Читать книгу Ночной директор. I том. История, рассказанная в тиши музея - Всеволод Липатов - Страница 7

Вокруг Ночного Директора по-прежнему царила полная, ватная тишина. Ему казалось, здесь всё замерло, словно чего-то ожидая. Но если внимательно вслушаться, напрячь слух, попытаться разорвать эту обволакивающую и умиротворяющую пелену беззвучия, то мир начинает наполняться тихими звуками. Кажется, дышит сам дом, предметы начинают еле слышно говорить, а откуда-то, из глубин залов, доносится до слуха шелест бумаг, звон металла. Не каждому дано это услышать, а тем более понять эти звуки из прошлого.

Человек подошёл к другой выставке, расположившейся в самом углу зала, но от этого не ставшей незаметной. Днём здесь всегда толпились любопытные посетители. Выставленные тут экспонаты вызывали неподдельный интерес не только у детворы, но и у взрослых. Что, впрочем, и неудивительно.

Он остановился около старых саней, в которые были накиданы шкуры песцов, лисиц, полярного волка. Сверху лежало старое ружьё. На полках стояли бутыли, коробки и коробочки, посуда и многое другое, то всё то, что могло заинтересовать продавцов и покупателей. На этих вещах делались состояния, из-за них проливались кровь и пот, из-за них шли на смертельный риск. Одним словом, эта выставка была посвящена сибирским делам торговым, в том числе и обдорским купцам.

Он погладил рукой тёплый мех убитого животного, и вспомнил как во время монтажа этой экспозиции, ему довелось ремонтировать эти, невесть откуда взявшиеся, сани. Как пришлось повозиться, разбираясь в их простейшей конструкции.

Человек присел на корточки около розвальней и провёл рукой по сухим деревянным полозьям резко загнутым вверх спереди, по раме и снова удивился, как и в первый раз, когда его заставили взяться за незнакомую работу, как это древним мастерам удалось изобрести такое простое средство передвижение – как эти розвальни. Вроде всё просто, и в то же время надёжно. И ведь они же прослужили в течение нескольких веков, сколько на подобных санях было перевезено людей и грузов, наезжено километров, и не счесть!

Подёргав верёвки, которыми была скреплена вся конструкция, Ночной Директор снова убедился, крепление надёжное, и, не удержавшись, воскликнул:

– Вот кому надо бы памятник поставить, так это безвестному изобретателю саней-розвальней. Ведь во многом благодаря ним Сибирь успешно осваивалась русскими.

Сани тихо скрипнули, словно бы соглашаясь с его мнением, а человек меж тем продолжил:

– Вот бы сейчас запрячь лошадь, и прокатиться на этих розвальнях по городу, как это было бы здорово. Приехать на рынок и начать с них продавать шкуры, рыбу, мясо. Чем там ещё торговали в прошлом веке? А ведь всего несколько десятков лет назад в Салехарде видом подобных саней было и не удивить.

Потом он вздохнул:

– Как многое изменилось. И главное, как быстро и безвозвратно. Сейчас попробуй, найди мастера чтоб изготовил это чудо техники прошлых веков.

Ярмарки на северо-восточных окраинах России имели особый характер. Здесь торговые люди меняли масло, кожи, сало, ткани, оружие и многое другое на продукты охотничьего, рыболовного и оленеводческого хозяйства аборигенов. Торговля расширялась, и благодаря этому вся страна покрывалась сетью больших и мелких рыночных центров, становившимися не только торговыми, но и культурными центрами, где шло активное взаимопроникновение различных культур. Этому процессу, установления хозяйственных связей между отдельными областями Русского государства, весьма способствовало то, что росли и крепли торговые связи между Западной Европой и Востоком.37 Ведь спрос иностранного капитала на русское сырье со своей стороны вызвал усиленную скупку русскими купцами соответствующих продуктов, которые, затем, свозились в Нарву и Холмогоры для перепродажи иностранцам.

