Читать книгу «Слово о полку Игореве»: Взгляд лингвиста - Андрей Анатольевич Зализняк, А. А. Зализняк - Страница 3

§ 1. Происхождение «Слова о полку Игореве» вот уже два столетия остается предметом дискуссии. Основной вопрос, интересующий как специалистов, так и широкую публику, состоит здесь в том, является ли оно подлинным древним сочинением или поздним сочинением, имитирующим древность.

Главная техническая проблема, которую необходимо решить для ответа на указанный основной вопрос (интересующая уже только специалистов), связана с тем, что имеются многочисленные текстуальные параллели (полные совпадения или близкие сходства), неслучайность которых находится вне сомнений, между СПИ, описывающим поход 1185 г., и Задонщиной, описывающей Куликовскую битву 1380 г. (и созданной в интервале между самой Куликовской битвой и 1470-ми годами, к которым относится ее самый ранний дошедший до нас список). Необходимо так или иначе объяснить эти параллели.

Конкурируют две основные версии: 1) о раннем создании СПИ – до Задонщины; 2) о позднем его создании – после Задонщины. В первой версии параллели между СПИ и Задонщиной, естественно, объясняются как заимствования из СПИ в текст Задонщины, во второй – наоборот. Соответственно, можно говорить о версии первичности СПИ и версии его вторичности.

Капитальный факт, не оспариваемый никем, состоит в том, что язык СПИ намного архаичнее языка Задонщины. Следовательно, если СПИ создано позднее Задонщины, то автор писал не на языке своего времени, а имитировал древний язык. Таким образом, противопоставление версий первичности и вторичности можно представить также и в следующем виде: либо СПИ написано на языке своего времени, либо его язык есть имитация языка, на несколько веков более древнего.

Если будет доказана первичность СПИ, то тем самым решается и основная проблема: СПИ должно быть признано подлинным древним произведением. Поэтому версии первичности и вторичности СПИ мы можем называть также соответственно версиями подлинности и неподлинности.

Замечание. Версия подлинности СПИ, конечно, не означает предположения о том, что до момента печатной публикации (1800 г.) дошел ни в чем не искаженный и никем не подправлявшийся первоначальный текст СПИ. Напротив, это было бы настоящим чудом. Одного лишь примера Задонщины, все списки которой полны разнообразных ошибок, достаточно, чтобы понять, каким серьезным искажениям и переделкам мог подвергаться текст в рукописной традиции. Тем самым взгляд на СПИ как на древний текст, в который на протяжении последующих веков могли вноситься какие-то редакционные изменения или вставки, не является чем-то средним между двумя основными версиями – это частный случай версии подлинности.

Если верна версия вторичности (неподлинности) СПИ, то возникает дополнительная дилемма: создавалось ли СПИ как обычное литературное произведение или с замыслом ввести общество в заблуждение относительно его происхождения, т. е. как подделка. Тем самым версия вторичности подразделяется на: а) версию о простой имитации (не предполагающей какого-либо обмана); б) версию о поддельности.

Здесь следует учитывать, что заимствования из одного сочинения в другое в разные эпохи воспринимались по-разному. Автор XIV–XV веков, включавший пассажи из более древнего сочинения в свой текст, не нарушал никаких представлений своего времени о нормах литературного творчества. Но автор, например, XVIII века, пожелавший воспеть в древнем стиле поход XII века и заимствующий при этом целые пассажи из сочинения XV века, мог восприниматься только как стилизатор, а если он не открывал своего авторства и выдавал свое сочинение за древнее, то уже как мистификатор (= фальсификатор).

Предполагаемого в рамках версии вторичности создателя СПИ (имитировавшего древний язык) мы будем называть Анонимом. Ниже этот гипотетический персонаж будет у нас постоянным действующим лицом; просим не забывать, что даже там, где о нем говорится в изъявительном наклонении, мы всё же не знаем, существовал ли он на самом деле.

Разумеется, для восстановления полной картины создания СПИ представляет интерес не только вопрос «до или после Задонщины», но также и более точное определение времени, например, XII или XIV век в версии первичности, XVI или XVIII век в версии вторичности.

Но в настоящей работе мы этими проблемами заниматься не будем. В частности, в рамках версии первичности СПИ мы не касаемся вопроса о том, к какому именно времени внутри хронологического интервала между походом 1185 г. и созданием Задонщины его предпочтительно относить. (Отметим лишь, что большинство сторонников данной версии относят создание СПИ ко времени вскоре после 1185 г.)

