Читать книгу Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи - А. А. Полещук - Страница 8

В одном из пустующих зданий по улице Царя Симеона тесняки оборудовали новый партийный клуб. Условия здесь были, можно сказать, роскошными: на первом этаже зал с длинными скамьями и трибуной, на втором – партийная книжная лавка, комнаты ЦК, Синдикального комитета, редакции газеты «Работнически вестник» и журнала «Ново време». Георгий бывал в клубе почти ежедневно: того требовали теперь его обязанности.

Под праздник, а иногда и просто в выходной день в клубе устраивались вечеринки. Они имели шумный успех, поскольку для большинства рабочих были единственной возможностью культурного отдыха. Вечеринки обычно открывал Георгий Кирков. Звучал «Интернационал» в исполнении струнного оркестра, после чего следовала лекция на актуальную тему, а потом самодеятельные артисты давали концерт. Инсценировали рассказы и разыгрывали пьесы Ивана Вазова, Алеко Константинова, Николая Гоголя, Антона Чехова, исполняли стихи и песни. Георгий Кирков читал свои политические памфлеты и сатирические рассказы от лица Мастера Гочо Зулямы.

Огромную популярность приобрела поставленная на сцене партийного клуба драма Гауптмана «Ткачи». Роль Луизы исполнила в ней изящная девушка, незнакомая Георгию. В ту пору женщины ещё не решались в одиночку приходить в партийный клуб, а эта со вкусом одетая девушка с глубоким, будто изучающим взглядом тёмных глаз бывала здесь часто. Георгий выяснил, что она работала модисткой в фешенебельном ателье австрийца Полицера, недавно была избрана в руководство синдиката швейников. Звали девушку Любица Ивошевич, Люба, а приехала она из Сербии.

Швея Цветана Сарафова вспоминает о той поре: «В глубине комнаты я увидела за столом Георгия Димитрова, бледного и худого. Мы не были с ним знакомы, хотя и здоровались на улице, – ведь жили мы поблизости. Он не замечал меня, как не обращал внимания и на других девушек. Всегда задумчивый, сосредоточенный, он выглядел гордецом: всё куда-то спешил, натолкав в карманы книг и никого не замечая вокруг.

Увидев его, Люба остановилась, попросила меня немного обождать её и направилась к Георгию. Они поговорили и даже, как мне показалось, о чём-то поспорили. После этого он дал ей какие-то книги…

Всякий раз, когда Люба встречала Георгия, она краснела, а я, смеясь, поддразнивала её: „Любица, а всё-таки нравится тебе Георгий“. – „Оставь это, Цветанка, мы только добрые друзья, вместе работаем и боремся за одно дело“, – таким был её обычный ответ»¹².

Но оказалось, что этим было сказано далеко не всё. Борисов сад, более демократичный и обширный, чем сквер напротив царского дворца, стал обычным местом воскресных прогулок постоянной компании: Любица, Георгий, Петко Величков и его приятель Янко Дундаров. Иногда они заходили вчетвером в кафе на бульваре Князя Дондукова, носившее название «Бахус». В заведении, вопреки его названию, можно было провести целый вечер за чашкой кофе. Никто не нарушал сложившихся в компании товарищеских отношений попытками ухаживания за девушкой, да и сама она не давала к тому повода. Её привлекала возможность серьёзного общения, чего она была лишена в среде работниц швейного ателье. Но однажды Величков и Дундаров, заглянув в «Бахус», увидели Георгия и Любицу, которые сидели, склонившись друг к другу, и о чём-то вполголоса разговаривали. Ещё больше возросло изумление нечаянных свидетелей свидания, когда молодые люди лишь кивнули в ответ на приветствие, но не пригласили их за свой столик.

Величков высказал предположение, что тут замешана любовь, и не ошибся. Искорка взаимной симпатии, что пробежала между Любицей и Георгием в первые дни их знакомства, разгоралась всё ярче. Вскоре появилась у них своя скамейка и своя дорожка в Борисовом саду, а обмен мнениями по поводу клубных концертов и газетных статей перестал составлять преимущественное содержание их разговоров.

