ли в тебе король, человек с властным, крутым нравом, того, кто жаждет по праву рождения предъявить права на трон? В таком случае вместо радушного приема он постарается избавиться от тебя. Тебе это не приходило в голову?

– То же говорил мне отец. Но, во-первых, я не собираюсь становиться королем. Вы верите мне, монсеньор?

– Безусловно, мой мальчик. Твои глаза глядят открыто, в них нет хитрости, они прямодушны и честны. Таким был и твой дед, можешь мне поверить. Но что же во-вторых?

– Вряд ли Генрих обладает характером легендарного короля франков Хлодвига. Человек властный и мнительный, тот одного за другим устранял своих родичей, видя в каждом из них посягателя на трон. Насколько мне известно, в этом смысле он был единственным из монархов. Что же касается германских королей, то в истории их правления, начиная с Людовика Немецкого, не наблюдалось подобной жестокости. Смею надеяться, нынешний король не выбился из ряда своих предшественников. Во всяком случае, молва хранит об этом молчание, а ведь он на троне уже семь лет.

– Согласен с тобой и решения твоего не могу не одобрить, – кивнул епископ. – Но вот что я хочу тебе сказать, Ноэль, и тоже в двух пунктах. Первое: я отправлюсь с тобой, вернее, с вами, ведь вы поедете вдвоем, насколько я понимаю? – И он поглядел на дочь.

– Отныне я не оставлю своего брата и последую за ним всюду, – с жаром ответила Агнес. – Я сделала бы это, даже если бы ты остался в Туле, отец, пойми меня правильно. Он стал частью меня самой, а я не собираюсь разбрасываться частями своего тела.

– Я отправляюсь в Гослар тоже по двум причинам. Первая: я лично представлю Ноэля королю Генриху, и это будет намного эффектнее, нежели он представится сам. Вторая: мне надлежит переговорить с королем о ситуации в Латеране: христианству угрожает серьезная опасность, папскому беспределу должен быть положен конец. Я давно уже собирался предпринять это путешествие, нынче случай сам идет в руки. Теперь о том, что так же беспокоит меня. Речь пойдет о религии, вере во Христа.

Твой дед, Ноэль, был безбожником, думаю, тебе об этом известно. Но не менее страшны и еретики. Если первые не верят ни во что, то вторые исповедуют ложные учения, искажающие текст Ветхого и Нового Завета, называемого Евангелием. И это более опасно, ибо секты еретиков плодятся, уводя христианство в сторону от учения, основанного на истинной вере. Выдвигать свои толкования Священного Писания, в отличие от авторитетных Отцов Церкви, начали гностики, потом ариане. Подумать только, они утверждали, что Сын Божий не равен отцу и не есть истинное божество, ибо имеет иную природу! За ними появились павликиане, евтихиане, багауды[16]; каждая секта со своими верованиями, отличными от установленных матерью-Церковью. Не упомнить уже названий ныне существующих еретических сект, они растут, как грибы после дождя. Под «дождем» я подразумеваю тысячный год со дня рождения Христова, когда не произошло всеми ожидаемого конца света.

Ветер подул с востока еще задолго до этого. Тамошние еретики называли Бога злым, а о Христе говорили, что он не богочеловек, а лишь принял образ человека. Византия расправилась с еретиками, но часть их поселилась во Фракии, потом они оказались в болгарском царстве и стали называть себя богомилами. Все эти иноверцы расселились в Италии и на юге Франции; оттуда вал за валом накатываются на христианство лжеучения против истинной веры.

– Разве только на юге? – вспомнил Ноэль проповедь священника в замковой капелле. – Я слышал, гностики появились на севере и даже близ Парижа.

– Верно, ростки ереси дали всходы в Орлеане и даже у норманнов, а потом и в Шампани, совсем рядом с нами. Появилась она и у нас, но я не преследую еретиков и не предаю их смерти. Ведь они просто заблудшие овцы, которых я обязан вернуть в стадо. В этом я следую примеру шалонского епископа Рожера, который запрещает заблудшим общение с истинными сынами Церкви, давая им время самим познать истину.

