Читать книгу …о любви (сборник) - Януш Вишневский - Страница 4

А…

Возможно, и даже наверняка, мое письмо станет для тебя сюрпризом. Я, конечно, колебалась, но все-таки решила, что цель (для нас, полагаю, наиболее приоритетная) выше личных разборок, выше возможной апатии, потому что мы прежде всего люди науки. Теперь я могу сказать это и о себе, потому что о тебе это было ясно с самого начала: сколько тебя помню, наука всегда была твоим несомненным приоритетом. Чтобы не растекаться мыслию (вот именно!) и не терять времени, перейду к сути дела, а если нам удастся установить контакт (то есть если мне удастся заинтересовать тебя), поделюсь парой подробностей, хотя, честно говоря, улов не слишком богат, потому что сейчас я в тупике. Короче: я решила вернуться к материалу, который бросила не без давления с твоей стороны, бросила ради более безопасной темы, каковой являются классики всех эпох, и особенно те, которые классиками становятся на наших глазах благодаря нашим же собственным усилиям, удовлетворяя потребность общества в героизме и справедливости. Решение правильное, благодаря ему я стала лауреатом конкурсов, получила ставку в университете, твердую почву под ногами, без особых трудностей дослужилась до практически личного кабинета с сейфом для аудиовизуального оборудования и с цветком в горшке. Ты наверняка помнишь мой интерес к женской поэзии, увлечение второстепенными, если судить по патриархальной системе ценностей, авторессами, которых мы ничтоже сумняшеся выбрасываем из канона. Так вот, именно сейчас мне захотелось заняться ими, а больше остальных меня привлекает А. З., кажущаяся при первом прочтении понятной и однозначной. Одно из ее стихотворений особенно заинтересовало меня, и я хочу попросить тебя помочь установить время и место его написания. Я абсолютно без понятия, где и когда оно могло быть написано, по какому поводу, кто является его адресатом и о каком городе идет речь. Возможно, ты знаешь это стихотворение. Его успели опубликовать в феминистском журнале «Бунт Выпуклых». (Журнальчик потом прикрыли по указанию президента, которым тогда, кстати, была женщина.) Первая публикация вводит в заблуждение, потому что А. З. переживала тогда несчастливый период отношений с мужчинами, это стало известно много лет спустя. Оригинал находится в семейном архиве: зеленоватый листок из почтового набора, от руки старательно, без исправлений, написанный текст. У меня есть основания утверждать, что это поэтическое послание, адресованное конкретному человеку. Мне показалось, что ты можешь что-то знать об этом, а мне нужно за что-нибудь зацепиться, чтобы включить это стихотворение в полное собрание сочинений А. З. На его основе я собираюсь написать монографию, в биографической же части (по которой, в соответствии с действующими вот уже год методологическими установками, можно пробежаться конспективно, что, собственно, я и сделаю, ибо никогда не была падкой на моду) у меня больше всего белых пятен. Плюсы: я знаю, чего она хотела, каковы были ее взгляды и каким влияниям она была подвержена. Минусы: я не знаю, кого она любила и кем была, что, впрочем, вполне соответствует тому программному «-изму», который она чтила. «Нет ничего, кроме текста», «транзитивная идентичность» и тому подобные глупости, между нами, научными работниками, говоря. Впрочем, благородные по сравнению с сегодняшними обычаями, с медийной агрессией со стороны рынка, с кокетничаньем личным пространством и его распродажей. Но, несмотря на уважение, каковое я питаю к нашей полной тайн Матери-Основательнице (естественно, я чувствую связь с ней), мне всё-таки хотелось бы знать, кому она адресует некоторые из своих стихотворений.

Рассчитывая на твою помощь во имя профессиональной солидарности, ниже помещаю текст, не без сентиментального взгляда в прошлое – если ты еще помнишь, что я имею в виду.

P. S. Надеюсь, ты простишь мне долгое молчание и загадочное начало письма. Я долго думала, как обратиться к тебе, и поняла, что я больше не способна на прежнее «дорогой» и что брезгую вошедшим в моду «превед». Имя в таком случае, кажется, самое то, что нужно, но в отношениях между нами достаточно инициалов, этих сигналов, распознаваемых даже в темноте. Остановимся же на инициалах.

