Читать книгу Дело в отеле Семирамида. Бегущая вода. Серия «Мир детектива» - А. Э. В. Мейсон - Страница 8

Лоньянский павильон построен высоко на южном склоне долины Шамони, над гигантскими бастионами Зеленой Долины. С окруженной перилами площадки перед его дверью открывается вид на луга с альпийскими цветами, сосновые леса и деревня Ле Тин в глубине долины. К востоку виден обрыв, над которым ледник Аржантьер, и днём и ночью глубоко внизу ревут ледяные потоки.

В пять часов на следующий день Чейн стоял у перил, глядя на ледник. Он услышал за собой легкие, обернулся и, к удивлению своему, увидел ту разряженную куклу из буфета в Аннемасе, дитя казино и пляжей, Сильвию Тезигер. Удивление выразилось на его лице, и Сильвия покраснела. Она поклонилась ему и вошла обратно в шале. Чейн заметил двух новых проводников у двери их барака. Он вспомнил книгу, которую она читала с таким интересом в буфете. Через минуту она снова вышла на площадку, и он увидел, что она сегодня не перенаряжена. Она была одета в простое теплое платье, и в то же время не приобрела неуклюжего вида. Он угадал, на какую гору она идет.

– Да, – ответила Сильвия. – Хоть бы завтра была ясная погода.

– Я никогда не видел более многообещающего вечера, – ответил Чейн. Коричневые обрывы Шардоннрэ казались красными в солнечном свете. Только кое-где на синем небе виднелись тонкие белые облачка. Точно обрывки вуали. К ним подошла хозяйка шале.

– Она хочет знать, когда мы будем обедать, – объяснил он Сильвии. – Тут только мы двое. Мы пообедаем рано, потому что вам придется рано выходить. Сейчас очень мало снегу. А приходится проходить через несколько трещин.

– Я знаю, – сказала Сильвия, улыбаясь. – Через бергшрунд.

– Простите, – сказал Чейн, – вы, конечно, знаете все эти выражения. Я видел, как вы читали «Альпийский журнал».

Они пообедали через час, когда закат заливал красным светом белые стены комнаты. Сильвия Тезигер, влеченная зрелищем, едва могла есть. Она все время смотрела в окно, губы ее были слегка приоткрыты, серые глаза сияли счастьем.

– Я никогда не знала ничего подобного, – говорила она. – Это все так необычно, так удивительно прекрасно.

Ее свежесть и простота привлекли его, как накануне вечером они привлекли Мишеля Ревалью. Было что-то трогательное в ее желании как можно больше извлечь из этих редких минут. Это показывало, что такие праздники встречались не часто в ее жизни. Он уговорил ее, однако, поесть, а потом они вышли и сели на скамью, молча наблюдая, как свет на вершинах стал сначала фиолетовым, потом бледно-розовым, потом скалы стали мертвыми и холодными, а синева неба потемнела.

– Вы тоже идете на вершину? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Я иду через перевал в Италию. Я совсем покидаю Шамони.

Сильвия повернулась к нему, в глазах ее светилось сочувствие.

– Да, я понимаю это. Мне так жаль, – сказала она.

– Вы говорили мне это уже однажды, на лестнице отеля. Это было добро с вашей стороны. Хотя я ничего не сказал, я был вам благодарен, – и ему захотелось раскрыть перед ней свое сердце и говорить о своем умершем друге. Темнота сгустилась вокруг них. Он говорил короткими фразами, как бы стараясь не проявить чувства. И все-таки она ощущала глубину его скорби.