Особенно большую роль в этом деле сыграла сибирская пушнина, которая привлекала как восточных, так и западных негоциантов, поэтому со второй половины XVI века усиливается движение промышленников за Урал. Но что бы её получить, необходимо было завозить «значительное количество ремесленных изделий».38

С приходом русских в Сибирь, началась деятельная торговля с местными племенами. Сначала, как это бывало во всём мире – в основном, частная. То есть на свой страх и риск, промышленные люди, как тогда называли охотников и искателей прибылей, отправлялись в этот край далёкий, куда можно было попасть летом только по рекам и пешком, а зимой пробивая санные дороги, затрачивая по несколько месяцев, чтобы завезти товары, пользующиеся здесь спросом. Конечно, подобные вояжи могли закончиться трагически, риск был весьма высок, но и будущая прибыль манила. Слухи, бродившие по стране, раздували возможные барыши до немыслимых размеров, и это как магнитом влекло в Сибирь искателей лёгкой наживы.

Действительно, торговля приносила неплохие доходы, отсюда вывозили меха, шкуры, рыбу и другой товар, пользующийся спросом на ярмарках страны и рынках Европы. А в Сибирь ввозили железо в слитках, олово, топоры, колокольчики, котлы сделанные из красной меди, бисер. В общем, каждый торговый человек торговал всем понемногу, что хоть как-то могло приносить прибыль. В основном это были товары русского производства, и лишь в небольших количествах иностранные, или как тогда говорили – «немецкие товары». Они покупались на Архангельской ярмарке, в отличие от отечественных, которые приобретались на местных торжках. Купцы здесь приобретали холсты, сермяжные сукна, кожевенные изделия и кожи, и это всё в громадных количествах, обозами отправлялось в Сибирь, где, в конечном счёте, превращались в пушнину.

До нашего времени дошли грамоты, которые свидетельствуют о вывозе ремесленных изделий в Сибирь. Например, в 1603 году торговый человек Докучайко Семёнов, ехавший «в сибирские города», просил разрешения: «взяти с собой железново товару: бочку ножей угорских, 24 сошника, 200 кос, 50 топоров, 100 ножей пермских».39

Другие купцы били челом:

«Ехать де было им торговать на все сибирские города, а товару у них будет 300 укладов серпуховских, 100 кос, 500 сох железа, да 50серпов, да 200 ножей чекриев, да 100 ножей тахилей угорских, да 100 топоров дровосечных, да 500 скоб судовых, а продавати де им топоры и ножи нашим служивым русском людям и пашенным крестьянам и ямским охотником».40

Одинокий посетитель покачал головой. Он постоянно восхищался тем, как за сравнительно небольшой промежуток времени, этим неугомонным торгашам, удалось не только пройти эти края, где и дорог-то не было, а лишь одни направления и те весьма условные, дойти до самых восточных окраин Евразийского континента, и даже оказаться на соседнем континенте, между делом ещё успеть освоить морские пути, но, кроме всего этого, ещё и научиться торговать с окрестными народами. А ведь не все были миролюбиво настроены к пришельцам.

В исторической литературе нередко можно встретить мнение о так называемом «неэквивалентном», или попросту говоря «грабительском» характере средневековой сибирской торговли. Долгое время считалось, что она давала до трёхсот – четырёхсот процентов прибылей. На самом деле это были лишь отдельные примеры редких счастливцев, которым удавалось так хорошо заработать. Потом их удачу людская молва раздувала до невероятных размеров. При более детальном изучении сохранившихся документов хорошо видно, что на самом деле «лёгкой» прибыль купцов назвать трудно.

В середине XVII столетия годовая торговая прибыль у возвращающихся из-за Урала, составляла всего лишь около двадцати двух – двадцати пяти процентов. Здесь сказывались очень высокие накладные и организационные расходы, медленное обращение капитала.41 Необходимо вспомнить, что злоупотребления местных должностных лиц в те времена могли достигать просто невероятных размеров, и от них тоже приходилось откупаться. Естественно были и прочие, незапланированные траты. К тому же торговый караван мог быть просто-напросто разграблен аборигенами или своими же соотечественниками-разбойничками, и даже безвестно сгибнуть где-нибудь в сибирской тайге, бескрайней тундре, или в штормовой реке.

