Читать книгу Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы - Юрий Мамлеев - Страница 8

Первый утробный глоточек прошел за бытие – за вечное и неделимое. Галюша даже немного всплакнула. Петр же, обернув свой лик к Люде, убеждал ее:

– Страх твой, Люда, очень простой источник имеет: атеизм в детстве. Всех нас в свое время накрыл этот ужас: такова уж современная цивилизация. Ведь впервые человек один на один со смертью оказался, без веры. А в детстве, ой, ой как все остро воспринимается, вот и залез некий животный ужас в душеньку, еще бы; я один, кругом тьма, и я умру, и уйду в эту тьму навсегда. Да к тому же дух стал уже пробуждаться, у некоторых даже в очень юном возрасте, бывает, вот и получилось, что даже все, что вечным полагать нужно, разум, дух, держится только в одной точке, в одном теле, и разрушится эта точка – тогда и все погибнет, даже самое дорогое, «я», сознание. Вот откуда и вошло в нашу душу это судорожное цеплянье за жизнь, эта истерика. Ведь согласитесь, даже в девятнадцатом веке такого не было. О, конечно, потом, я имею в виду нас, все восстановилось, пришло в нормальное состояние, вернулась вера в Бога и в абсолютность бытия, но ведь это потом, по мере самодвижения разума. А тот ужас, тот страх безумный вошел с детства, в кровь, и в плоть, и в темные глубины души тоже, и пусть разум его вытеснил из сознания, где-то в наших глубинках, закоулках, он еще живет. Это уже я про вас лично говорю, дорогая моя Людочка…

– Ах, вот как, – рассмеялась Люда. – Но учти, Петр, этот атеизм, – или, точнее, страх, вероятно, не так прост, как кажется. Не исключено, он просто символ чего-то иного, страшного, чего нам не понять. Легко высмеять атеизм, но трудно уничтожить страх, тем более что он может быть намеком на совершенно другую, уже не «атеистическую», а метафизическую ситуацию…

– Хватит, хватит, – вздохнула Галя. – Договорились. Все вы, может, не правы по-своему. Давайте-ка лучше хлебнем немного, чтоб каждая жилочка внутри задрожала. Пока живы.

Прошел хохоток.

– А время и я не люблю, – умильно продолжала Галюша, вытирая платком сальные губки. – Когда выпьешь, время немного утихает, не так бежит. Я помню, Люда, тот наш разговор о времени… Ох!

Мефодий опять приблизился к ним. Был он, замутенный, молчалив, но на этот раз заговорил:

– Может, на кладбище хотите прогуляться. Я люблю…

– А что, тут рядышком кладбище? – осведомилась Люда.

– А то нет. Этого добра везде хватает.

И Мефодий опять подпрыгнул, сделав вокруг себя свою гимнастику.

– На кладбище всегда хорошо прогуляться, – дружелюбно улыбнулась Галя. – Мы с моим мужиком часто гуляем по кладбищу. Так оно, поди, уж закрыто?

– Я дыру в заборе знаю, – уважительно вставил Мефодий.

– Что ж, прогуляться после пития неплохо. Только надо бы его угостить?! – и Петр кивнул на Мефодия.

– Не надо, – шепнула Галя. – Он вообще-то не пьет, а если выпьет, то не такой дурной делается. Смиреет. А сейчас он как раз своеобычный.

– Закаты здесь какие, закаты на этой окраине, – вздохнула Люда. – Всю душу вывернут. Как у вас в Боровске, Галя.

– Я за палкой схожу, – буркнул Мефодий и побежал к дому.

– Без палки он на кладбище никогда не ходит, горемычный, – вставила Галюша. – С кем он там воюет, не знаю.

Тихо допилась сладкая наливочка, и с какой-то радостью Галя поцеловал свою Люду. Мефодий не заставил себя ждать: вприпрыжку с палкой в руке и в то же время умственный, он прискакал к друзьям.

Началась вечерняя прогулка.

Мефодий вел изворотливо, кривыми переулочками, то и дело приходилось пролезать в разные дыры в заборах. Петр поддерживал более чем нежную Люду. Мефодий тем временем разговаривал с Галей на своем языке.

– У домов нет теней, я знаю это, Галя, – причудливо-осторожно говорил он.

– Как это так, Фодя?

– Не те тени. Надо, чтобы тень была живая.

– Это которая от человеков?

– Угу.

– И что ты, Фодя, говорят, все с тенями знаешься! – вздохнула Галя, пролезая, толстенькая, сквозь дыру. – Нешто тебе людей не жалко, особенно баб?

