Читать книгу Красная роза. Мысль имеет уникальное свойство быть реальностью - Владислав Васильевич Андреев - Страница 6

Ранее утро. Блики утреннего солнца врывались в просторные окна квартиры с высоким потолком. Мой утренний сон нарушило частое дыханье Киры. Свет ослеплял глаза, не пробудившиеся ото сна. Без ясного осознания обстановки, инстинктивно меня дернуло к сестре. От непонимания, адреналин хлынул в крови. Подобные резкие пробуждения тревожили меня, мой пульс устремлялся к отметке свыше ста ударов в минуту. Оказавшись в квартире, взгляд облекал беспокойную картину: руки сестры крепко сжимали постель, стягивали под себя, поясница выгнулась в полукруге. Необходим аэрозольный ингалятор. Озабоченный взгляд обратил внимание на сумку. Вытряхнув содержимое, я подобрал белый баллончик. Обхватив за дрожащую спину, мне с трудом получилось поднять Киру на кровать. Хрупкие руки постепенно ослабевали, я поднес ингалятор ко рту. Тремор тела не давал возможности применить лекарство. Когда тело сестры ослабло, тремор утих, я дважды впрыснул аэрозоль. Подобные приступы случались два-три раза в месяц. Они беспощадно пугали меня и заставляли всякий раз переживать стресс. Постепенно я стал привыкать. Прислонив голову к груди, моя рука беспокойно гладила по длинным волосам. Не помню момента вызова медицинской помощи, но я уверенно ждал их скорого прибытия. Нередко случались провалы в памяти, отчего неосознанность руководила действиями. Кира бессильна. Я не чувствовал в ней силы. Тишину нарушали слабые хрипы дыхания. Холод охватывал разум. По моим оголенным стопам дул сквозной ветер. Одна стопа обтирала другую, чтобы хоть как-то согреть с помощью трения. Кира забывчиво смотрела на завораживающее действие. Тиканье часов. Хрипы. Легкий шум стоп. Белая простыня. Одеялом я укрыл Киру, после снова обнял. Спустя некоторое время ей становилось немного лучше. Стук в дверь.

– Заходите, открыто! – крикнул я.

Дверь распахнулась. За порог вошли два врача, в куртках, из-под которых торчали синие халаты. Один из них был психотерапевт Василий Сергеевич Белов. Пятидесяти пяти летний профессор психотерапии, работающий в центральной городской клинике. Из-за крупного телосложения, при ходьбе, переваливался с ноги на ногу, создавая впечатление неуклюжего огромного старика. Один из лучших в нашем городе, лечил довольно тяжелые случаи. О нем говорили, как об отличном специалисте. По его части, прошло тысячи пациентов. Некоторые из них были безнадежны, однако его опыт и умение понимать сложную структуру психики человека, оказались сильнее, и он давал отчаянным людям вторую жизнь. В ту ночь дежурным врачом в клинике был терапевт, прибывший вместе с Беловым. Моложе Василия Сергеевича на несколько лет. Молодой терапевт нес в руках медицинский кейс с препаратами. Он нес его так, словно в нем более двух десятков килограмм. Ничем не примечательный молодой доктор, выражал скрытое доверие. Добрый уверенный взгляд рождал некое ощущение спокойствия. Тот случай, когда ты с облегчением выдыхаешь, так как можешь доверить ответственность кому-то другому.

– Здравствуйте Василий Сергеевич, – шепотом произнесла Кира, не поднимая голову.

Я кивнул.

– Здравствуйте! Что-то вы сегодня неважно выглядите… Это Андрей Владимирович. Терапевт. Сегодня я с ним. Мне нужно было увидеть Киру. Хорошо, что вы позвонили, – грубым низкий голосом промолвил Белов.