Несмотря на все трудности в торговле, сибирские товары всё же заняли прочное место на русских ярмарках. А вместе с купцами появились и устойчивые, манящие слухи о богатейших сибирских землях. Это вызывало неподдельный интерес в кремлёвских палатах, а привозимые на ярмарки сибирские меха только разжигали непреодолимое желание тоже погреть на этом деле руки.

О доходах крупных купцов, ведших свои дела в низовьях Оби, можно косвенно судить по некоторым документам. Например, «Прибыльные дела воевод и таможенных голов». Так в 1627 году таможенный голова Михайлов в отчёте указал: «И собрал я, холоп, твоего государева десятинного сбору по мангазейской цене одиннадцать тысяч триста сорок три рубли, да денег сто тридцать пять рублев четыре деньги».42

В подобном докладе, составленном в Казанском дворце, о сибирской службе посадского М. Левонтьева, указана сумма не менее впечатляющая:

«И всего на 134-и и во 135-м и во 136-м году прислано ко государю к Москве из Мангазеи десятые пошлины збору головы Воина Михаилова двести пять сороков 25 соболей, 14 бобров, два кошлока, 3 черевеи бобровые. Сибирская цена тои мягкой рухляди десять тысяч триста двадцать рублев. Да по сибирской цене не цененных сто шестьдесят один сорок тридцать три пупка, сто восемьдесят восемь двадцать выимков собольих, московская цена тем пупкам собольим и выимкам тысяча двести девять рублев четырнадцать алтын три деньгою».43

Естественно купчины собирали не меньше. Исходя только из этих цифр, нетрудно представить, какие суммы могли зарабатывать крупные торговцы.

Одними из самых богатых торговых людей в первой половине XVII века были братья Наум и Демид Глотовы. Они держали здесь приказчиков, которые скупали для них пушнину в Мангазее и окрестностях. Крупные торговые операции тут вели братья Гусельниковы. В 1630 году один из братьев – Василий, даже был включён в состав гостиной сотни Москвы. То есть, как бы сейчас сказали, Василий вошёл в сотню богатейших коммерсантов столицы. А среди купцов в Мангазее он занимал первое место. Здесь даже были представители царствующего дома Романовых. Например, ярославский купец Епифаний Светешников был торговым агентом нового царя, Михаила Романова, «по закупке для его обихода товаров».44

Человек в полутёмном зале задумчиво погладил пахнущие порошком от моли шкуры. Перебирая мягкий, драгоценный ворс в пальцах, он думал, что по большому счёту именно купцы начали осваивать этот край. Но вот что странно, почему-то исследователи прошлого как-то неохотно отдают им почести. Чего уж говорить про лавры первооткрывателей и первопроходцев. А зря! Ведь вся мировая история учит, что лишь на одной силе оружия завоёванные народы не удержать. Нужно нечто большее, накрепко цементирующее связи народов между собой.

Возросший товарооборот вынудил царское правительство вплотную заняться этим краем. А усиливающиеся торговые связи между торговыми людьми и местными народами, привели к тому, что государство обратило пристальное внимание к этим взаимоотношениям, так как огромные доходы предприимчивых людей проходили мимо государевой казны. По законам того времени это считалось «воровством», то есть государственным преступлением. Кроме этого существовали и другие проблемы, которые препятствовали правильным отношениям между различными рынками страны. Поэтому правительству приходилось вмешиваться в эти дела. Например, в 1596 году была проведена очень важная реформа. Все большие перевозы, принадлежащие частым владельцам, были взяты в казну, иными словами, проведена национализация этого доходного бизнеса, установлены одинаковые размеры мыта, то есть налога, а сбор мыта поручался верным целовальникам, владельцы же перевозов получали в виде индемнизации в свою пользу половину дохода.45

На северо-западе государства проблемы усугублялись ещё и тем, что чиновников, представлявших государственный аппарат, здесь практически не было, земли только-только начали осваиваться. Но узнав о положении дел в бассейне реки Таз, в кремлёвских палатах приняли решение о назначении туда своих представителей, которые должны были осуществлять контроль в низовьях Оби, и взимать ясак с местных народов.