Судьба Любицы могла бы сложиться так, как складывались судьбы тысяч девушек из простонародья. Детство в сербском селе без матери и практически без отца – тот занимался отхожим промыслом, – унизительная доля прислуги-ученицы у провинциальной белошвейки, ежедневная работа по двенадцать часов – и это в пятнадцать лет! Жизнь города предоставляла небогатый выбор девушкам, которые сами добывали хлеб насущный. Если не удавалось выйти замуж, они часто превращались в гризеток, не особенно заботящихся о соблюдении моральных заповедей, а порой и в проституток. Но хрупкая на вид Любица оказалась того же крутого замеса, что и Георгий. Она не сдалась на милость судьбы: превосходно освоила швейное мастерство в дорогих ателье Белграда и Вены, выучила немецкий язык, занималась самообразованием, писала стихи. Георгий восхищался душевной тонкостью подруги и богатством её внутреннего мира. Нередко со стыдом признавался себе, что представления не имеет о каком-нибудь знаменитом поэте, стихи которого она свободно цитирует по-немецки.

И настал день откровения, когда были сказаны главные слова, а Любица поведала о своей недавней драме. Оказавшись в поисках работы в Ямболе, она вышла замуж, но брак оказался неудачным и недолгим. Георгия не смутило признание Любы, давшееся ей нелегко. Пережитые страдания и повышенная душевная чувствительность подруги вызывали у него лишь одно желание – защитить ее от жесткостей и мерзостей окружающего мира. Правда, он знал, что поэтичная и мечтательная Люба и сама может постоять за себя. И это было ему по душе. Ведь он представлял свою будущую спутницу жизни отнюдь не мещанкой, чуждой служению общественным идеалам, замкнутой исключительно в рамках семейной жизни. Непроизвольно сравнивая Любицу с Велой Благоевой и Тиной Кирковой, убеждался: да, они одной крови. Заботливые жёны и матери, Вела и Тина были передовыми женщинами своего времени, отдавали много сил работе на общественном поприще.

Венчание Георгия и Любы состоялось 30 сентября 1906 года. На пути к этому дню им пришлось преодолеть немало препятствий. Если для жениха и невесты церковный обряд был всего лишь пустой формальностью, то бай[10] Димитр и матушка Парашкева относились к бракосочетанию со всем пиететом верующих людей. И когда Георгий со смехом сообщил им, что в евангелической церкви и слышать не хотят о венчании двух безбожников и социалистов, для родителей это был настоящий удар. Матушка Парашкева отправилась на поклон к православному священнику, но вернулась ни с чем: тот заявил, что никогда не поставит под венец отпрыска семьи евангелистов, и упрекнул её саму в отступничестве от истинной веры. Уладить дело взялся адвокат из Плевена Тодор Луканов, знакомый социал-демократ. Он договорился с настоятелем плевенской методистской церкви, и тот без проволочек обвенчал молодых.

Такова общеизвестная версия бракосочетания Георгия и Любицы. Однако на самом деле существовала гораздо более серьёзная проблема, чем поиск церкви для венчания. Доступные источники не сообщают, была ли Люба к тому времени разведена со своим прежним мужем – ведь для расторжения церковного брака требовались веские основания. Конечно, и данное обстоятельство не смогло бы помешать любящим друг друга молодым людям заключить свободный союз, поскольку они придерживались в этом вопросе иных принципов, чем те, что диктовала господствующая мораль. Другое дело – родители Георгия; их вряд ли убедил бы такой довод.

Молодожёнам отвели комнату на втором этаже. Два её окна выходили во двор. Братья помогли Георгию втащить наверх его небогатое имущество, преобладающую часть которого составляли книги и журналы. Поставили две кровати с высокими железными спинками, письменный стол, шкаф, тумбочку. Нашлось место и для швейной машинки «Зингер». Матушка Парашкева преподнесла молодым собственноручно сотканные половики.

