Читать книгу Пифагор - Александр Немировский, А. А. Немировский - Страница 4

Мало о ком в древности вспоминали с такой охотой и говорили с таким восхищением, как о Пифагоре, видя в нем не только великого мыслителя, но также мага, а в последние века античной истории – языческого святого. Каждая эпоха античной истории знала своего Пифагора, но нам приходится судить о Пифагоре преимущественно по трудам, написанным в III в. н. э. и представляющим нечто среднее между жизнеописанием и похвальным словом. Автор одного из этих сочинений, философ Порфирий, известный также своим трудом в 15 книгах, направленным против христианства, ссылается на тридцать одного предшественника, писавшего о Пифагоре, но ему неизвестны ни произведение его современника Ямблиха, ни обнародованный ранее сборник Диогена Лаэртского, в котором имеется и биография Пифагора.

Любая попытка отделить в трудах Порфирия, Ямблиха и Диогена Лаэртского легенду от истины не может вызвать ничего, кроме отчаяния. И если даже отбросить самые баснословные подробности – золотое бедро, появление одновременно в нескольких местах, беседа с животными, приветствие реки и прочие чудеса, не уступающие христианским, – окажется, что и в самых элементарных пунктах, на которых строится любое жизнеописание, нет единства. Время рождения Пифагора колеблется между 606, 580, 558, 509 гг. до н. э. Отцом его называют Мнесарха, Мнемарха, Мармака. Профессия родителя – резчик камней, торговец, торговец зерном. Учителя – едва ли не все греческие мудрецы VI в. до н. э., но также и один из современников Гомера, египетские и вавилонские жрецы, финикийские ученые. И наконец, неясность в главном: согласно одним сведениям, Пифагор ничего не писал, согласно другим, был автором множества произведений, написанных не только прозой, но и стихами. И все же есть в древних свидетельствах о Пифагоре и нечто другое, что делает возможным увидеть в нем реального человека и оригинального мыслителя. И путь к этому – во включении Пифагора в контекст его эпохи (вторая половина VI в. до н. э.).

Большая часть жизни Пифагора (до сорока или даже пятидесяти шести лет), о которой менее всего известно, была связана с островом Самос, откуда он, возможно, совершал ближние и дальние путешествия. По отцу Пифагор был потомком ионийских колонистов, заселивших остров и центральную часть побережья соседней Малой Азии в XI в. до н. э., по матери же – лелегом (коренные обитатели этой и других островных территорий Эгейского моря). То, что семейные предания уводили родословную в такую глубокую старину, позволяет видеть в Пифагоре человека, связанного с Самосом тесными узами. Профессия отца – резчик драгоценных камней или торговец – указывает на то, что семья Пифагора не принадлежала к крупным землевладельцам, экономическое и политическое могущество которых при жизни Пифагора было сломлено самосским тираном Поликратом. Этот талантливый политик сумел в те годы, когда персы завоевывали другие ионийские города, создать при поддержке египетского фараона Амасиса островную морскую державу с сильным военным флотом. Все малоазийские ионийские города, кроме Самоса, попали в рабство к персам. Самос же при Поликрате был островом свободы и надежды ионийцев. При дворе Поликрата нашли убежище многие ионийцы, и среди них певец Эроса Анакреонт.

Таковы координаты места и времени, позволяющие ввести самосского мыслителя в реальную социальную и политическую среду, связать его с кардинальными событиями десятилетий, предшествовавших хрестоматийным греко-персидским войнам. Обитателям Афин и Спарты, за которыми нас приучила следить наша школьная память, персидская опасность виделась едва ли осознаваемой угрозой, для ионийцев она была уже пережитой катастрофой.

Самос был отделен от азиатского материка проливом шириной всего в полтора километра и отстоял от главного культурного центра ионийского двенадцатиградья Милета менее чем на полдня пути. Естественно было бы ожидать, что юноша Пифагор должен был быть связан с отцом ионийской философии Фалесом и его учениками Анаксименом и Анаксимандром. Однако, скорее всего, этого не произошло из-за зависимости Милета и других материковых центров Ионии от персов.

Так, Ямблих и Порфирий приводят ряд легенд, связывающих учение Пифагора с Финикией. Ямблих вводит Пифагора в тайные секты Тира, Библа и других городов Финикии, заставляет его посетить храм на горе Кармел. И вряд ли в этом можно увидеть проявление местного патриотизма (Ямблих и Порфирий были сирийцами), поскольку нам хорошо известно, что Финикия была родиной греческого письма и страной высочайшей культуры. Древнейшему финикийскому мудрецу Моху, жизнь которого относили примерно к X в. до н. э., приписывали учение о разделении материи на атомы, развитое впоследствии Демокритом.