Дело в том, что к тому времени русские промышленники уже поставили свои зимовья в устьях рек Пур и Таз, активно торговали с самоедами, остяками, юраками. Что особенно возмутило московских бояр, так это то, что многие из этих ушлых людишек нагло называли себя «царскими людьми», и, прикрываясь этим, собирали ясак, который шёл в их пользу. Чтобы пресечь эти беззакония в 1598 году туда был послан дьяк с целовальниками и стражей. Кроме этого он должен был осмотреть страну и обьясачить инородцев.46

Продолжая поглаживать лежащие на розвальнях шкурки, Ночной Директор неожиданно вспомнил время, когда только начинал изучать историю. Это слово – «ясак», встречалось практически в каждой книжке, где писалось о средневековой истории Сибири.

Он смешно сморщил нос, то ли от поднявшегося нафталина, от которого очень сильно захотелось чихнуть, то ли вспоминая свои ощущения, когда в первый раз это слово попалось ему на глаза. Тогда слово «ясак» показалось весьма забавным, каким-то щекотливым.

А потом он досадовал, что нигде нет толкового объяснения ему. Почему-то авторы книг думали, все ныне живущие знают, что такое «ясак».

При присоединении Сибири к Русскому государству, местное население в первую очередь облагалось налогом, они должны были уплачивать несколько шкурок соболя, или иных ценных зверей, в государеву казну. Этот своеобразный налог и назывался ясаком. А плативших – «ясашными». Зато каждый уплативший этот налог получал от правительства твёрдые гарантии защиты своей жизни и имущества. Никакой воевода по своему усмотрению не имел права казнить «ясашного инородца», при любом преступлении его дело рассматривалось в Москве. А там смертных приговоров аборигенам никогда не утверждали.

Даже более того. Из бумаг Берёзовской воеводской канцелярии видно, что каждому волостному князцу, приезжавшему в Берёзов с ясаком, выдавалось по четыре аршина красного сукна, топору, ножу, пешне, и это не считая казённого корма и вина, которым его обязаны были угощать.47

В 1611 году вышел наказ, в котором были подробные инструкции по сбору ясака. В первом же пункте особо отмечалось, что «Казну мягкой рухляди сбирать с ясачных без оплошности; не присваивать себе шкур высокой цены и не давать сборщикам пользоваться от сборов, высылая на встречу им верных людей ко времени возвращения из волостей». Нельзя было получать жалование «мягкой рухлядью», как тогда называлась пушнина, а «всю сполна отправлять в Москву». Воеводы должны были встречать ясачных «не иначе как одетым в цветное платье, притом в окружении служащих прилично также одетых и вооруженных; объявить им в приказной избе жалованное царское слово, уверить их, что Великий Государь прислал новых воевод для охраны их покоя и животов от притеснения и корыстолюбия. Почему и посоветовать им сказать с откровенностью, не было ли им от сильных людей обид, тесноты, прижимок. Наконец повелевалось на казенный счет угостить приглашенных ясачных, накормить и напоить гораздо (или) как мочно». Представители государя должны были «Крепко смотреть, чтобы чернобурых лисиц и дорогих соболей никто и никому не смел продавать, усваивая их одной казне». А самих воевод строго предупреждали, чтобы даже не вздумали «корыстоваться из ясака или хлеба, ничего возбраняемаго не закупать для себя, ни в городе, ни в уезде через своих родственников, служащих, или посторонних угодников, под опасением опалы».48 Видимо, подобные прецеденты уже перестали быть редкостью.