Войдя в семью Димитровых, Любица обрела обширную родню.

Двадцатидвухлетняя Магдалина к тому времени вышла замуж за владельца небольшой типографии Стефана Барымова и переселилась к мужу в Самоков.

Двадцатилетний Никола работал переплётчиком. Он состоял в профсоюзе печатников и завёл знакомство с русскими эмигрантами, бежавшими в Болгарию после революционных событий 1905 года. По характеру, живому и импульсивному, Никола подходил под определение «буйная головушка».

Любомир в свои восемнадцать лет, напротив, не проявлял интереса к политике. Толковый слесарь, он целыми днями возился с железками, за что и получил прозвище Демир – по-турецки «Железный».

Костадин пошел по стопам Георгия: в тринадцать лет поступил учеником наборщика в типографию.

Борис и Тодор радовали успехами в учебе, и родители надеялись, что хотя бы им удастся завершить гимназический курс.

Восьмым и последним ребёнком в семье была трёхлетняя Елена, сразу же привязавшаяся к Любице.

Глава семейства продолжал шить шапки, уповая на непритязательный вкус селян. Давно уже перешли на шляпы Георгий, Никола и Любомир, примеривался к европейскому убору Борис, щеголял в фуражке с лаковым козырьком Тодор, и только бай Димитр не изменял своей привычке: на единственном семейном фотоснимке мы видим его в традиционной барашковой шапке.

Молодые не тратили чрезмерных усилий на устройство быта, жизнь вели скромную. Должность Георгия оплачивалась невысоко; Люба зарабатывала больше – она стала управляющей в ателье Полицера и сама шила, как о том свидетельствует газетное объявление, «повседневную и праздничную дамскую, мужскую и детскую одежду по умеренным ценам». Одевалась она со вкусом, хотя и просто, и следила, чтобы муж всегда выглядел достойно. На фотографиях среди бастующих рабочих или участников профсоюзного съезда мы видим Георгия в блузе или в свободной белой рубашке; потом пришло время костюмов, крахмальных сорочек и галстуков-регатов с постоянным узлом.

Комната супругов содержалась в идеальном порядке и была убрана по-европейски: ваза с цветами, изящные статуэтки, салфетки, немецкие гобеленовые коврики с назидательными высказываниями (один из них постоянно напоминал о том, что работа делает человека свободным – Arbeit rnacht frei). Когда они соединили свои домашние библиотеки, получилось неплохое собрание научной, политической и художественной литературы. Рядом с книгами Георгия разместились пронумерованные томики с аккуратной надписью «Из книг Любицы Ивошевич»; под номером первым значилось сербское издание знаменитой работы Августа Бебеля «Женщина и социализм», к которой Люба постоянно обращалась, когда готовилась к беседам с женгцинами-работницами. Каждый месяц библиотека пополнялась новинками. Сборник статей Плеханова «Искусство и критика» Никола переплёл в красивую обложку и оттиснул на корешке вензель «Л. и Г. Д.»; тем самым семейная библиотека обрела свой знак. Люба поддерживала в порядке растущее книжное собрание, подбирала для Георгия книги, делала из них выписки.

Однажды из Белграда пришёл номер сербского журнала, где Любица опубликовала стихи под псевдонимом Лидия. В стихотворении, посвящённом памяти поэта Ребрича, она высказала свое гражданское кредо: напрасно поэт не обратил свою тоскующую лиру в меч карающий, чтобы иметь право в конце пути воскликнуть: «Я был поэт – и умер, как борец!» В стихотворении отчётливо звучали мотивы некрасовской музы мести и печали, поклонницей которой Люба стала с юных лет.