Дорогая Б…

Вот именно – «дорогая». А может, даже «любимая»??? Что ж, не откажу тебе (да и себе тоже) в возвращении такого обращения, в повторении такого величания. В конце концов, оно вписывается в рамки этикета, не так ли? Ты ведь знаешь, что люди так обращаются друг к другу, так говорят, так пишут? Даже бывшие любовники. Скажем прямо: нас тоже, причем несомненно, можно назвать бывшими любовниками. От этого не убежишь в инициалы, в имена, в безличные обороты, в вопросы о плохих стихах. Всё, ты попалась и теперь не убежишь.

Для вступления, пожалуй, хватит. Теперь конкретно о Поэтессе (кстати, я не считаю, что она недостаточно представлена; выдающейся ее не назовешь, а рассмотрена она в соответствии со спросом на нее): ты правильно делаешь, что обращаешься к ее биографии, к самому большому достижению в ее наследии. Прости мое маленькое злопыхательство. И именно на ней, на биографии, я остановлюсь, потому что, должен признаться, как раз в этом отношении А. З. мне импонирует. Она жила в такие времена, когда трудно было сохранить приватность, личное пространство. Возможно, тогда еще не во весь рост встало то, что ты называешь «медийной агрессией», но уже тогда день без фотосессии мог показаться серым, упущенной возможностью. Ее сопротивление опередило время, хоть и оказалось героически тщетным. Это только теперь мы точно знаем, что писательство – это писательство, а банки с вареньем – это банки с вареньем, и путать их не надо. Почему же ей нужно было отгораживаться от мира? Это, собственно, я и хочу до тебя донести: А. З. заслуживает уважения за сознательное исключение быта из своего творчества. Попытаемся сделать из этого интерпретационную фигуру. Место, персона, время – не важны. Главное – абстрагироваться от этого. Понятно? Итак, теория загадки как противоядие от теорий автобиографии, идентичности и рынка. Сечешь? Разумеется, сечешь. Ведь нас с самого начала согревали эти идеи, этот поиск теорий, которые были бы лучше целой груды монографий по зарубежным теориям литературоведения. Пребывание в мягкой полутени как ответ на нахальное присутствие галогенов. Проблески ума вместо блеска мишуры мира сего. А помнишь, девочка, нашу первую конференцию? Вспоминаешь? Или от своего профессорства (думаю, что уже в скором времени, дело практически решенное – как видишь, поступают ко мне сведения по этому поводу от приближенных к царской особе) ты впала в амнезию?

Если так, то я тебе с удовольствием напомню, как всё это было и что ты мне потом написала, потому что есть что вспомнить, черт побери! Хочется клясть всё подряд: и расстояние, и время, и случайности, и решения, и тебя, противный пёсик, тоже. Когда читаешь спрятанные среди бумаг в ящике стола письма, самые обычные, которые приносит почтальон. Когда находишь на жестком диске старые, припорошенные спамом мейлы.

Теперь к делу. Может, А. З. писала письмо из Венеции? Известен факт ее пребывания там, но до сих пор никто не анализировал деталей. Я понимаю, что представленный в стихотворении пейзаж не напоминает Венецию (действительно, где там увидишь верхушки деревьев или автомобили?), но всё зависит от того, как на это посмотреть, какой мы найдем ключ к интерпретации. Если вспомнить о ее просто-таки монашеском отношении к сохранению тайны, то такая шифровка места найдет оправдание. Кто-то видит каналы, она видит верхушки деревьев, когда поднимает голову в малопосещаемом районе гетто, что мы можем расценить как свидетельство исключительной впечатлительности и намек на (да, да, очень даже возможно!) еврейское происхождение адресата. А еще мне приходит в голову, что еврейство может оказаться очередным звеном шифра, потому что, по сути дела, речь идет об инаковости, исключительности, невыразимости объекта. Автомобили могут быть намеком на перемещение в пространстве, а в строке «нет тебя – нет смысла» ты наверняка отметила тот факт, что объект рядом с ней отсутствует, в противном случае зачем писать письма? А автомобили, гонка, взгляды, «не могу без секса» – здесь даже Фрейд не нужен, чтобы удостовериться в этом. Речь явно идет о неудовлетворенных влечениях. Как и кое у кого из известных мне особ, которые боятся разбудить сонного пса.

