Читать книгу Принц Зазеркалья - А. Г. Говард - Страница 8

Когда папа отправляется с дядей Берни, чтобы собрать в дорогу оружие и попрактиковаться в фехтовании, я пускаюсь бродить по коридорам в поисках Чешика.

Я боюсь звать его громко, помня реакцию Губерта и то, что многие его клиенты-подземцы разделяют мнение хозяина таверны. Вместо этого я зову Чешика мысленно, надеясь, что у меня есть такая же способность, как у Морфея. Возможно, все подземцы обладают телепатическим даром, который я сумею развить и у себя.

Дверь открывается, и я ныряю в тень. Выходит горничная, толкая тележку с принадлежностями для уборки. Вместо колес у тележки полозья, как у саней, поэтому она гладко движется по мягкому полу. Когда горничная проходит мимо, в нос мне ударяет запах молотого перца и моющего средства.

В профиль она похожа на бульдога – у нее плоский мокрый нос, и из-за этого она сопит и чихает при каждом вдохе. Тело – как у поросенка, а вместо рук клешни. Зеленоватые щеки, локти и колени, которые виднеются из-под короткого платья, покрывает клочковатый мех.

На тележке лежат кучей три прозрачных комбинезона с капюшонами. Они видны только благодаря складкам, которые выделяются в воздухе. Похоже, Ящерка Билль отправил в стирку свои костюмы из шелка-симулякра.

«Он соединяется с сознанием носителя и отражает то, что находится вокруг. Посторонние видят только те части тела, которые не скрыты одеждой… Это удобней, чем кажется».

Да уж, не сомневаюсь, Губерт. Если мы с папой сделаемся невидимыми, будет несложно провести нас сквозь ворота Гдетотам. А поскольку мы идем в зону военных действий, камуфляж не помешает.

Я шагаю за горничной, размышляя, как бы добыть костюмы. Видимо, придется прибегнуть к магии.

– Извините, – негромко говорю я.

Она с ворчанием поворачивается. На металлическом бейджике блестит выгравированное слово «Герцогиня». В общем, она симпатичнее герцогини на рисунке в книжке. Понятия не имею, отчего герцогиня убирает комнаты в таверне. Разве что она тоже застряла здесь из-за меня. В таком случае вряд ли стоит представляться.

– Чего тебе? – ворчит она.

Зубы у нее похожи на перчинки, совсем как у того свинообразного существа, которое я встретила на пиру в прошлом году. Это был сын герцогини. Он дал нам перец, чтобы разбудить Мартовского Зайца и компанию. Семейное сходство налицо.

– Мне нужны чистые полотенца, – говорю я.

Пока она будет возиться в нижнем отделении тележки, я схвачу сверху комбинезоны и удеру.

– Это бархатные халаты, а не полотенца. Для самых дорогих клиентов. У хозяина они все на счету. Если хоть один пропадет, вычтут из жалованья, – отвечает она и отмахивается от меня метелочкой.

Я хватаюсь за перья, а она крепче вцепляется в рукоятку. Мы как будто перетягиваем канат.

– Твой хозяин не будет возражать, если ты дашь мне один халат, – настаиваю я. – Мы давние друзья.

Эта ложь одинаково неприятна на слух и на вкус, но какая разница? За плечом у горничной появляется облачко блестящего оранжевого тумана, тихое и незаметное. Прежде чем Чешик успевает материализоваться, я догадываюсь, что это он.

И подавляю улыбку. Он таки меня услышал.

Я мысленно объясняю ему, что мне надо, и Чешик кланяется, улыбаясь широко и лукаво. Он всегда готов без расспросов броситься в гущу событий, просто ради удовольствия. Неудивительно, что Морфей считает его ценным соратником.

– Так, насчет халатов, – говорю я свинообразной горничной. – Мне нужен всего один. Можешь сказать Губерту, что он отрастил ноги и ушел сам.

Я чуть заметно киваю Чешику. Взметнувшись вихрем рыже-серых полосок, он ныряет в груду бархатных халатов, сложенных на тележке.

– По-твоему, я сплю? – спрашивает герцогиня.

– Нет, а что?

– Мораль отсюда такова: «Не буди лихо». Я не сплю, значит, я не стану лгать.

Она выдергивает у меня метелочку.

– Ну, убирайся.

Как только эти слова срываются с ее бульдожьих губ, один из бархатных халатов семенит по полу, волоча за собой длинные рукава. Горничная взвизгивает, переводя взгляд оранжевых глаз с меня на удирающий халат.

– Похоже, тебе не придется врать, – говорю я.

Она бросает метелочку и бежит за халатом. Тот парит над полом, как ковер-самолет – снизу его поддерживает Чешик. Горничной приходится встать на четвереньки, чтобы угнаться за ним.

Как только они скрываются за углом, я хватаю прозрачные комбинезоны и устремляюсь в противоположную сторону, к пересечению трех коридоров. Мимоходом вспомнив о Чешике, я посылаю ему мысленную благодарность. О его благополучии я не беспокоюсь. Он не попадется, если только сам не захочет.