– Мы встретились в Тироле восемь лет назад. Я переходил через горы с проводником и к ночи спустился в Радуршальскую долину, где, мне говорили, была гостиница. Вечер стал дождливым, но с уступа горы я мог заглянуть вниз, в долину, и увидел длинное одинокое здание в четырех милях от подножия ледника. Я прошел к нему через пастбище и застал спящим у дверей под дождем того человека, который стал моим другом. Дом был заперт, никого в доме не было, и других домов поблизости не было видно. Мой проводник пошел искать дальше. Латтери и я сидели два часа под дождем, а потом старуха с большим зонтиком над головой спустилась с верхних лугов, гоня перед собой несколько коров. Она сказала, что в гостинице четырнадцать лет никто не останавливался, но она отворила нам дверь, зажгла огонь. Сварила нам яйца и кофе. Эту ночь я помню так ясно, как будто это было вчера. Дождь не переставал, в крыше было отверстие, и через него я видел, как молния разрезала небо. На следующее утро после бури серны паслись около гостиницы – так там пустынно. Мы пошли дальше вдвоем. С этого началось.

Он говорил просто, спокойным голосом. Но нежность, с которой он останавливался на самых ничтожных подробностях этой первой встречи, показала ей, как все это ему было близко.

– Мы прошли из Тироля в Верону, пожарились там на солнце один день и вернулись обратно через Готар в Гешенен. Знаете вы эту долину? Там горный полукруг. Мы поднимались вместе около недели, вдвоем, без проводников. Я помню один скалистый хребет. Он был перегорожен острым утесом – это «Жандарм», как его прозвали. Нам пришлось сойти с хребта и пробираться по склону под прямым углом к горе. Там был маленький карниз. Прямо под ногами, на глубине 2.000 футов, был глетчер. Мы дошли до места, где казалось возможным пробраться по скалистой стене, футов десять над нами была расщелина в скале. Я был легче. Поэтому мой друг стал как можно крепче на карниз, прижав руки к скале. Держаться было не за что, и я влез ему на спину и стал ему на плечи. Я увидел, что трещина в скале открывала вполне возможную дорогу, но только на склоне поблизости был большой камень, выглядевший весьма ненадежно. Я осторожно коснулся этого камня рукой, и вдруг он дрогнул и медленно стал скользить по направлению ко мне. Грудь моя была на уровне расщелины. Я ничего не мог поделать. Камень был слишком велик, чтобы я мог его остановить. А пошевелиться я не мог, так как стоял на плечах Джека Латтери. Шанс на спасение был невелик – а под нами была пропасть в две тысячи футов. Но около меня была зазубрина в скале, и был некоторый шанс, что камень проскользнет мимо меня. Я стоял и смотрел, как глыба надвигалась: медленно, почти дружелюбно, – и думал: сколько времени пройдет, пока она меня достигнет? К счастью, камень зацепился за выступ и вдруг сорвался в сторону и полетел вниз, миновав меня. Он упал так близко, что разорвал материю на моем рукаве. Я был так зачарован медленным движением камня, что забыл сказать об этом Латтери; и когда камень прогудел над его головой, он так вздрогнул, что чуть не потерял равновесие на маленьком карнизе, и мы чуть не последовали за нашим камнем. Это были наши ранние дни, – он засмеялся.

– Хорошие были у нас времена! – сказал он после некоторого молчания. – Что же, они кончились на леднике Нантильон.

Чейн молчал. Сильвия Тезигер сидела рядом с ним и не перебивала его. Перед ним горные луга растворялись в темноте. Только несколько маленьких огоньков в далеких хижинах говорили им, что на свете еще не спят другие люди. Никакой звук не нарушал тишину, кроме гула горного потока из ущелья. Чейн вытряхнул пепел из своей трубки.

– Простите, – сказал он. – Я говорю вам о человеке, которого вы никогда не знали. Вы так тихо сидели, что я как будто вспоминал сам.

– Я сидела так тихо, – объяснила Сильвия, – потому что хотела, чтобы вы продолжали. Мне было хорошо вас слушать. Это такое новое и необычное, и приятное для меня – история вашей дружбы. Такое же странное и приятное, как эта свежая спокойная ночь вдали от отелей и шума, на краю снегов. Я мало слышала о такой дружбе и еще меньше видела.

