Читать книгу Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений - Вячеслав Шаповалов - Страница 40

В довоенном цирке деревянном, где легко сбываются мечты,

пели «а я еду за туманом» – и цвели бумажные цветы.

Партия с правительством решили вырастить лозу на пустыре,

у социализма на вершине, на чумном заброшенном дворе.

Господи, откуда знать тогда нам, как легко стирают в пыль года

всё, за что платили чистоганом тот, что молод, та, что молода!

Если и не знали, что ж такого – жаль, бессонны времени труды.

Чёрный конь Никиты Кочакова!.. Новака летящие пуды!..

В золоте и газе мавританки! Дромадеров тягостная прыть!

А по клеткам дышат минотавры, и нельзя вчерашнее забыть.

Вот я – стихоплёт-девятиклассник,

                              высшим смыслом крепок, сердцем чист,

то ль подгузник, то ль уже подрясник,

                              рок-н-ролл сбивается на твист,

кучка слабонервных идеалов плюс коктейль конюшни с кабаком,

круговерть икаров и дедалов, пахнущих вином и табаком,

запах травоядных и опилок, маленького сердца грозный стук,

циркового купола обмылок, выси галактический тюндюк[5],

ощущенье силы и простора посреди советской голытьбы,

и на постаменте командора – статный стан министра Кулюйпы.

Я дружу с поэтами, весёлый, никогда я не был – где Босфор?..

Объявляют в цирковую школу юных конных варваров набор.

Полстолетья из щелей задуло – скудости простительная грусть.

Время вас одело и обуло. В общем-то – обуло… Да и пусть.

Из минкульта сытые холопы строго бдят, куда растет лоза:

нежный профиль мальчика Телёпы, лошади кровавые глаза,

вздох листвы – и небесами мая зачарован мир на полчаса,

вспухнет под камчою кыз-куумая[6] алая на теле полоса,

замирает Чуйская долина, но полвека длится этот сон —

юные взлетают лебедино и трепещет музыка «Чолпон»!..

Небо их под куполом манило, жаждой славы мучило и жгло

тех, кого вскормило и – споило это золотое ремесло.

Как они случайны и мгновенны – жизни человеческие! – тьма,

мальчики и девочки арены, юная Киргизия сама…

Что потом случилось с ними всеми – о, куда арены алый круг

распрямило и швырнуло время, и поводья вырвало из рук?

Как, не слыша праведного гула в чёрной запредельной высоте,

в мастерской художника Джамбула, на его умолкнувшем холсте,

юной, распластавшись на мольберте, умирала в синей тишине

та, что стала прахом раньше смерти

                              и спилась в затерянной стране.

Сумрачным районным декадансом рысь твоих коней оборвалась,

время поглумилось над пространством,

                              выпросталась тройственная связь,

где под звёздной чёрною рекою, тайной плоти распалив сердца,

клоунесса тонкою рукою обнимает сына и отца,

старятся юнцы, гниёт эпоха, зло идет по курсу за добро —

профиль молодого скомороха, фас у фаллоса политбюро…

Журналист состарится, уедет навсегда, на вечную войну,

где земное солнце долго светит, в ближнюю восточную страну,

бедный, там трясущиеся пейсы гладит, не спросив у стариков,

с Македонцем доходили ль персы до его синайских берегов.

Помнит ли о юности в Союзе, улицей Дзержинкою рожден,

выставив короткорылый «Узи», как правозащитный микрофон?..

А в ответ, вся в небесах Шагала, на метле, прекрасная, летит

цирковая юная шалава, вечности оживший трансвестит!..

Не сорвись, любимая, с небесной скользкой и нечистой высоты,

жизнь тебе дарована над бездной – если это ты. Но вдруг – не ты?

Вслед нам строгий Пётр и кроткий Павел смотрят, с губ срывается:

– Почто,

Господи, почто ты нас оставил?!..

Но безмолвен купол шапито.