– Откуда же взялась ересь? Как появилась на свет? Что послужило толчком к этому? – полюбопытствовала Агнес.

– Она не родилась сама по себе, вследствие того, например, что прихожане начали сомневаться в каком-либо пункте Священного Писания. Увы, толчком к ереси послужило недовольство Церковью, ее порядком, устройством. Оно возникло еще пару столетий назад и достигло своего максимума перед ожидаемым концом света. Именно в это время в церковной структуре, в поведении слуг Церкви обнаружилась масса зол и вопиющих недостатков. Эти еретики, чего греха таить, подсказали о необходимости реформы Церкви, ее упорядочивания, очищения, о чем раньше попросту умалчивалось.

– Как еретики смотрят на папство? Что говорят о нравственном облике наместника Христа на земле? – спросил Ноэль. – Думаю, им не по нраву образ жизни римских пап.

– Они отвергают авторитет папства. Они подрывают фундамент Церкви, утверждая, что она не нужна: молиться Богу можно и без посредника, обратив взор на небо. Так же можно получить и отпущение грехов. Папство всеми силами пытается бороться с еретическими учениями, но, увы, его отвлекают еще и иные проблемы: борьба с империей не прекращается. Эта борьба и создает слабые участки, сквозь которые веет ветер ереси. Добавьте к этому папские интердикты[17], создающие весьма удобную почву для посева. Вот вам и путь для проникновения всякого вздора.

Ноэль подумал, что неплохо бы высказать свои атеистические взгляды, но это было равносильно тому, что они с епископом станут говорить на разных языках. Не следовало этого делать раньше времени, дабы не произошло нежелательного разрыва между ними. Переглянувшись с сестрой, он убедился, что и она придерживается того же мнения. Однако из всего сказанного хозяином дома он мало что понял, поэтому и перевел разговор на папство, о котором имел уже некоторое представление. Но епископ и сам не желал более распространяться на заданную им самим тему: обсуждение подобного рода вопросов предстояло проводить не здесь и не с теми собеседниками. Поэтому он сказал:

– То, что еретики подрывают авторитет Церкви, обрушиваясь на незыблемые догмы христианства, есть худшее из зол. Однако римские первосвященники своим образом жизни сами дают пищу огню, который от критики Аристотеля и ложных истолкований библейских текстов переходит к престолу наместника Бога на земле. О еретических учениях мы больше говорить не будем, вам сложно понять все это, но я могу рассказать о том, кто восседал на престоле святого Петра последние несколько десятилетий и как окончил свои дни каждый понтифик. Я уделил этому вопросу немалое внимание, в моем распоряжении была не одна монастырская библиотека. Стыдно о том говорить, но вы узнаете, сколь порочен трон апостола Петра, какие реки крови омывают его. Вот откуда неустройство церковного мира, который стараются сделать чистым и упорядоченным монахи из Клюни. Известно, сначала у рыбы тухнет голова. Эту голову и надобно отсечь, дабы не пропала она вся. За этим и поеду к королю. Ну, а о понтификах расскажу в свое время. В окна льет яркий солнечный свет, поют птицы, одевается зеленью земля – время ли теперь вспоминать о пытках, казнях, ядах и прочем, что выстилает путь к титулу главы вселенской католической церкви? Отдыхайте и веселитесь, дети мои, пока молоды. Отправляйтесь в лес, к реке, побродите по городу, да не опоздайте к мессе. Сегодня я сам, в вашу честь, проведу богослужение в церкви, что рядом с базиликой Святого Гангульта.

И епископ величественным жестом отпустил обоих.

Брат с сестрой вышли из дворца, сели на коней и отправились осматривать город.

Они проезжали по рынкам, любовались фронтонами дворцов и порталами церквей, глядели вдаль на реку Маас, которая угадывалась по густой длинной полосе кустарниковых зарослей на горизонте. Потом долго стояли на набережной у ворот де Мец, глядя на корабли, стоявшие на Мозели близ берега.

После полудня они отправились к мессе. По дороге к церкви брат спросил:

– Не мечтаешь побеседовать с отцом о наставлениях твоей матери?