Мысли Чейна вдруг перешли от его умершего друга к живой спутнице, сидевшей рядом с ним. Было что-то грустное в тоне ее голоса и в словах, которые она говорила. Он внезапно почувствовал, что это уже женщина, а не ребенок. Он повернулся к ней. В темноте Чейн едва различал ее профиль: он был спокоен, как сама ночь. Она смотрела прямо перед собою в темноту. Он задумался над ее жизнью и над тем, как она сумела сберечь себя. Ему вспомнилась ее мать, от которой инстинктивно отвращались женщины, шумная, крикливая, находящая себе общество среди элегантных бездельников и опустившихся отставных чиновников. Ее последние слова бросили луч света на темное место, где, по-видимому, было весьма мало счастья.

– Я очень рад, что этим вечером вы здесь, – сказал он. – Было очень мило с вашей стороны, что вы меня слушали. Я несколько боялся этого вечера.

– Вашего друга, – сказала Сильвия, – наверное, очень любили в Шамони.

– Почему?

– Столько проводников по собственному почину пошло его искать.

Лицо Чейна снова повернулось к ней. Как это было характерно для людей, среди которых она жила! Всегда искать личный мотив, личный или денежный. Он мягко ответил ей:

– Нет, я думаю, причина не в этом. Как бы вам это сказать! Я думаю, что эти проводники повиновались закону, который создан не людьми. Закону, который меньше всего нарушают; закону, который гласит: ты должен сделать все, что можешь, если этим спасешь человеческую жизнь. Я думаю, что девять медалей из десяти, выдаваемых за спасение погибающих, присуждается за повиновение этому закону. Если вы умеете управлять лодкой или лазить на горы, и настает момент, когда жизнь можно спасти только применением вашего умения – вы должны его применить. Таков закон. Очень часто, я в этом не сомневаюсь, закону повинуются неохотно. В большинстве случаев ему повинуются инстинктивно, не думая о последствиях. Но ему повинуются; и проводники повиновались тому же закону, когда поднимались со мной на ледник Нантильон.

Девушка рядом с ним вздрогнула.

– Вам холодно? – спросил он.

– Нет, – сказала она. – Это для меня тоже так необычно. Я должна была бы знать этот закон без того, чтобы о нем мне говорили. Но я не забуду его.

Снова в спокойном тоне ее голоса звучало смирение. Она понимала, что получила урок. Она чувствовала, что ей следовало знать это и без того…

– Должно делать что умеешь, – повторила она, – если этим спасешь человеческую жизнь. Нет, я этого не забуду.

Она встала:

– Я должна пойти.

– Да, – сказал Чейн, вставая. – Вы слишком долго засиделись. Вы завтра будете усталой.

– Не раньше, чем завтра вечером, – ответила она, смеясь, и взглянула на звездное небо. – Будет хороший день. О, должен быть хороший день! Завтра мой единственный день. Он должен быть совершенным.

– Я думаю, вам не приходится ничего опасаться.

– Тогда – прощайте, не так ли? – сказала она, не скрывая своего сожаления, и протянула ему руку.

Чейн взял ее руку и задержал ее в своей. Ему надо было выходить на полтора часа раньше ее, но он ответил:

– Нет. Мы пойдем сначала той же дорогой. Вы когда выходите?

– В половине второго.

– Я тоже. Мы расстанемся на рассвете. Не знаю, заснете ли вы. Я не мог заснуть перед своим первым восхождением.

Она ответила ему тем же легким тоном:

– Кажется, сама не буду знать, сплю я или нет, с этим постоянным шумом воды за окном, потому что, насколько я себя помню, я всегда видела во сне бегущую воду.

Слова эти задели воображение Чейна и определили ее в его памяти. Он не знал о ней ничего, кроме этого курьезного факта: ей снилась бегущая вода. К ней это подходило. Бегущая вода была как бы ее прообразом. Она казалась такой же ясной и свежей, как природа, и такой же неуловимой. А когда она смеялась, в смехе ее звучала такая же легкая и свободная музыка.

Она вошла в шале. Чейн увидел сквозь окно, как она зажигала спичку и подносила ее к свечке. Она стояла на мгновение, серьезно глядя на него, свеча освещала снизу ее молодое лицо. Потом улыбка робко появилась на ее губах и медленно распространилась на ее щеки и глаза. Она повернулась и прошла в свою комнату.