– Как не жалко – жалко! – Мефодий хотел даже сделать свою безразличную гимнастику. – Но тень, тень она, Галя, особая стать. Вот кого хвалить надо.

– И много ты их захвалил?

– Людям что, Галя, люди они и так счастливые. А тени?! – И Мефодий, шумно вздохнув, погрозил кому-то не то пальцем, не то кулаком – в пространство.

Быстро прошли последние проулки. Шепот из-под углов сопровождал их.

Дыра в этом кладбищенском заборе действительно была, приметная, но вела она не на могилы, а в бесконечную зелень, кусты и деревья, которая скрывала могилы от посторонних глаз. Как только друзья подошли к дыре, из нее выскользнули две девочки-подружки, лет тринадцати, как раз с соседнего с домом номер восемь двора.

– Эх, вы, сластены! – шикнул на них Мефодий.

– А что? – спросила Люда.

– Да за земляникой сюда ходют, – объяснила Галя. – Кругом, за городом, не так далеко, полно земляники, и они сюда приладились: с могилок землянику рвать. Точно она поэтому слаще.

– Ого! – вспомнила Люда. – Как зовут девочек-то?

– Нина и Катя.

– Я знаю больше эту странную девочку Иру, с нашего двора.

– Как ее не знать такую. – Чуть вздрогнула Галя.

– Хорошо! – вдруг закричал Мефодий.

Друзья уже были на кладбище. Первые могилки на их пути расположились довольно хаотично, точно все перемешанные. Лишь цветы и надписи напоминали об уютстве. Но потом все стало более нормальным… Любимым занятием Люды в ранней юности было бродить по кладбищу и читать надписи на могилках, представляя себе жизнь ушедших. Но с некоторых времен все эти надписи для нее звучали как насмешка, как игра, как знаменитый балаган иллюзий, называемый жизнью или смертью – все равно. Но в душе оставалось все-таки желание ущипнуть иллюзию за хвост.

Поэтому она, не удержавшись, чуть-чуть, но добродушно пошутила над чистенькой могилкой, за что была сурово осуждена более традиционно настроенным Петром.

– Хоть и хвост, а все-таки уважение надо иметь, – поправил он ее.

– Какие там хвосты, – спохватилась Галюша. – Настоящие чудовища порой тут шляются. Вы не смотрите, что могилки такие прибранные. Знаем мы этот порядочек!

Мефодий прыгнул куда-то в кусты и моментально вынырнул оттуда. В руках он радостно держал две палки. Но глаз его, отключенный и занырливый, был обращен внутрь.

Прошла заблудившаяся группа пионеров с венком.

Мефодий подошел и прошептал что-то на ушко Гале.

– Фодя гадалке показать нас хочет, неугомонный, – провозгласила Галя.

– Где ж тут на могилках гадалка?!

– Да Фодя говорит, одна гадалка здесь по ночам на могилы ходит и мертвым гадает – не то по костям, не то по траве на могиле, про судьбу их, тихих…

– Занятная старушка, должно быть, – вставил Петр.

И Мефодий закружил их по всему кладбищу, от дерева к бревну, от могилы наискосок к могиле вкривь, между кустами – к своей неведомой цели.

«Могила без тени, Петрищева, сейчас, кажется», – бормотал он.

Люда чуть-чуть ушиблась о пенек и с нежностью подумала о боли – ведь все равно это мое бытие, мое ощущение…

Вдруг перед ними оказалась полянка, с почти уже сравненными с землей могилками, только кресты некоторые торчали из будто приглаженной земли. Но где-то в середине поляны под деревом была еще живая могилка, и около нее на бугорке сидела старушка, но очень невзрачная, хотя и с улыбчивым ртом.

– Анастасия Петровна! – прохрипел Мефодий. – Мы к вам!

Друзья, дивясь по-особому, расселись вокруг старушки.

– Как это вы мертвым гадаете? – не удержалась Галюша.

– Не мертвым гадает она, а теням, – вздрогнул Мефодий, – но тем, которые из могилы выходят. Тем она и гадает, про их судьбу и про их странствие.

Старушка, чуть польщенная, даже разрумянилась от удовольства и смотрела на всех изучающим, но чуть-чуть нездешним взглядом, правда, в строгости.

– Вы бы живым погадали, – усмехнулась Галя, пожав толстенькими плечиками.

– Чаво живым-то гадать, – прошамкала старушка. – Их судьба известная. Я сама живая, – добавила она смущенно, но все-таки как-то аппетитно.