– К чему? – пожала плечами Агнес. – Он посвятил этому свою жизнь, мои мировоззрения способны нанести ему удар, особенно когда он узнает, что думает о религии аббатиса. Либо он сочтет меня сумасшедшей, либо отлучит от церкви, что хуже всего в наше время. Я не сторонница лжи, но тут придется лукавить. Обрести отца и тут же его потерять! Нет, Ноэль, пусть он думает, что я такая же католичка, как и любой прихожанин.

– Что же ты будешь делать на мессе?

– Благоговейно внимать речам оратора и осенять себя крестным знамением всякий раз, как будет произнесено имя Бога или дьявола. Отец должен видеть нас с тобой среди паствы.

После окончания мессы, когда они проезжали по одной из улиц, Ноэль обратился к сестре, хмуря лоб:

– Скажи, откуда происходит вера? Античные боги язычников, бог христиан… Почему люди религиозны, что заставляет их верить в то, чего никогда не было и никто не видел? Ты утверждаешь, люди слепы. Как можно ослепить все народы?

Агнес ответила на это:

– Массовый психоз, запугивание, основанное на невежестве – вот что это такое. Однако, в конечном счете, все зависит от человека, его внутреннего состояния. Кто не захочет, не поверит ни во что. Но людская масса темна, к тому же морально труслива, это и заставляет ее обращаться к религии.

– Она просит Бога помочь, ведь он предназначил человеку райскую жизнь и создал его по образцу и подобию своему.

– Вздор! Лишь глупцы верят в то, что их создал Бог. Это люди выдумали Бога, похожего на себя.

– Зачем?

– Чтобы верить. Во что-нибудь. Вот и сочинили Библию.

– Если так, то откуда тогда взялся человек?

– Не знаю, но, во всяком случае, не из глины и не из ребра. Глупость! Но много ли надо грешному созданию, чтобы поверить в эту чушь? Стоит однажды рассказать красивую сказку, а потом пригрозить муками ада за неверие в нее, как человек становится податливее воска; церковь лепит из него то, что ей требуется. Отчего это происходит? Оттого, что человек не знает законов природы. Они неизвестны и церковникам, но те выдают их за деяния божьи либо в наказание за грехи людей, либо в ответ на дары и молитвы, обращенные к Богу. Весьма удобная позиция, которую необходимо защищать. Отсюда гонения на еретиков и подавление тяги к знаниям у народа. Таким образом, вера в божественное провидение и чудеса, ниспосланные с небес, крепнет в сознании людей, да так, что ее оттуда не выбить.

– Выходит, ты не веришь во все это. Но во что-нибудь ты все же веришь?

– Ни во что.

– Человек не может жить без веры.

– Может, если не слаб духом и умом. Возможно, когда-нибудь и я начну испытывать жажду в утешении, вот тогда и придется обратиться к религии. К тому времени я стану старой и дряхлой. А пока я не вижу, ради чего стоит молиться на иконы, ходить на проповеди и никому не нужные исповеди, придуманные хитрецами. А если кто посмеет указать мне на столь неблагочестивое поведение, горько пожалеет об этом: я раздавлю его, как клопа.

– Наш дед гордился бы тобой, Агнес.

– И я буду достойной этого, Ноэль.

– Я тоже, сестра!

Внезапно Агнес сжала губы, нахмурилась и с подозрением огляделась по сторонам. Обернулась, поискала кого-то глазами. Встретив вопросительный взгляд брата, пояснила:

– Мне все кажется, будто за нами следят. Чьи-то глаза неотступно буравят нас, а уши улавливают нашу беседу. Что скажешь на это?

– Женщины более эмоциональны, поэтому им всегда невесть что кажется. Что касается меня, то, во-первых, я ничего не заметил, а во-вторых, увидел харчевню прямо на нашем пути. Не хочется возвращаться во дворец и садиться за стол с казенным обедом и дежурными фразами. Где еще побеседовать по душам, как не здесь? Во всяком случае, тут нет слуг и некому перед тобой лебезить, а трактирщику вряд ли придет охота заглядывать тебе в рот. Словом, непринужденная обстановка – лучшее, что можно вообразить.