В том отеле в Венеции вечер опустился как-то неожиданно, помнишь? Ты подошла к двери, комнату освещала только неоновая лампочка из ванной, ставни были закрыты, за окнами догорал остаток дня. Ты тогда сказала: «Что-то я не пойму, о чем они написали? Можешь прочитать? Мне кажется, что здесь не всё в порядке». А что не в порядке? Номер хороший, постель удобная, в ванной комнате итальянский мрамор, к тому же приятно-исправный wc – water closet, можно было сразу убедиться, что эта аббревиатура означает, над головой – хрустальная (хотя кто ее знает, может, имитация?) люстра. И сразу, признаюсь, у меня проскользнула мысль: «У этой женщины всегда сомнения. И проблемы с иностранными языками. Ну написали там что-то, и что? Надо радоваться вечеру, венецианскому воздуху, в котором попахивает гнильцой и традициями, в котором слышны крики с балконов из соседней Вероны. Здесь надо наслаждаться вкусом губ, устриц, вина». Моими мыслями управляло пока еще вожделение, не любовь, любовь стерегла за углом обветшалого дома. Ты стояла на своём: «Если я не ошибаюсь, здесь что-то должно быть, кроме завтрака и постели». Потом ты успокоилась. Никудышная спутница во время экскурсий, ты всегда засыпала как ребенок, на своей половине кровати, обложенная мягкой баррикадой подушек. Во всяком случае, ты была рядом, никуда не уходила, и тебе можно было простить всё, даже детскую наивность. Даже страх, который на тебя нагоняли надписи на стене, персонал паркинга, официант. Было от чего тебя защищать. Вести за ручку, укрывать шалью плечи, покупать бижутерию, тащить чемоданы, ориентироваться по карте. И всё – за одну лишь возможность смотреть на твой сон, птичка, на линии твоего тела под простыней. Помню, как сейчас помню, никогда не забуду. Ни Венецию, ни Борное Сулиново. Интересно, а у А. З. был такой же багаж?

Не знаю, я подумаю об этом стихотворении, покопаюсь в здешних архивах. Давай продолжим переписку, разница во времени затрудняет телефонные звонки. Твой голос всё так же сладок? Стоит проверить, может, я и позвоню. Нет, не сегодня. Разница во времени всё-таки сдерживает меня. Да и разница времен – тех, что были, и нынешних.

P. S. Рад, что твой интерес ко мне еще не угас, дорогая.

А…

Я вовсе не собиралась вспоминать наши поездки. А тут вдруг образ Венеции. Понятное дело, записанный в твоей памяти в какой-то извращенной, гротескной форме. Да, соглашусь, были у меня страхи, связанные с путешествием. Признаюсь, в тот самый памятный вечер я была уставшей. И что же оказалось утром? Разве предчувствие подвело меня? Утром оказалось, что, в сущности, завтрак там едят в пижаме и практически «в постели»: ты еще спишь в своей кровати, а на нее чуть ли не садится кто-то другой со своими колбасками и яичницей. За нашей дверью находился обеденный зал, и с самого раннего утра слышался стук приборов, и всё это несмотря на попытки официанток бесшумно обслужить гостей. Я слышала, как разливают кофе по чашкам, как расстилают скатерти, не говоря уже о каскаде звуков, который вызывало складывание на тарелках вилок и ножей. Помнишь? О сексе в таких условиях не могло быть и речи. «Не могу без секса» – без секса такие поездки теряют смысл, можно, наверное, и так понять нашу (потому что я вижу, что ты принял вызов) Поэтессу. Мне это пришло в голову, когда я читала твое письмо. Возможно, ее письмо-стихотворение – это такая условность, игра с кем-то, кто засыпает на своей половине постели? Может, предположение об отсутствии рядом с ней адресата ее послания ложно? Люди так часто чувствуют себя чужими друг другу, что достаточно выйти в ванную, отвернуться, остановить взгляд на человеке, проходящем рядом с твоим столиком в кафе… Каждая секунда таит измену. Приходя, мы удаляемся со скоростью 60 секунд в минуту, а в каждой минуте – смерть и уничтожение. Любовь и смерть в Венеции.

Да, дорогой, так было с нами, добавлю строчку из А. З.: «Ты всё еще почти здесь», а вместе с тем тебя тут больше нет, имена и прозвища, «пёсик» не сдержат отчуждения, чудес не бывает. Сняться на всех знаменитых мостах мира, бросить монеты во все фонтаны, а потом – отъезд, ждет работа. А в отеле я почувствовала, что мерзну из-за отсутствия у тебя интереса ко мне. Можно было потребовать сменить номер, надо было только внимательно прочитать текст на двери. Не пренебрегать моими страхами. Можно было развалить баррикаду из подушек, выбросить в окно секундомеры, спрятать в чемодан повязку для сна, откупорить бутылку вина, прочесть вместе со мной каждую надпись и все рекламные проспекты гостиницы, меню и ценник мини-бара. Надо было проникнуть в меня со взломом. Интерес к человеку – вот лучший афродизиак. Теперь я могу признаться в этом. Когда мы далеко друг от друга, в географическом смысле. В разных местах биографии. Плывущие по течению карьеры.