Я поворачиваю за угол и сталкиваюсь с папой.

– Эй, эй, – он ловит меня за плечо. – Где ты была?

– Искала… тебя, – придумываю я в промежутках между глотками воздуха.

Ткань пузырится в моих руках, но ее можно лишь нащупать, не увидеть.

Папа не простит воровства. Но всё изменится, как только мы окажемся в Гдетотам, и совесть уступит место самосохранению.

На память приходит Джеб. Он во многом похож на папу. Заботливый, честный и добрый. Интересно, отказался ли он от привычки называть черное черным. Обладателю незыблемых моральных принципов не выжить в мире преступников-подземцев. Но Джеб умеет приспосабливаться. Его детство – тому доказательство.

Надеюсь, он не разучился прощать. Надеюсь, что и Морфей тоже меня простит.

В любом случае ситуацию не упрощает видение, которое в день выпускного бала показала мне Королева Слоновой Кости, прежде чем вернуться в Страну Чудес. И то, что может значить для подземного мира союз с Морфеем.

Словно что-то тычет меня в грудь изнутри, вновь напоминая о Червонной Королеве. О том, что важно здесь и сейчас. Всем планам на будущее придется подождать, пока Червонная не исправит то, что сделала со мной… а потом я ее уничтожу.

– Сюда, – говорит папа, держа меня за локоть. – Бернард ждет в комнате с зеркалами.

Не обращая внимания на жжение в груди, я стаскиваю сумку с папиного плеча. Он слишком занят рассматриванием номеров на дверях и не замечает, что я раздвигаю бутылки с водой, пакетики с орехами и сухофруктами, яблоки, фонарики и разнообразное железное оружие, чтобы уложить в самый низ краденые комбинезоны.

Я не украла их, а одолжила. Когда я вернусь, то отдам Биллю его волшебную одежду с извинениями.

Мое дыхание замирает, когда я понимаю, что отныне про «когда» можно забыть. Прежде чем мы с папой окажемся в зазеркальном мире, чтобы спасти Джеба и Морфея, помочь маме и исцелить Страну Чудес, нам придется пройти через портал и ворота.

Всё – наши жизни, наши близкие люди, наше будущее – зависит от одного слова. ЕСЛИ.

Папа забирает у меня сумку, и мы входим в комнату номер 42.

По пути он объясняет, что случится, когда мы войдем в ворота Гдетотам: мы прыгнем в вихрь из пепла, который выбрасывает пленников в центре зазеркального мира, а стражей переправляет от одних ворот к другим.

Но сначала, впрочем, нужно добраться через зеркальный портал до ворот.

Я думала, что стены в комнате будут покрыты зеркалами. Но вместо них – подушки. Помещение довольно просторное, и в нем нет мебели, только какая-то круглая огороженная штука посредине. Она возвышается почти до потолка.

На металлической поверхности играют разноцветные блики. Панели усажены рядами больших белых ламп. Они выключены и безжизненны. Всё вместе напоминает уменьшенную версию «Гравитрона» в парке развлечений. Когда в городе проходила ярмарка, мы с Джебом и Дженарой в первую очередь бежали к нему.

Я чувствую острую боль тоски – вместе с запахом хот-догов и вкусом сахарной ваты. Это было сродни волшебству. Мы залезали внутрь, прислонялись к стенкам, и «Гравитрон» начинал вращаться – так быстро, что пол отпадал, но мы оставались на месте. Теперь-то я знаю, что нас удерживала не магия, а центробежная сила. И еще я знаю, что такое настоящее волшебство. И что за него приходится платить.

Тоска по тем дням, которые я проводила без забот в компании двух лучших друзей, так сильна, что я делаю шаг вперед и касаюсь гладких прохладных панелей, чтобы отвлечься. Слышится громкое жужжание – мотор включается, и лампочки начинают мигать. Очень ярко. Папа отдергивает меня.

– Что я сделала? – спрашиваю я.

– Ничего. Всё хорошо. Правильно.

Он улыбается, и вид у него становится какой-то отстраненный. Глаза, устремленные на мерцающие огни, блестят мальчишеским восторгом.

– Папа, ты никогда не говорил… как тебе удалось пройти в ворота, ведущие в Страну Чудес?

Его палец касается металла в том же месте, где и мой, и гладит блестящие панели.

– Дядя Уильям учил меня отпирать их. Никого, кроме нас двоих, не было, когда он вдруг упал на колени. Он тщетно пытался вздохнуть. Мне не хватило бы сил втащить его в вихрь. И я понял, что, если я побегу за помощью, он умрет, прежде чем кто-нибудь успеет прийти.

Папа поджимает губы, как будто у этого признания свой отчетливый вкус – горький, едкий.