И Ноэль указал на двухэтажный дом с вывеской, на которой охотник нацелился стрелой в большого синего зайца, поднявшего лапы.

Сытно пообедав, оба встали из-за стола. Агнес вышла, а Ноэль задержался: ему вздумалось поинтересоваться у трактирщика, по случаю какого празднества их город столь наряден и чисто вымыт. Атмосфера других городов, в которых он побывал, не вселяла особой жизнерадостности.

Агнес это совершенно не трогало, и она, вскочив в седло, стала ждать брата на улице. И тут ей снова показалось, будто кто-то незримый присутствует рядом и пристально смотрит на нее, причем сзади и вполне открыто, не прячась. Положив руку на рукоять меча, она стремительно обернулась и от неожиданности даже привстала в седле. У крупа коня, левее, стояла преклонных уже лет женщина, похожая на нищенку. На ней было рубище, как на монахах, на голове капюшон, скрывающий лоб и часть лица. Но не глаза. Они были устремлены на всадницу.

– В чем дело, любезная? – спросила Агнес, грозно глядя на незнакомку сверху вниз. – Отчего ты следишь за мной, а теперь подходишь так близко, словно тебе есть что сказать мне, причем весьма важное. Говори же, если так.

Но старуха молчала, только с любопытством глядела на высокородную госпожу верхом на лошади, разглядывая ее с головы до ног. Все же она пыталась что-то произнести, это было заметно, но не решалась то ли из боязни, то ли не находя слов. Глаза ее искрились надеждой, она по-прежнему не сводила их с всадницы, и та, догадавшись, протянула ей золотую монету.

– Возьми, ведь ты нищенка, как я понимаю. Чего же молчишь тогда? Так и без куска хлеба останешься.

– Прости меня, вельможная госпожа, – не кланяясь и подходя еще ближе, с легким акцентом проговорила, наконец, незнакомка, – но не это мне от тебя нужно.

– Не это? – удивилась Агнес. – Что же тогда? Ведь я вижу, ты хочешь о чем-то попросить, но не решаешься. Уж больно робка для нищей. Впрочем, кажется, ты не из этого стада, если не берешь монету.

– Я не нищая, – ответила старуха голосом, в котором послышались нотки оскорбленного самолюбия, – и если я подошла к тебе, то вовсе не за тем, чтобы вымолить подаяние.

– Чего же тебе надо?

– Спросить хочу. Не сердись, когда задам свой вопрос. Поверь, это не из праздного любопытства. Словом… – ее голос неожиданно приобрел оттенок мольбы, – ответь, госпожа, коли не сочтешь это для себя слишком затруднительным, кто тот господин, что приехал с тобой, чью лошадь ты держишь за узду? Христом Богом молю тебя!..

– Спрашиваешь, кто он? – Агнес усмехнулась и ответила громко, не без гордости: – Мой брат!

– Похоже… очень, – согласилась женщина, виновато улыбнувшись и неожиданно промокнув платком уголки глаз. И быстро спросила еще, словно боясь, что ее больше не станут слушать: – А как его имя, не скажешь ли?..

– Вот еще, зачем тебе это? – передернула плечами всадница. – Сказано: брат – и всё тут.

– Не хочешь говорить, – тихо и печально протянула старуха, опуская голову. Потом встрепенулась: – Тогда ты сама… Не обессудь и не брани, но скажи, молю тебя, свое имя! Прости, что спрашиваю. Поверь, коли так, стало быть, очень надо мне…

– Я Агнес Регенсбургская, дочь Бригитты Баварской. Устраивает тебя?

Взгляд у незнакомки потух, едва она услышала это, пополз вниз, скользнул по булыжной мостовой и уперся в носки ее стоптанных башмаков. Потом, помедлив немного и вдруг, решившись, точно какая-то спасительная мысль внезапно пришла ей в голову, она с надеждой спросила:

– А брата твоего зовут случаем не…

Но не успела досказать: двери трактира раскрылись, и оттуда вышел Ноэль.