Мысль возникла мгновенно: «Когда я успел позвонить Белову?» Я кивнул в ответ и пожал им руки. У Василия Сергеевича кисти были остро ледяными, словно кровь вовсе не приливала к конечностям. Я взглянул на него, от контакта глаз рукопожатие ослабевало. Набитые густые брови психотерапевта поднялись в вопросительном виде. После чего, он изменил взгляд на тот, когда желают что-то сообщить, только наедине.

– Беспокойный сон?

– Да. Она снова задыхалась сегодня, – ответил я, глядя на Белова задумчивым взглядом. Я заметил в его лице недосказанность, которую мне хотелось выяснить.

– Готовь Диазепам, – Обратился Белов к терапевту. Тот поспешно начал рыться в кейсе.

Кира пребывала без сил, кивала психотерапевту, тот безнадежно всматривался в пустой взгляд, будто не знал, что делать. Я ощутил неприятное смущение, возникающее далеко не в первый раз. Внутри меня смешались силы гнева и тревоги. Кира – единственная родная кровь, которая осталась после несчастного случая. Нас связывала тесная и прочная связь, забота друг о друге даровало вдохновение на спокойную жизнь. Я не мог представить Киру в трудных случаях, где бы ей приходилось преодолевать трудности в одиночку, или, испытывать на себя горькие душевные тяжести. Подобные мимолетные мысли быстро отсекались. Я безобразно собирал слова в кучу, напевал какую-либо песню, дабы затмить негативные мысли, вновь нахлынувшие в очередной раз, когда самочувствие Киры ухудшалось. Если это не помогало, то я вылетал из колеи равновесия, чувствовал непреодолимое желание сорваться, чтобы выпустить накопившейся гнев на обычных предметах. Порой, приходилось собирать по всему дому кусочки разбитой посуды. Чувство вины поглощало меня и удерживало на безумной ноте из-за того, что маленькие кусочки керамики впивались в нежные стопы сестры. Мне приходилось пинцетом вытаскивать кусочки разбитой посуды. Ее прекрасные изгибы представляли собой израненное тело нижней конечности. Порезы… Я ведь так и не смирился… В гневе, я дважды спускал слезы по щекам, и Кире довелось заметить, чувствуя безвыходную жалость. На мои расстройства и гнев у сестры выработалась некая фобия, переживания за мое расшатанное состояние вызывало нежелание привыкать к поедающей негативной эмоции. Страх от моих необдуманных действий… Я никак не задевал ее, лишь нежные стопы страдали от несдержанного поведения.

Василий Сергеевич медленно вводил раствор Диазапема внутривенно. После этого Кира держала руку согнутой, подвергнувшись инъекции. Спустя несколько секунд она рухнула на постель, и отвернулась лицом к окну. Не в силах сопротивляться, сон поглотил ее организм.

– Она следует предписаниям? – заговорил Белов, не отрывая взгляда от Киры.

– Слушайте…

Я хотел обратиться к Белову, но вовремя понял, что лишние уши здесь не уместны и взглянул на терапевта. Василий Сергеевич томно посмотрел на коллегу, тот не спешил удалиться. Молодой терапевт оставил на себе недовольное выражение лица, которое засело у меня в памяти. Что это могло значить? Человек профессии врача, высокого класса, обязан понять сложившуюся ситуацию. Я ненадолго отвлекся.

Я вообразил, как мог сорваться на невинном человеке, избить его, причинить боль, неоднократно наступить на тело, выразив неуважение. Откуда возникла такая злость? Беспокойство взяло вверх. Неожиданно проснулась жалость. Сплетение разнообразных эмоций отнимали силы. Ненависть на незнакомого человека? В секунды перерыва в нашем общении с Беловым я успел подумать достаточно о многом. Что мой мозг полностью перестает быть подконтрольным мне. Что уровни моих гормональных веществ вырабатываются в неправильных пропорциях. За эти секунды я сумел создать образец отклонений и того прочего. Но все это казалось настолько противным и лживым, и я быстро отметал все скопления мыслей на данную тему в корзину бреда.

– Глупое сердце, не бейся!