Менее доверия, на наш взгляд, заслуживают сведения об обучении Пифагора в Египте. Поскольку Египет считался классической страной мудрости, античные биографы Пифагора не могли устоять перед соблазном сделать его учеником египетских жрецов, тем более что тиран Самоса Поликрат был союзником египетского фараона. Согласно Порфирию, Пифагор добился от Поликрата письма к фараону с просьбой рекомендовать его жрецам, и те открыли перед ним свои тайны. Нереальность предлагаемой Порфирием ситуации явствует уже из хронологического несоответствия – в годы прихода Поликрата к власти и дружбы его с Амасисом Пифагор был уже далеко не юношей. К тому же в самом учении Пифагора мы не находим каких-либо характерных для Египта элементов. Учение о переселении душ, составлявшее основу религиозных взглядов Пифагора, египтянам было неизвестно. Распространено оно было в Индии, и Пифагору могло стать известно через халдеев в Финикии или Вавилоне, с которым его также связывают древние биографы, сообщая, что в этом великом городе он провел двенадцать лет.

Ко времени возвращения Пифагора на Самос после двадцатилетних странствий, о чем говорят все античные биографы, остров находился во власти Поликрата. Диоген Лаэртский и Порфирий утверждали, что именно нежелание находиться под властью тирана вынудило философа покинуть родину и переселиться в италийский Кротон. Однако в такой аргументации следует видеть отношение к факту тирании тех из использованных биографами авторов, которые жили в период поздних тираний, формировавших отрицательное отношение и к ранним тиранам. Между тем у Пифагора вряд ли могло возникнуть негативное отношение. Достаточно вспомнить, что время тирании Поликрата было временем наивысшего экономического и культурного расцвета острова, о чем свидетельствуют и античная традиция, и археология. На нем были возведены такие описанные Геродотом великие сооружения, как восьмисотметровый тоннель, прорезавший гору, храм Геры, равного которому не было во всем эллинском мире, искусственный волнолом. Они не уступали тем сооружениям, которые впоследствии стали считаться чудесами света. О том, что Пифагор при Поликрате вписался в культурную жизнь острова, свидетельствует сообщение Ямблиха об организации им в городе школы, в которой необеспеченные ученики содержались на его средства, и Порфирия о том, что кроме училища в самом городе он приспособил за городской стеной для занятий философией одну из пещер, «где проводил почти все свои дни и ночи, беседуя с друзьями». Утверждению Порфирия о том, что тем не менее Пифагор покидает остров, находя тиранию «слишком суровой, чтобы свободный человек мог ее выносить», явно противоречит также отсутствие каких-либо данных о проявлении Поликратом жестокости в период расцвета его власти. Если говорить о «суровости» во время прихода к власти, то она относилась к крупным землевладельцам-аристократам (геоморам), которые были изгнаны с острова с конфискацией земель, превращенных в пастбища. Что касается семьи Пифагора, кем бы ни был его отец – камнерезом или торговцем, – она от политики Поликрата пострадать не могла.

Тем не менее переселение Пифагора с острова – исторический факт, но объясняется он, скорее всего, угрозой, которая возникла перед 525 г., когда персидский царь с огромными полчищами двинулся на Египет. Именно в то время был захвачен остров Кипр, принадлежавший ранее союзному с Самосом Египту, и Поликрату пришлось разорвать отношения с Амасисом, что нашло искаженное отражение в знаменитой легенде о брошенном в море и чудом возвращенном Поликратовом перстне. В обстановке напряженного ожидания персидского нашествия не только Пифагор, но и многие другие самосцы стали искать нового убежища. Часть из них переселилась на остров Крит, часть – в Сицилию и к Неаполитанскому заливу с его благодатными землями, где возникла самосская колония Дикеархия (в римскую эпоху переименованная в Путеолы). Тогда же или несколько ранее Пифагором был избран далеко не самый богатый из южноиталийских городов Кротон.

Выбор именно этого города требует объяснения. Прежде всего обращает на себя внимание то, что это был центр научной медицинской школы, главой которой был Демокед. Известно, что Демокед отправился как раз в это время к заболевшему Поликрату и, после того как тот прошел курс лечения, отправился в качестве его спутника к персидскому сатрапу Оройту, где Поликрат был схвачен и распят на кресте, а Демокед, сначала обращенный в рабство, в дальнейшем оказался привлеченным к лечению Дария и достиг положения главного царского врача. Вовлеченность Демокеда в самосские дела и самосскую трагедию предполагает наличие каких-то связей между Кротоном и Самосом. Пифагор мог быть посредником между Поликратом и Демокедом. Демокед мог выступить ходатаем за предоставление Пифагору убежища в городе, в пользу этого говорит и то, что известный кротонский атлет Милон, многократный победитель в общегреческих играх, был близок как Пифагору, так и Демокеду, и дальнейшие трагические события в Кротоне оказались связанными именно с домом, принадлежавшим Милону.