В рамках версии вторичности СПИ мы тоже не будем специально заниматься уточнением века. Но вопроса о простой имитации или подделке коснемся.

Несколько забегая вперед, укажем, что версия «невинной имитации» обладает в данном случае гораздо меньшим правдоподобием, чем версия поддельности. Дело в том, что, как мы вскоре увидим, объем знаний, необходимых для достижения того уровня сходства с древними текстами, которым обладает СПИ, очень велик. Поэтому крайне маловероятно, чтобы кто-либо взял на себя тот огромный труд, который необходим для овладения всем этим объемом знаний, всего лишь ради удачной стилизации.

В самом деле, стилизатору вполне достаточно, чтобы его произведение производило желаемое впечатление на публику (а для этого, к тому же, обычно бывает нужно не столько реальное сходство с подлинной древностью, сколько соответствие представлениям публики). Только мистификатор будет добиваться того, чтобы его не смогли разоблачить даже специалисты.

Соответственно, в рамках версии вторичности СПИ имеет смысл рассматривать в первую очередь именно вариант с подделкой. Если бы оказалось, что даже и этот вариант не проходит, то про вариант с «невинной имитацией» уже незачем было бы и говорить.

Почти все сторонники позднего происхождения СПИ относят предполагаемого автора СПИ к XVIII веку (и даже у́же – к концу века). Это легко объясняется культурно-историческими соображениями – состоянием русского общества, первой публикацией летописей, пробуждением интереса к древности. Для более раннего времени (XV–XVII вв.) фигура фальсификатора и в самом деле выглядит очень неправдоподобно.

Ради общности мы формально допускаем фигуру фальсификатора для любого времени между созданием Задонщины и концом XVIII в. Но реально везде, где почему-либо необходима конкретизация, мы рассматриваем вариант с сочинителем XVIII века. Наши заключения относительно предполагаемого фальсификатора XVIII в. (подытоженные в § 38) таковы, что они тем более действительны для фальсификатора более ранних веков.

Таким образом, настоящая работа посвящена в первую очередь сравнению аргументации в пользу первичности (подлинности) СПИ и в пользу его поддельности (в последнем случае с преимущественным вниманием к версии о фальсификаторе XVIII века). И ниже мы в большинстве случаев ограничиваемся тем, что вместо строгого противопоставления «первичное – вторичное» рассматриваем не исчерпывающее всех логических возможностей, но для всех практических целей достаточное противопоставление «подлинное – поддельное».

Нас будет интересовать вопрос о том, что дают особенности языка СПИ для установления его подлинности или неподлинности. При этом следует подчеркнуть, что очень многое здесь уже сделано нашими предшественниками, так что значительная часть нашей работы в сущности сводится к систематизации известного{1}.

Прочих аспектов проблемы подлинности СПИ мы почти не затрагиваем и во всяком случае не позволяем себе строить на их основе какие-либо далеко идущие заключения. В частности, в настоящей статье мы не касаемся вопроса о возможности отождествления Анонима с каким-либо конкретным лицом, а из его знаний и умений рассматриваем только те, которые имеют отношение к языку СПИ.

Ограничиваясь одной лишь лингвистической проблематикой, мы, разумеется, ни в коей мере не отрицаем значения литературоведческого, исторического и культурологического аспектов данной проблемы. Но мы, во-первых, предпочитаем в данном случае не выходить за рамки своей прямой специальности, во-вторых, полагаем, что лингвистические данные, с их относительно высокой объективностью и определенностью, могут способствовать решению проблемы более эффективно, чем области, где намного шире простор для вольной игры мнений.

Исходя из того, что обсуждаемая проблема представляет интерес для достаточно широкого круга читателей, мы считаем полезным сопровождать свое изложение пояснениями, многие из которых для специалиста излишни. Лишь небольшое число лингвистических сюжетов разбирается с подробностью, требующей некоторой филологической подготовки. В тех немногих случаях, когда обсуждение выходит за рамки лингвистики, мы обычно ограничиваемся популярным изложением известного.

§ 2. Особенности дискуссии о подлинности или неподлинности «Слова о полку Игореве» связаны прежде всего с некоторой неясностью и таинственностью обстоятельств, при которых оно стало известно общественности.

СПИ было издано в 1800 г. А. И. Мусиным-Пушкиным. По сообщению последнего, оно входило в состав приобретенного им рукописного сборника. Но способ приобретения остается не совсем ясным; А. И. Мусин-Пушкин говорил об этом скупо и уклончиво. Через 12 лет после издания СПИ сборник, как обычно считают, погиб в великом московском пожаре (правда, сохранившиеся сообщения об этом носят несколько неопределенный и не вполне надежный характер).