Все мы обмануты счастьем,

Нищий лишь просит участья…

Глупое сердце, не бейся!

Оба удивленно посмотрели на меня. Терапевт медленно, боясь создать шум, закрыл кейс, будто ожидая продолжение, от нежданных стихотворных слов, которые принадлежат поэту Сергею Есенину. Я заговорил стихами, чтобы истребить момент гнева и неконтролируемого угнетения общего состояния. Сложность духа гневающегося в том, что тот постепенно теряет контроль над собой, над собственными действиями, мыслями, эмоциями. Плохо это для окружающих? Гнев плох для того, кто его затевает. Это словно игра. Не используй его для благих целей, ибо ты сам окажешься в игре с собой.

Неожиданно заговорил Василий Сергеевич, моим же тоном, продолжая стихи.

– Месяца желтые чары

Льют по каштанам в пролесь.

Лале склоняясь на шальвары,

Я под чадрою укроюсь.

Глупое сердце, не бейся!

Стук двери. Терапевт ушел. Наступила тишина. Солнечные лучи постепенно вливались в комнату Киры. Предстоял долгий разговор с Беловым. Я был готов к нему, и ожидал чего-то неутешительного, но в душе верил, Кира останется со мной.

Странное ощущение не покидало меня. В голове помутилось, возникла жуткая сонливость, как невыносимая апатия поражала меня после испытанных отрицательных эмоций. Крадущаяся мысль: доктор приехал к тебе… укол сделали тебе… Действительно, самочувствие было таким, что мне казалось, будто сильнодействующее успокоительное вкололи мне. Вскоре, я отмел фантазию.

– Вам нравится стихи Есенина? – томительно начал Белов.

– К чему лишние разговоры? Я понимаю, ваша методика, словесная подготовка к неутешительному приговору, так или иначе… Что с ней сейчас? И что с ней станет?

Белов глубоко вздохнул и шлепнул ладонями по коленям. Было неожиданно видеть это после привычного спокойного вида. Я чувствовал его робость и некое волнение. «Какого черта? Он ведь психотерапевт!» – думал я про себя. С таким огромным опытом работы ему вовсе не следует волноваться при серьезных разговорах, однако, стало быть, что-то он скрывает от меня, что и тревожило Белова. Я незамедлительно жаждал узнать об этом. Вспомнил, что комната моей сестры не подходящее место для разговора о заболевании Киры, в присутствие ее. Я предложил уйти на кухню. Кира сладко пребывала в мире сновидений. Мне чрезмерно стало любопытно, что ей снится. Она мне всегда отвечала, что снится только муж. Нехватка мужского плеча и последовательность моих негативных мыслей привели меня к тому, что Кира, находясь рядом со мной, не достаточно чувствует себя защищенной. Самолюбие задето. Я неуверенно надеялся, что это ложь.

– Василий Сергеевич, хотите чая или кофе? – поднявшись с кровати, предложил я.

Он слегка напугался резкой смене теме, в момент, когда я просил его не мешкать. Наверняка он видел и мой страх, он также чувствовал меня, как и я его. Видимо, я оказывал на него такое влияние, что даже опытный психотерапевт не совладал с волнением.

– Пожалуй, я не откажусь от чашки чая.

Мы пришли на кухню. Казалось, что солнца будто и не было. Бесповоротно отвернувшись от моих окон, более не освещая белоснежные комнаты. Белов сел на стул и всякий раз он говорил о необычайности, скрытом смысле и прекрасной дизайнерском вдохновении. Необычность квартиры состояла в удивительной искренней белоснежности. Ослепляющие белые стены, увешанные натюрмортами и пейзажными картинами, довольно бледных цветов. Белый потолок со стеклянной прозрачной люстрой, испускала блеск в комнату, когда на нее падали солнечные лучи. Белая гарнитура, которую доктор так скрупулезно оценивал и, порой, проводил рукой, ощущая при этом невероятную чистоту нашего дома. «Надо же! Ни одной пылинки» – думал он. Мягкие белоснежные стулья, стол. Вся кухня одурманено и притягательно соблазняла Белова белизной и ясностью. Белый цвет? Серые контуры плинтуса выражали четкие грани стен. Идеализм мог свести сума. На данном этапе существования человечества, люди не готовы к идеализму и отречению от пороков. Я всегда думал об этом…

– Зеленый или черный?