Давай не будем больше об этом. Напиши честно, ты подбросил Венецию в виде приманки или считаешь ее вполне продуктивным вариантом? А то я в последнее время что-то всё больше о Стамбуле думаю.

Любимая Б,

а может, я всё-таки заслужу обращение «пёсик»? Как в прежние годы, снова вернусь к поездкам на конференции. Присвоение мне звания «пёсика» было для меня тогда важнее защиты диссертации. Помнишь породу? Ту, что ты придумала для меня? А какую придумала себе, помнишь? Мы должны встретиться, выпить. Посмеяться? А почему бы и нет? Тряхнуть стариной, вспомнить, как мы были спаниельчиком и пудельком; это ничего, что попахивает мезальянсом пород. Духáми и макаронным соусом. Мне этого очень не хватает. Обычно каждый день приходится надевать на себя маску научного работника, сохранять лицо, разыгрывать из себя важную птицу. А с другими женщинами у меня никогда не было до такой степени всё хорошо, чтобы стать спаниелем. В устах других женщин это звучало бы тривиально, глупо, банально. И если есть что вспомнить, так это только перепалки с тобой. Это у меня вошло под кожу, осталось внутри. И этому я радуюсь, почесывая выгоревшие волосы.

Стамбул? Плоско. Ты выбираешь самые легкие места из наших с тобой трасс, и, если я ничего не путаю, А. З. тоже там была. Не так долго, как в Венеции, но всё же… Воспоминания о больших городах как нельзя лучше подходят к Стамбулу. Пыль, бросаемые украдкой взгляды. Мне это напоминает пару, которую ты разглядывала ну точь-в‑точь как агент разведки. Да, людей там было мало – поздняя зима? ранняя весна? – большинство ходили с путеводителем, а потому во встречах с одними и теми же лицами в главных туристических точках не было никакой метафизики. Мы снова без секса, потому что ты после перелета заснула на полуслове, а по утрам не у всех получается любовь, а здесь еще и они – американский бизнесмен (по крайней мере так он выглядел), а с ним парень из местных, видимо, гид. В несезон можно позволить себе и персонального гида. Ну вот, уже вижу, как ты улыбаешься. Я не это имел в виду. Ладно, согласен, парочка выглядела подозрительно. Паренек кокетничал, а в ресторане подготавливал почву для вечера, злоупотребляя словом “really?”, когда хотел выразить свое восхищение партнером, хотя иностранный объект изрекал банальности, а то и вовсе молчал. Несомненно, было у них намерение пойти в клуб – из тех, что начинали свою работу в полночь, – а может, и сразу в постель. Сейчас я признаю́ твою правоту. Все улики налицо. Так почему же ты при всём при этом не пропиталась той атмосферой, не испытала возбуждения? Почему сама не предложила аналогичный сценарий? Почему в тот вечер мы не пошли ни в клуб, ни даже в баню? «Вон ром-баба, давай возьмем на десерт бабу» – и ты ела, вылизывая крем из середки, противный поросеночек, так вылизывала, что у меня аж мурашки по спине побежали со скоростью реактивного самолета, потому что ты тут же придумала еще одну пытку – примерку курток. Продавец безнаказанно прикасался к таким твоим местам, которые для меня были запретными. То тебе ислам, видишь ли, мешал, то ты обязательно находила какую-нибудь другую помеху. Ты всегда держала меня на расстоянии, выдавала себя гомеопатическими дозами, как яд, как дорогое благовоние, как выделяли при коммунистах валюту для загранпоездки.

В Стамбуле ты, дорогая, производила впечатление гораздо более потерянной, чем обычно. Ты не захотела посидеть на лавочке вечером перед Святой Софией, ты предпочла бродить в поисках банкомата, чтобы снять деньги на покупки, которых не собиралась делать, потому что продавцы везде оказывались нахальными, и ты от них убегала, правда, каждый раз после того, как они тебя об… Прости, что не могу забыть. После той самой куртки тебе уже ничего не хотелось покупать. Разительный контраст с моими последующими женщинами: не скрою, немного их было, я встречался с ними в целях профилактики и чтобы приглушить тоску после «пёсика». Эти обожали и шопинг, и мою кредитную карточку. А тебе дает кто-нибудь свою кредитную карточку? Или ты всё так же избегаешь посещать восточные базары? Шикарные бутики? Супермаркеты? Пассажи? Может, уже и пин-код забыла? Кто тебя спонсирует, когда ты покупаешь пакет молока?