Со временем одной из основных статей государственных доходов стала «десятая соболиная пошлина с соболиной и покупной пушнины». Естественно, что цена на эти шкурки на московских рынках была гораздо выше, чем в Сибири. И благосостояние страны стало всё больше зависеть от сибирского пушного промысла. Поэтому не удивительно, что, например, в 1745 году была назначена ревизия Сибири. Откомандированный сюда полковник Вульф должен был произвести «строгое и точное исследование о притеснениях и разорениях (особенно по сбору ясака), причинённых сибирскими властями местным жителям».49

В начале XVII века самым главным источником добычи сибирской пушнины стала Мангазея. Её основание совершенно случайно совпало с тем, что в 1601 году в Московском царстве начался голод, который продлился до 1603 года.

В это время на Руси царствовал Борис Годунов. Он прилагал огромные усилия, что бы накормить народ. К тому же опричнина Ивана Грозного и его военные походы также порядком опустошили страну. Поэтому государева казна с трудом могла вынести возросшие нагрузки. Необходимо было где-то в срочном порядке искать ещё денег. Естественно, в такой ситуации московское правительство не могло пройти мимо нового, практически нетронутого источника доходов, каким в то время являлась Сибирь. И в эти вновь присоединённые земли стали отправляться вооружённые отряды, идущие вслед казакам и купцам, проторившими сюда дороги.

Человек, встал, прошёлся по залу, разминая затёкшие ноги. Торопиться было некуда, до утра оставалось ещё немало часов дежурства. Поэтому он сел в розвальни, представляя себя возничим, везущим драгоценную пушнину на рынок. И тут к нему снова пришли грустные мысли о том, что как всё-таки несправедливой бывает история к людям, особенно оставившим после себя значительный след в жизни страны. Кажется, их дела были полны только благих намерений, добрых побуждений, но почему-то потомки, да и собственные современники не удосуживаются оценить их по достоинству. В их неблагодарной памяти остаются лишь промахи и неудачи этих деятелей.

Поражаясь людской неблагодарности, Ночной Директор в полный голос спросил застывшую ночную тишину музея:

– Но почему так получается, что одним достаются все лавры победителей, а другим лишь забвение или даже проклятия. Хотя одни от других мало чем отличались.

Вопрос заглох в ватной тишине. Даже эха не было. На такие вопросы история не даёт ответов. Можно лишь строить предположения и гипотезы, ловить исчезающую истину, путаясь в фактах и догадках.

Здесь надо бы вспомнить, что у Ивана IV было три сына. Старшего он убил в припадке ярости, оставались Фёдор и семилетний Димитрий. После смерти царя руководителем страны стал Фёдор, хотя сам отец отзывался о нём несколько пренебрежительно, называя его «смирением обожженный», он не был способен управлять огромной страной. Поэтому над ним был назначен совет из пяти регентов, из которых, весьма скоро, фактическим правителем страны стал Борис Годунов. И это несмотря на то, что Иван Грозный недолюбливал боярина за его происхождение – Годунов вёл свой род от татарского мурзы Чета, принявшего крещение. Но, как говориться: «король умер, да здравствует король».

Но не все были довольны этими кремлёвскими перестановками. В первую же ночь после воцарения Фёдора, в Москве начался бунт. Его организатором и вдохновителем стал смутьян и сумасброд Богдан Бельский, который решил посадить на трон младшего брата молодого царя – Димитрия. Эта идея была безнадёжна изначально. Во-первых, Иван IV чётко назначил своим преемником Фёдора, а во-вторых, с формальной точки зрения, Димитрий был незаконнорожденным, так как Православная церковь в те времена признавала только три брака, а мать младшего царского отпрыска Мария Нагая, была пятой венчанной женой царя. Бунт подавили, как обычно жестоко. Бельского отправили воеводой в Нижний Новгород, то есть фактически в ссылку. Димитрия же с матерью, во избежание дальнейших недоразумений отправили с глаз долой, подальше, в Углич. Однако кроткий Фёдор сохранил с ними прекрасные отношения и, даже, периодически получал к своему столу пироги, испечённые самой Марией Нагой. Но случилось страшное, Димитрий случайно порезался ножом, к сожалению, у него была гемофилия, то есть несворачиваемость крови и мальчик истёк кровью. Есть версия, что его зарезали приспешники Годунова. Но проведённое расследование, показало, что это был несчастный случай, а Годунову эта смерть ребёнка была совершенно не нужна. Хотя…

В общем, правды уже не узнать, как бы ни бились историки.