Люда и Петр уселись сбоку от старушки – и замерли. Мефодий сел прямо напротив Анастасии Петровны, как будто хотел играть с ней в домино…

Галюша присуседилась где-то между Людой и Мефодием, поближе к последнему.

– Фоде бы надо погадать… – высказалась она.

Старушка вдруг согласилась.

– Фоде можно, – приветливо глядя на него, сказала бабка. – А нукась протяни обе руки, по-простому, по-людски.

Признаться, никогда еще Люда не видывала такой странной руки, как у Мефодия.

– Кругов-то, кругов, – заохала бабка.

Действительно, все главные линии руки Мефодия, особенно на правой, закручивались какими-то невразумительными кружочками. Линия Судьбы, например, вместо того чтобы подниматься к холму Сатурна, вдруг завертывалась и чуть ли не возвращалась в то место, откуда вышла. Особенно же причудливы были линии, обозначающие счастье, симпатии и любовь: то ли в них виделась звездность, то ли, наоборот, полнейший беспорядок и скачок.

– В полете ты весь, Мефодий, в полете, – пробормотала старушка, – то вверх, то в сторону. Только за кем летаешь-то, за кем гоняешься?

– Главное, что жить, кажется, будет долго, – завистливо вставила Галюша. – Ой, как хорошо! Остановись, время, – и она подмигнула Люде.

И потом откуда-то вынула заветную наливочку. Глотнула из нее, сладко так, почти блаженно, и протянула Людмиле:

– Не брезгуешь…

– От тебя-то? От родной…

И Люда взяла бутылочку.

– Жаль землянички кругом нет, – умильно вздохнула Галюша. – А вон ведь есть… крупные.

И она юрко опустила свою белую ручку под низенький кусточек.

– Лети… лети… Мефодий, – словно заговором проговорила старушка. – Не буду тебе ничего говорить. Только стрясется с тобою, авиатор ты эдакий, приключение одно… Почти на том свете.

– Никакие «приключения» не страшны, – пробормотала Люда. – Главное, жить в своем бытии… Где-то там внутри есть и его вечный пласт.

– Ох, Люда, сложно это, – вздохнула Галюша. – Вот ты мне рассказывала, что брамины учат, есть миры, где существа разумные, как и мы, могут жить по миллиону лет и больше, причем это в теле… в теле… хоть и в другом, чем наше, но не в воздушном каком-нибудь, а в теле… Ох, я бы так пожила, ей-богу, бы пожила миллиончиков пять лет… И все равно мало, ой мало…

– Ну, там время по-иному ощущается, – вставил Петр. – Не так, как у нас.

– Все равно… Лишь бы долго, долго, – ответила Галя.

Мефодий между тем занялся ловлей каких-то насекомых. Старушка, зябко укутавшись в платок, слушала беседу.

– Да и мои… тоже жить хотят, – то и дело вставляла она, подмигивая.

«Где это Мефодий выкопал такую, – подумал Петр, – а может, точнее: где она его такого выкопала?»

Анастасия Петровна сидела на возвышении, на самом, так сказать, его пике, и с дурашливой снисходительностью посматривала на своих гостей. Наливочка была, конечно, предложена и старушке, но Анастасия Петровна с резвостью вылила почти всю долю в землю, поделясь со своими.

– Им тоже надо… сладенького, – шепнула она дереву.

– Где же вы живете, Анастасия Петровна? – поинтересовался Петр.

– В Москве живу. Где же мне еще жить. По Гоголевскому бульвару прописана…

Вдруг стало вечереть, хотя кроваво-нежные лучи солнца еще проникали сквозь деревья. Надо было уходить. Шумел ветер.

– Ну, я вас провожу, – сказала старушка. – А сама пойду пить чай с ночным сторожем.

Кряхтя, она встала со своего возвышения. «Могилка – то девицы, – ласково добавила она, – в девушках ушла».

Путь нужно было держать нелегкий: томление и блаженство растопило почти всех. Один Мефодий был неутомим. А старушка шла, почему-то широко расставив ноги, точно это были у нее ходули. Юбка неопрятным мешком покрывала ее плоть.

– Видите, Петр, видите, – повторяла Люда. – Вечность – о, если б в нее войти… А думаю, и теням, наверное, страшно, когда их судьбы предсказывают…

Еле выбрались из запутанного кладбища: перед тем Анастасия Петровна, попрощавшись, потрепала Мефодия по плечу и исчезла по кривой дорожке. Когда подошли к дому № 8, все было уже во мраке, лишь качались деревья от ветра, точно темные призраки, и горели огни в окнах. Мефодий тут же юркнул куда-то в сторону.