Постепенно сложилась привычка посвящать утренние часы самообразованию. Георгий и Люба конспектировали научные работы, читали вслух литературные новинки. Люба стала помогать Георгию в изучении немецкого языка, занимались и русским. Эти занятия они называли утренниками и свято соблюдали ритуал даже вдали друг от друга, обмениваясь в письмах впечатлениями о прочитанном. Круг их занятий можно довольно определённо представить по изданиям тех лет, сохранившим пометки Георгия Димитрова и листочки-закладки с заметками. Среди этих книг на болгарском и русском языках – «Профессиональное движение и политические партии» Августа Бебеля, «Теория и практика английского трэд-юнионизма» Сиднея и Беатрисы Вебб» (в переводе Владимира Ильина, то есть В.И. Ленина), «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Фридриха Энгельса, первый том «Капитала» Карла Маркса, «Этика и материалистическое понимание истории» Карла Каутского, «Французская революция» Франца Меринга.

Весной 1907 года Люба уехала в Сербию навестить родственников, а Георгий отправился в большую поездку по стране. Расставаясь, они рассчитали, когда и в какие города Люба станет отправлять письма, чтобы они застали там Георгия. Сам же он пообещал писать если не каждый день, то по крайней мере из каждого города, где есть почтовая контора[11].

Первая остановка – Стара-Загора. Здесь цвели липы и каштаны, но Георгию было не до сантиментов. Он обошёл одно за другим предприятия, провёл собрания. Его доклад назывался «Политический момент и рабочий класс». Говорить же приходилось о самом насущном, что подсказывала жизнь.

Любе писал, как договаривались, из каждого города. Телеграфные строчки с перечислением новостей перемежались лирическими пассажами и любовными откровениями.

Из Бургаса: «Сердечный и горячий привет от морских волн, милая Люба. Вчера вечером приехал сюда. Сегодня два собрания. <…> Тут значительный успех. В прежние приезды не было ни одного нашего товарища, теперь 30–35 человек. Множество поцелуев шлю тебе, милая. Люблю тебя безгранично, дорогое моё сокровище. Твой Жорж».

(Люба переиначила его имя на французский манер для переписки. «Милый Жорж!» – обращалась она к нему; «Твой Жорж» – стало его традиционной подписью.)

Из Айтоса: «Майский привет, моя милая. Традиционный праздник весны тут празднуют довольно шумно. Айтос – маленький, но очень оживлённый город с шумной общественной жизнью. <…> На вчерашнее собрание пришло много рабочих. К вечеру буду в Карнобате, а завтра в Сливене».

Из Сливена: «Проглотил твоё письмо от 20 и 21 апр. и карточку от 24. <…> Хоть и устал от каждодневных собраний, чувствую себя хорошо. Твои письма чрезвычайно ободрили меня. С нетерпением ожидаю новые. Пиши часто-часто, милая моя. Этим вечером будет собрание здесь, завтра тоже. Целую тебя, милая. Твой Жорж».

В благословенной долине Роз, зажатой между горными хребтами, готовились к сбору розовых лепестков. Вот-вот приедут сюда на заработки сотни женщин. Будут встречать протяжными песнями утреннюю зарю, оборвут нежнейшие цветки с колючих кустов, и обернутся потом эти невесомые лепестки тяжёлым золотом в банковских сейфах торговцев розовым маслом… В селе Шипка Георгий купил открытку с видом русского монастыря и сообщил Любе, что «один товарищ» пообещал сварить «для моей самой милой» бутылочку розового масла.

Из Пазарджика: «Твое длинное письмо получил вместе с цветком и бабочкой. Напишу тебе завтра утром».

Ах Люба, Люба… На какой полянке сорвала ты незабудку, что вложила между страницами письма? И почему именно этот скромный цветок избрали люди знаком сердечной привязанности?..

Из Самокова: «Центральный Комитет телеграфировал мне ехать в Дупницу на партийное собрание, которое будет 20 и 21 мая. По таковой причине, милая, вернусь в Софию не раньше 22 мая. Мне очень жаль, но, как ты понимаешь, это работа, которую невозможно отставить. Сообщи Лине, когда приедешь. Тысячи горячих поцелуев. Твой Жорж»¹³.

Георгий вернулся домой на неделю позже намеченного срока – похудевший, прожаренный солнцем. Люба уже ждала его, родная, близкая…