Вынужден заканчивать, готовлю лекцию. О Словацком в Стамбуле.

P. S. А ты помнишь городок, в котором родился Бенёвский? Не хочу умножать претензии, и всё же: ты не вышла из машины, тебе показалось, что слишком жарко и грязно. А как бы теперь тебе пригодилось реальное знание о том месте, где рос герой Словацкого. Да, что было, то прошло, теперь уж туда не поедешь, дорогая. Два раза в одну и ту же провинцию не ездят.

Пёсик,

ладно уж, пусть ты у меня будешь Пёсиком. Даже приятно вернуться в прошлое. Я совсем уж было позабыла эти наши прозвища. А ты можешь представить А. З. в виде пуделька? Не слишком ли инфантильно для нее, как считаешь? Розовый свитерок. Красный поводок. В то лето на улицах было ужасно много людей с маленькими собачками, какой-то всплеск моды. Бычьи шеи и йоркширские терьерчики – прекрасное сочетание. Даже если там и была усадебка семейства Бенёвских, я была не в состоянии пройти дальше, чем от одного помещения с кондиционером до другого помещения с кондиционером, от машины до единственного кафе. Такое вот очарование домашних девушек. «Нога рядом с ногою на мягком асфальте» – читаю я и думаю, что нас не должна вводить в заблуждение климатическая зона. Помнишь, как мы путешествовали по Центральной Европе, а было жарче, чем в тропиках? Вот так. Может, А. З. на самом деле писала тому, кто был далеко? Ведь провела же она несколько сезонов на стипендиях, а еще в Штатах. Надо будет повнимательнее прочесть биографию, скучно, но придется. Рассмотреть вариант путешествия внутрь себя, без выезда из квартиры на Мариенштате.

Помнишь, как я в последний раз приехала к тебе в гости? Шел дождь, а тут вдруг (это когда мы сидели на углу китайского и итальянского кварталов) наше тирамису – десерт после «утки – четыре вкуса» – освещает яркое солнце, мы наблюдаем, как киношники готовят площадку для съемки: устанавливают красный лимузин, бесконечно полируют металлические части. Ты говоришь уже только по-английски, иногда даже со мной. Пойми, меня уже достало всё не наше, я больше не могла оставаться там. Мой хлеб – метафоры, а метафоры можно ощутить только собственным языком, только собственным ртом разжевать их в кашицу, напитать слюной.

Образ Нью-Йорка за стеклом итальянской кофейни, последний десерт, съеденный вместе. Высокая кровать в квартире, оставленной нам знакомыми, я влезала на нее, словно всходила на эшафот. Я знала, что здесь я не смогу спрятаться в сон, притвориться. Знала, что мне придется оставаться с тобой до последней минуты, до самого вылета. Давай еще раз уточним ситуацию. Не я одна приняла это решение. Я хотела вернуться, хотела работать по своей никому не нужной специальности здесь, где она хоть кому-то могла пригодиться. Я не умела устраиваться на краешке дивана. Может, так же, как и А. З.? Или как тот, кто пытался отделаться фотографией?

Заканчиваю, я не в состоянии думать. Надо еще просмотреть биографию.

P. S. А может, пересечемся на какой-нибудь конференции?

Дорогая,

климат в мире меняется, так что плавящийся асфальт (или холодное сердце) перестают обозначать азимуты наших исследований. Ты помнишь Будапешт? Прогулка – точная копия прежних, ПНР-овских, когда ты пробовала продавать поддельные «левисы» (а я – кремы «Нивея»), а всего-то бизнеса и хватило что на ночную пьянку. В моей и твоей памяти есть похожие сценки: из Восточного Берлина, с Золотых Песков, Белграда и Варны. Мы в гостинице, что рядом с базиликой, мы в термах Геллерт. А ведь и А. З. тоже там бывала. Интересно, ее так же, как и тебя, забавляли надписи на вывесках? Помнишь, ты велела сфотографировать тебя под вывеской “cipoklinika”[1], что означает всего лишь сапожник. Вот такое, Пёсик, у тебя чувство юмора. Вот как тонко ты чувствуешь язык, так что отдайся инстинкту. У меня такое впечатление, что упорное изучение биографии ничего не даст. А. З. поставила у входа поэтического цербера и не пускает нас.