Но Фёдор тоже недолго сидел на троне. После его смерти древняя династия Рюриковичей пресеклась, естественно началась борьба за власть, и на Земском соборе было решено, что лучшего царя, чем Годунов не найти. Но хитрый Борис отказался от этого лестного предложения, так как опасался большого влияния бояр на свою власть. Ведь получалось, что он, вольно или невольно, становился их выдвиженцем, а значит, должен был выполнять их требования и пожелания. Но тут, как нельзя более кстати, он вовремя вспомнил опыт Ивана Грозного, и стал ждать, пока простой народ, то есть жители Москвы вынудят боярство выбрать его на царство, но уже безо всяких условий. Так оно и случилось.

Когда Борис Годунов забрал бразды правления страной в свои руки, то пред ним остро встал вопрос, что делать с Сибирью? Иван IV так ничего толком и не решил, у него даже возникла идея, посадить на Сибирское царство своего человека и дать ему неограниченные полномочия. Эту идею поддерживало и часть бояр, тоже опасавшихся конфликтов с восточными соседями. А может быть у них самих были далеко идущие планы. Как знать…

Благоразумный Годунов отчётливо понимал, что такой сибирский правитель, как бы он ни был предан царю, со временем захочет ещё больше власти и самостоятельности. И тогда сепаратистские настроения могут привести к нежелательным последствиям, вплоть до отсоединения Сибири от метрополии.

Мало кто знает, что эту же идею, но уже гораздо позже, хотел претворить в жизнь Фёдор Алексеевич, брат будущего первого российского императора Петра I.

Как раз в годы царствования Годунова в Сибири стала утверждаться реальная власть московского двора. Именно при нём были основаны Туруханск, Омск, и знаменитая Мангазея, быстро ставшая государевой вотчиной. Этот царь одним из первых понял, какие неисчислимые богатства хранятся в далёких землях. Пушнина в то время была самым дорогим и ходовым товаром, которым торговала Русь. И хотя дорогих мехов вывозили за границу очень много, Годунову страшно не везло. Голод усугубил ситуацию в стране, здравомыслящий государь, пытавшийся облегчить страдания народа и тем самым получить его благорасположение, приказал дёшево продавать хлеб, а бедным раздавать деньги. Но, несмотря на все его усилия, во всех невзгодах в итоге обвинили Годунова, приплюсовав сюда различные явления мистического толка. К тому же в Польше, давнего и «заклятого друга» Руси, неожиданно объявился некий Димитрий, объявивший себя наследником российского престола, якобы он был чудом спасшимся младшим сыном Иоанна IV. Польский король Сигизмунд III предоставил в его распоряжение четырёхтысячный отряд, и в октябре 1604 года поляки вступили в русские земли и направились к Москве. В этот, критический для всей страны момент, Борис Годунов внезапно умер. Произошло это в апреле 1605 года. К большому сожалению, его смерть повлекла за собой целую череду слухов, ведь правда о смерти царевича Димитрия ушла вместе с ним. И как потом показали дальнейшие события, на целые века смерть мальчика не давала покоя многим авантюристам. И даже историки до сих пор не пришли к одной точке зрения.

Исследователи прошлого уже давно подметили, что до Годунова ни один государственный деятель не тратил столько сил, чтобы заслужить благодарности своего народа. И в то же время нет ни одного греха, в котором бы тот же народ его не обвинял. Причём часто бездоказательно. Поэт Александр Пушкин весьма точно подметил, что от Бориса Годунова отвернулся собственный народ.

А ведь дальнейшее развитие событий показало, как прав был Годунов, когда опасался давать всю полноту власти сибирским воеводам. Уже в 1627 году правительство царя Михаила Романова вынуждены было предпринимать меры по ограничению власти местной администрации. Любой воевода в те времена был «и царь, и Бог», и людям негде было искать защиты от произвола воевод и его управленческого аппарата.