– Они ожидают приезда герцога Лотарингского, – объявил он, вскакивая в седло. – Туль, оказывается, его резиденция, любимое место отдыха; он любит охотиться в этих местах. А жителей предупредил гонец через городского старшину.

– Когда же он нагрянет сюда со свитой?

– Ждут к завтрашнему дню. Он им нравится: не тиран, налоги вполне умеренные… Но что это? – Взгляд Ноэля остановился на ладони сестры. – Отчего тебе вздумалось держать в руке монету?

Агнес обернулась, посмотрела по сторонам.

Незнакомка исчезла, словно ее тут никогда и не было.

Агнес хмыкнула, взгляд ее выражал недоумение.

– Представь, здесь только что стояла какая-то старуха. И вот теперь ее нет, как сквозь землю провалилась. Я хотела дать ей монету, а она вместо этого пожелала узнать твое имя.

Ноэль в ответ рассмеялся и тронул коня, но внезапно сильно натянул поводья. Конь встал, затряс головой.

– Агнес! – возбужденно воскликнул брат. – А как выглядела эта старуха? И куда она могла подеваться? Говоришь, она спрашивала мое имя? Но зачем? И что она сказала в ответ?..

– Ничего, потому что я назвала ей только себя. Кажется, это ее очень расстроило. Но отчего ты спрашиваешь? Что тебе в этой старухе?

Ноэль долго глядел на гостиницу и дома по обе стороны улицы. Мимо них в обе стороны сновали прохожие, каждые по своим делам. Он пытливо вглядывался в их лица, особенно женские, но читал на них только недоумение, вызванное непонятным интересом к ним неизвестного всадника. Он спросил сестру, не видит ли она на улице этой старой женщины или, возможно, кого-то очень похожего на нее. Но Агнес, снова поглядев по сторонам, пожала плечами.

– А впрочем, – задумчиво, с печальной улыбкой произнес Ноэль и легко тронул коня, – вряд ли это возможно. И если тебе это не показалось, то незнакомка попросту ошиблась. Может быть даже, она рассчитывала предложить свои услуги в качестве сводни одной из скучающих фей этого города.

– Не обольщайся. Клянусь, у нее на уме было совсем иное. Так не ведут себя сводни.

– Но и того, о чем я подумал, не может быть. Откуда ей здесь взяться, ведь она родом из Лана.

– О ком ты?

– О моей матери.

– Ах, черт возьми, я совсем об этом забыла! – воскликнула Агнес. – Прости, Ноэль! Мне надо было задержать эту женщину. Что если она и есть…

– Пустяки, – махнул рукой брат. – Мне показалось. Да и тебе тоже. Моя мать так стара, что едва ли уже ходит сама. Если жива еще.

– Случись ваша встреча, ты, вероятно, не узнаешь ее. Узнает ли она тебя? Как догадается, что ты ее сын?

– Придя со мной в замок, она указала отцу на большое родимое пятно у меня на плече и сказала, что меня уже ни с кем не спутаешь. Под ним ожог и три белых пятна – следы от зубов. В детстве на меня однажды набросилась собака. Я упал, и она укусила меня за руку. Ее отогнали, рану залечили, а след от зубов остался.

– Хороша примета под туникой и кольчугой! Чтобы быть узнанным, тебе придется обнажиться по пояс.

– Да, и только один раз. На плечо взглянет женщина, которая до этого в точности назовет приметы.

– Думаю, тогда тебе не придется раздеваться. Но ты сказал, она из Лана? Почему же не едешь туда?

– Потому что ее там нет. Отец наводил справки.

– Где же она может быть?

Помедлив, Ноэль с грустью ответил, указав рукой вниз:

– Вероятно, там, где будем и мы с тобой через много лет.

– Быть может все же, эта женщина, что подходила, и была твоей матерью? Что, если нам немедленно начать поиски? Она не могла далеко уйти.

– Нет, Агнес. Будь так, она тотчас открылась бы тебе и не исчезла бы, едва увидев меня.