– Черный.

– У меня есть варенье, если хотите. Кира сама готовила. Вообще, варенье следует принимать в утренние часы. На крайний случай, в обеденное время. Глюкоза дает энергии на весь день. Ни дня без ее божественного варенья.

– С удовольствием! Только избыток глюкозы может негативно сказаться на эндокринной системе, и вызвать, психическую неустойчивость. Неврозы, к примеру…

Его ответ стал применим для меня. Я постарался не подать виду.

– Без сладкого жизнь кажется горькой, – быстро ответил я, не обращая внимания на Белова.

– Есть малиновый, клубничный, яблочный… Вам какой? – спустя паузу спросил я.

– Пожалуй, клубничный. Слабость к клубники с детства… Несмотря на то, что данный фрукт является сильным аллергеном.

Белов в каждый ответ вставлял научный факт. Меня стали раздражать его искрометные учения, которые, вскоре, закончились. Теперь я не торопился с разговором, мне было некуда спешить. Я перепутал дни. Вчера суббота, сегодня воскресенье. У меня присутствовала спутанность сознания, и неприятная загруженность мозга, словно в нем что-то сидит, и по мере увеличения, давит с силой изнутри. Это как неожиданно начиналось, также неожиданно прекращалось. Меня это не пугало. Где-то в глубине души я отождествлено испытывал всю эту горечь и неясность. Определенно мне нужно к доктору. Я пренебрегал этим….

Василий Сергеевич охотно допивал чай, медленно и размеренно прокручивая в голове предстоящий разговор, каково ему будет сообщать нежелательное и смотреть мне в глаза. Я понимал, и внутри меня бушевало стая разъяренных воронов, которые уже готовы были расклевать доктора. Излишне непонятным мне были собственные же ощущения: мимолетный страшный гнев, чувственное спокойствие, меланхоличность, безмерное удовольствие (Полина!).

– Она дважды была в клинике… – начал психотерапевт.

– Что?

– Все транквилизаторы, седативные препараты, она прошла более пяти курсов за год. Представляете? За один год! Мы сдвинулись с места не более чем на метр. Метафорическая оценка. Глубокая депрессия, постоянная апатия, когнитивное расстройство, невроз… Это главные отклонения, а знаете… – размерено отвечал Белов, но в конце запнулся.

– Она улыбается…

– Что?

– Она улыбается… Она может улыбаться, и вы говорите о расстройстве настроения? Или как там… Когнитивное? Что за слово такое?

– Расстройство настроения – это отвечать улыбкой в ненужный момент и далеко не на приятные темы.

Неожиданно, меня отпустил гнев, и я бросил взгляд в окно. Снова густые темные облака. Пасмурность. Вероятно, будет проливной дождь. Словно один и тот же день преследует меня, только по разным сценариям. Белов о чем-то говорил. Резкий громкий звук оглушил меня. Я слышал лишь звонкое шипение в ушах, и ощущал судорожную боль в перепонках. Спокойный тон овладел сознанием. Мне казалось, будто организм кричит мне: «Не слушай его, или же я сам тебе заткну уши!». Так и случилось. Организм заставил меня не слушать его. Его противные слова, вернее, противный смысл слов, угнетали мое внутреннее состояние. Раздражение коснулось обоих. Повышенный тон, размашистые жесты руками, чересчур действенная мимика лица, даже мелкие брызги слюни изо рта вылетали в беспорядочном направлении. Раздалось резкое шипение в моих ушах, я воспротивился ему, мгновенно скорчил лицо, и вновь услышал его речь. Мне это казалось, или Белов действительно вышел из себя?