Надо иметь в виду еще и вероятность того, что там ничего нет. Стихи возникают чаще всего из ничего, то есть – из вдохновения, как сказал бы поэт. А вдруг кто-то специально оставил тебе этот холостой снаряд, может, сама Мать-Основательница так запутала нить, чтобы отправить тебя в очередное путешествие? Создала случай для тебя, для меня, для нас? Что ж, можно и воспользоваться. Объездим все места, которые мы можем заподозрить в том, что они дарят нам вдохновенье. Пройти по следам каждого, кто мог бы оказаться адресатом, кто должен был прочесть стихи. Покинуть библиотеку. Или вообще, оторваться от текста, отдаться инстинкту жизни, нашей жизни.

Потому что, может быть, в конце концов, самое важное – это нить, которую поэтесса протягивает между нами? Можно еще попытаться примерить к ее тексту греческие острова, вид Дубровника со стороны моря, хорватский пляж в мертвый сезон, ларек с жареной рыбой в Нехоже. Где еще, Пёсик, ты была со мной? Могу послать тебе фотографию пустых мест, а их осталось много. Абсолютная пустота прекраснейших столиц и пейзажей, потому что ты не поправляешь прическу на их фоне, дорогая.

Если бы ты не наткнулась на эту поэтессу, между нами была бы тишина. Теперь я не могу делать вид, что она продолжается. Что тебя нет. Я не хочу оставлять после себя анонимных стихов. Пожалуйста, приезжай.

P. S. А когда ближайшая конференция?

Пёсик, Котик, Дорогой,

соберись, подумай, о чем ты говоришь? Где то место, в котором мне не придется воздвигать баррикаду? Расшифровывать знаки? Где ты, скажи мне, где ты, собственно говоря, находишься? Нет, адрес я знаю, и не только электронный. Вопрос касается иного. Я хочу знать, что меня ожидает, когда мы уже прочтем стихотворение, а я напишу монографию и принесу коробки со своим хозяйством. Я должна знать точный план, в противном случае я начну убегать еще до того, как куплю билет.

А. З. была знакома с таким состоянием, она сама была такая. В стихотворении она четко выразила убежденность, что место не важно, но что совместная жизнь требует каких-то определенностей, даже если жизнь порознь бессмысленна. Вот так читаю я это послание. То, что везде одно и то же, еще не означает, что за кем угодно можно пойти куда угодно. «Где угодно» меняется на «именно здесь» под влиянием присутствия любимого человека, который все же должен решиться на пространственный компромисс. Понимаешь? Расстояние между нами всё то же. Жду. Думаю. Пишу.

P. S. Как понимать «нет меня нет меня»?

Дражайшая,

от твоих слов мне снова стало жарко. Трудно поверить, что достаточно было всего нескольких писем после долгих лет молчания. Как ты примешь меня? Чем мы прикроем следы, оставленные временем на наших лицах? Купленными в Тунисе индийскими шалями, если правило «не присылать фотографии» было установлено между нами еще до прочтения стихотворения? Которому мы кое-чем обязаны, надеюсь, что многим.

Возвращаться к прежней любви, к прерванному роману – большой риск. Пишу честно. Меня радует, что у нас есть наши книги, наша поэтесса. Если не удастся сделать приятно, то всегда можно сделать полезно – что-нибудь поизучать. Вот он, плюс любви с коллегой – это я, дорогая, цитирую твои слова. А еще я читаю всё, что ты публикуешь.

«Нет меня нет меня»? В каноне чтения? В традиции? Ты права, надо сделать всё, чтобы была.

P. S. Как с погодой?

Пёсик,

успокойся, какие могут быть сомнения? Попробуем встретиться. Я избегала конференций с твоим участием. Поэтому можно начать на нейтральной территории. В этом году слависты встречаются в Болгарии. Там будет достаточно мягкого асфальта, покрытых пылью деревьев, вдохновенья. Я буду, ты будешь, мы будем. Сядем рядом и будем читать ее «нет меня нет меня» строчка за строчкой, изо дня в день. Я привезу рукопись и цифровой фотоаппарат, хочу наделать снимков. Может, на этот раз с тобой? Там, где я есть, где я есть. Без разделения кровати на половинки, обещаю.

P. S. Возьми с собой теплые вещи, что-нибудь легкое сможешь купить на месте – не проблема. Я никогда не переставала любить тебя.