На всех этапах изучения СПИ безусловно преобладал взгляд на него как на подлинное древнее сочинение. Поэтому перечислять сторонников этой точки зрения нет необходимости. Здесь нужно, однако, учитывать то особое обстоятельство, что в СССР в этом вопросе свободная конкуренция версий была невозможна: версия подлинности СПИ была фактически включена в число официальных научных постулатов, сомнение в которых было равнозначно политической нелояльности.

С другой стороны, с самого момента публикации СПИ и в особенности после того, как появилось сообщение о гибели рукописи, высказывались и сомнения в его подлинности. И необходимо признать, что таинственность, которой было обставлено появление этого памятника, и театральность его гибели сильно располагали и поныне продолжают располагать к априорному недоверию.

Историю скептических выступлений можно схематически представить так.

Первая волна скептиков (так называемые скептики пушкинской эпохи) появилась вскоре после публикации памятника. Это еще не научные исследования, а главным образом выражения непосредственной субъективной оценки, с обсуждением преимущественно стиля, иногда отдельных слов (см. подробное изложение в Зимин 1963, глава 8, и 2006, глава VIII; критический обзор – Якобсон 1948: 192–195).

Второй этап скептического отношения к подлинности СПИ относится к гораздо более позднему времени. Предвестники этого этапа – Л. Леже (работы 1890-х гг.) и М. И. Успенский (работы 1920-х гг.); но главным его представителем является Андре Мазон (работы 1938–1944 гг.). Основная идея Мазона: СПИ – подделка конца XVIII века (в качестве возможных авторов подозреваются А. И. Мусин-Пушкин, Н. Н. Бантыш-Каменский; позднее Мазон счел возможной также кандидатуру Иоиля Быковского, о котором см. ниже). Гипотеза Мазона подвергнута критике во многих работах; важнейшая из них – Якобсон 1948, где положения Мазона разобраны последовательно и полно и по оценке десятков филологов разных стран (см. обзор в Якобсон 1952: 388–389) в научном смысле уничтожены.

Следующий этап составляют работы А. А. Зимина (1960-е гг., с продолжением до 1980 г. и итоговой посмертной публикацией 2006 г.). Основная идея: СПИ – сочинение архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля Быковского (1726–1798), задуманное не как фальсификат, а как стилизованное сочинение на историческую тему, которое впоследствии А. И. Мусин-Пушкин решил выдать за древнее.

Поскольку в советскую эпоху версия подлинности СПИ была превращена в идеологическую догму, концепция А. А. Зимина по приказу сверху замалчивалась: его книгу 1963 года напечатали ротапринтом в 100 экземплярах для временной выдачи участникам разгромного обсуждения с обязанностью сдать все экземпляры после обсуждения обратно в спецхран. Не было и сколько-нибудь подробных критических публикаций с конкретным разбором его положений; опубликован лишь отчет об указанном обсуждении. Наиболее полный зарубежный критический разбор гипотезы А. А. Зимина – Якобсон 1966.

Еще более поздний этап (1970-е – 1990-е гг.) составляют работы К. Троста, М. Хендлера, Р. Айтцетмюллера и некоторых других. К. Тростом выдвинута версия о том, что СПИ принадлежит перу Н. М. Карамзина. Эта группа работ рассмотрена в настоящей книге в статье «О противниках…».

Наконец, в самые последние годы появилась версия Эдварда Кинана, согласно которой СПИ – это подделка, осуществленная знаменитым чешским лингвистом, основателем сравнительной грамматики славянских языков Йосефом Добровским (1753–1829). Эта версия рассмотрена в настоящей книге в статье «О Добровском…».

В ходе этой контроверзы выяснилось, что в вопросе о подлинности СПИ имеется заметное различие между лингвистами, с одной стороны, и литературоведами и историками, с другой. А. В. Исаченко (1941: 34–35) писал: «Именно со стороны языковедов никогда не высказывалось ни малейших сомнений в подлинности, т. е. в древности этого памятника. Серьезные сомнения высказывались исключительно филологами, заинтересованными главным образом литературно-исторической стороной вопроса, начиная со скептиков пушкинских времен и кончая современными французскими "иконокластами", по выражению А. Мазона». В 1941 г. А. В. Исаченко мог знать только о первых двух «волнах» скептиков; примечательно, однако, что его наблюдение в значительной мере сохранило силу и в дальнейшем: так, А. А. Зимин и Э. Кинан – историки, а не лингвисты; лингвистов же в лагере скептиков и поныне совсем мало.