Сидевший на розвальнях человек грустно всматривался в тени, застывшие между витрин, залёгшие вдоль стен, беззвучно шелестевших о чём-то своём, тайном. Как будто они там, в глубине от любопытных глаз, хранили причины необъяснимых людских поступков.

А ведь если вычленить основную идею, то получиться страшноватое предположение. Чем ближе старался быть русский государь к народу, тем меньше его любил этот самый народ. И так на протяжении многовековой истории России. И ведь даже великие умы не были избавлены от этого странного явления.

Он вновь покачал головой и, глядя в полусумрак зала, в полголоса снова вопросил:

– Ну и скажите, на милость, где человеческая справедливость. Или хотя бы, в конце концов, историческая.

Но экспонаты лишь молча усмехались, разглядывая наивного человека.

Тем временем над Русью продолжали сгущаться тучи! Через несколько лет после голода, в стране началась безудержная вакханалия. После смерти Годунова в белокаменных кремлёвских палатах на несколько лет засели поляки. Первый, так называемый Лжедмитрий, отдал пришедшей с ним шляхте на растерзание Россию. Не успели справиться с ним, как на трон попытался взгромоздиться второй Лжедмитрий. Боярская верхушка колебалась, переходя из одного лагеря в другой. Но для народа эти пертурбации ложились тяжёлым гнётом. Налоги взлетали, на дорогах и в городах банды поляков безнаказанно грабили. Народ нищал. Власть слабела.

Пока в центре России шли такие ужасающие разборки, на её окраине народ жил своим умом. Лишённые на какое-то время государственной поддержки, оставленные без надзора всевидящего и беспощадного «царского ока» поселенцы пытались выжить в новых для себя, непривычных и очень тяжёлых, условиях. И в то же время, с них никто, естественно, не снимал обязательств по наполнению доходной части царской казны. А наполнялась она в основном за счёт всё той же пушнины. Поэтому обозы отправлялись из Сибири аккуратно и по возможности вовремя. Можно представить себе удивление купцов и государевых людей когда, прибыв в стольный град после долгой отлучки, они видели нового человека на древнем московском престоле.

Не надо забывать, что голод, непомерно возросшие налоги, вынудили наиболее отчаянных и отчаявшихся уйти в леса, браться за кистень. Искать воли и лучшей доли на больших дорогах. Сколько было разграблено обозов, какие убытки потерпела царская казна и сами купцы, история умалчивает.

Странно, но факт, на самом деле государственная машина даже в эту эпоху, названную историками «смутным временем», исправно работала. В сибирских городах исправно сменялись воеводы, пополнялась казна и так далее, во всяком случае, видимость государственного управления Сибирью сохранялась. Но вот что удивительно, само государство долгое время к торговле в Сибири впрямую никакого отношения не имело. Скорее всего, не доверяя собственному неуклюжему чиновничьему аппарату, который смог бы подорвать платёжеспособность ясачного сибирского населения, бояре были вынуждены отказаться от организации казённого промысла. Да и просто в то время у них не было реальных возможностей.

А в это время страна всё больше погружалась во мрак анархии.

Поэтому настоящими хозяевами пушных рынков и угодий быстро становились предприимчивые, рисковые «торговые люди», то есть, говоря современным языком, предприниматели, которые занимались не только промыслами, но и торговлей.50 Они должны были отдавать каждую десятую шкурку добытого соболя, с них собирали и другие многочисленные налоги.

Государство взяло на себя труд лишь по сбору ясака, этим занимались специальные государевы люди.

Одним из центров для сбора этого пушного налога стала Мангазея, основанная в 1601 году, и в своё время наделавшая немало шуму в судьбах человеческих, да и страны в целом. Впрочем. И в Европе знали об этом городке, затерянном в Сибири.

А в ночном зале было по-прежнему тихо. Экспонаты тихо стояли на своих местах, и не мешали ночному посетителю рассуждать о хитросплетениях человеческой истории. Они-то доподлинно знали, что ничего нового пока люди не изобрели, просто они повторяют ошибки и эксперименты своих предшественников.

VI глава