Имелось и еще одно обстоятельство, способствовавшее утверждению Пифагора в Кротоне. Этот город находился в то время в угнетенном состоянии – его войско было полностью разгромлено на реке Сагре соседними Локрами Эпизефирскими, расположенными к западу от него, и не менее серьезную угрозу представлял его восточный сосед Сибарис.

Согласно Порфирию, Пифагор, появившийся в Кротоне, в кратчайшее время добился у кротонцев огромного авторитета и взволновал городских старейшин, а затем юношей, мальчиков, сбегавшихся из училищ, и даже женщин, которые собирались на него посмотреть. Сохранились сведения и о путях достижения такого авторитета – о его удивительном красноречии, об умении находить слова в беседах с людьми разного возраста и даже с женщинами, к которым, кажется, до него еще никто публично не обращался с речами, а также и о хитростях, с помощью которых он создавал себе репутацию полубога.

Но последнее трудно согласуется с вкладом Пифагора в науку, с его поистине величайшими открытиями в различных областях знаний. Древние авторы сообщают о многочисленных учениках Пифагора, о его методах обучения, основанных на развитии памяти.

Что же представляла собою созданная им школа? Была ли она аморфным объединением типа тех, которые возникали в Ионии вокруг милетских мудрецов, или же религиозной сектой, хранившей свое учение в тайне, или чем-то совершенно иным, ранее не встречавшимся в греческой практике? Ответ на этот вопрос может быть лишь предположительным, и наше его решение опирается на сообщение о том, что кротонцы построили для Пифагора храм Муз и что он якобы окончил свои дни в метапонтском храме Муз.

Почитание муз согласуется с практикой музыкального воспитания, введенного Пифагором. Но, скорее всего, храм Муз – это название школы, указывающее на универсальный характер обучения. Музы (дословно – «мыслящие») были покровительницами не только искусств, но и любого приложения человеческой мысли и чувства. При этом служение музам рассматривалось как служение их покровителю Аполлону, с которым Пифагор был связан уже своим именем. Не потому ли ученики могли называть своего руководителя Гиперборейским Аполлоном?

Обозначение школы Пифагора храмом Муз не случайный факт в истории античной науки. Известно, что при Академии Платона существовал тот самый храм Муз, который послужил для Деметрия Фалерского, приглашенного египетским царем Птолемеем, прототипом в создании знаменитого александрийского мусейона, сочетавшего в себе и школу, и исследовательский центр, и библиотеку, без которой непредставима сама школа.

Невоспринятой, скорее всего, была авторитарная система обучения, превращавшая учеников в покорных потребителей истины в последней инстанции. На первых порах, может быть, это и способствовало быстрому продвижению к цели, но одновременно становилось источником имевшего трагические последствия конфликта между продвинутыми учениками («математиками») и слушателями («акусматиками»).

Создание храма Муз, функционировавшего как учебно-воспитательное учреждение, было событием, выходящим за рамки не только Кротона, но и всего южноиталийского региона, получившего впоследствии название Великая Греция. Создавалась прослойка интеллектуалов, занявших ведущие места в своих городах-государствах. Они были носителями определенного образа жизни и определенной идеологии, чуждых основной массе населения, отцовским и дедовским обычаям.

Этот конфликт не мог не завершиться катастрофой, но попытка понять связанные с нею обстоятельства гибели Пифагора наталкиваются на тот же разнобой сведений, который характерен для всего, что связано с этим человеком. Так же как мы не знаем точной даты его рождения, неизвестна нам и дата его насильственной или естественной кончины. Мы можем только догадываться, что смерть Пифагора еще не означала гибели созданной им организации. Уничтожение же первой волны пифагореизма достаточно определенно датируется серединой V в. до н. э.

Места собраний пифагорейцев тогда окружались и поджигались. За отдельными беглецами шла охота, как за дикими зверями. Именно тогда, вопреки утверждению, будто рукописи не горят, большая часть сочинений ранних пифагорейцев превратилась в пепел. Сгорели бы и труды Пифагора, если бы он их писал.

И все же кое-что сохранилось. Одному любознательному афинскому юноше столетие спустя удалось приобрести за огромную сумму сочинение ученика Пифагора Филолая. Этот юноша не стал пифагорейцем, но без труда Филолая он не стал бы и Платоном. По «диалогам» Платона, как по стенам его знаменитой пещеры, проходит тень Пифагора. Эти диалоги дают возможность понять, откуда у Платона возникла не покидавшая его всю жизнь идея государства, управляемого философами. То, что рисовалось Платону прекрасным, едва достижимым, как Атлантида, будущим, было хорошо забытым прошлым, трагическим опытом Пифагора, показавшим, что философам не дано управлять государством и что государство не может быть основано на сконструированных разумом началах.