– Он начал синеть, и я запаниковал. Я слышал рассказы о Стране Чудес. Что тамошние жители умеют исцелять. Тогда я вошел в ворота… подумал, что так быстрее найду помощь. Я знал, что подземцы могут быть злы, но я слышал, что бывают и добрые. К сожалению, сначала я встретил злых.

Он прижимается лбом к машине. Лампочки бросают отсветы на его лицо. Папа закрывает глаза.

Я кладу руку ему на плечо, не в силах отогнать жуткую картину: вот он в плену, в логове Второй Сестры, завернутый в паутину, и к его голове и груди прикреплены сияющие корни. Папины сны выкачивали, чтобы питать ими беспокойные души мертвых. Он был драгоценным сновидцем Второй Сестры десять лет, пока мама не спасла его. Не время рассказывать папе, что он, возможно, столкнется с тем же самым чудовищем, когда мы окажемся в Стране Чудес. Что Вторая Сестра, может быть, держит маму в паутинном плену, если только та каким-то образом не сбежала.

– Папа, ты же был маленьким. Ты принял единственно возможное решение. И ты поступил правильно. Если твой дядя действительно посинел, он бы не дождался, пока ты бы кого-нибудь привел.

Папа вздыхает и поднимает голову.

– У дяди Уильяма случился сердечный приступ. Берни сказал – они нашли его мертвым у ворот… а я пропал.

Прищурившись, он всовывает палец в щель между двумя панелями и нажимает. А потом делает шаг назад. Открывается дверца, и я вижу металлические ступени эскалатора, ведущие вниз.

Дядя Берни высовывает голову из дверцы. На нем чистенькая форма Белого рыцаря.

– О. Ты помнишь, как попасть внутрь. Это хороший знак.

И папина грусть тут же проходит. Ухмыльнувшись, он подхватывает сумку.

А я удивленно смотрю на него. Совсем недавно я увидела, как ловко он фехтует. И вот он уже специалист по открыванию потайных дверей. Неужели это тот самый человек, который растил меня? Тот, кто на разные смешные голоса читал книжки с картинками, собирал мне завтрак в школу и никогда не забывал, что я люблю пшеничное печенье с яблочным пюре?

Я думала, мой папа – обычный мужчина. Однако, до того как он заблудился в Стране Чудес, его готовили к необычной жизни.

Папа помогает мне встать на ступеньку позади себя. Внутри – бесчисленное множество наших отражений, вперемешку с черно-белыми клетками. Круглое помещение выложено зеркалами, которые в наклон покрывают стены и куполообразный потолок; отражения переходят в отражения, у которых нет ни конца, ни начала. Иллюзия бесконечности.

Карусельные лошадки – яркие, в безумных позах – как будто растут из клетчатого пола. Они отражаются в зеркалах, но ни одной нет, собственно, перед нами.

– Карусель… нарисована на зеркалах?

И я тут же понимаю, что это похоже на души бабочек в зеркальном зале у Морфея, в Стране Чудес. Только лошадки не находятся внутри зеркал. Они – за ними. Каким-то образом.

– Ты видишь карусель? – спрашивает папа.

Они с дядей Берни обмениваются удивленными взглядами.

– Похоже, у твоей девочки не только чувство юмора как у Скеффингтонов, – шутливо говорит дядя Берни и поглаживает меня по голове, а потом протискивается мимо нас и скрывается в узком коридоре.

Мы с папой, держась за руки, идем за ним – по кругу.

– То, что ты видишь, – это другая сторона портала, Элли. Ни у одной женщины из нашего рода не было таких способностей.

Дядя Берни кивает:

– Не исключаю, что это кровь Элисон.

Словно ощутив, как я вздрогнула при упоминании маминого имени, папа крепче сжимает мою руку.

– Отраженные отражения… – он указывает на зеркала вокруг. – Нескончаемые образы… это своего рода оптический шифр. Только обладатель дара может разглядеть двусторонний зеркальный эффект. Карусель находится на той стороне входа в зазеркальный мир. Рыцари выстроили ее много лет назад, деталь за деталью, потому что вокруг ворот – бесплодные земли. Нам нужен был какой-нибудь ориентир на другой стороне. Когда мы видим, какие лошадки настоящие, а какие – просто отражения, мы прыгаем на них сквозь портал.

– Так, – осторожно говорю я. – Но почему нельзя использовать в качестве стартовой точки обычную комнату с зеркалами? Зачем нужен «Гравитрон»?

– Ну, так было не всегда, – отвечает дядя Берни, открыв электрический щиток и щелкнув несколькими выключателями. – Раньше, до того как появились механические аттракционы, наши предки ходили на ярмарки в поисках зеркальных «комнат смеха». Это было рискованно. Их могли заметить другие любители острых ощущений. Поэтому они начали строить собственные комнаты с бесконечными зеркалами. Но там трудно как следует разогнаться, чтобы проскочить через портал. И вот в пятидесятые годы изобрели центрифуги. Так у нас появилась возможность использовать центростремительную силу.

– А я думала, центробежную.

«Гравитрон» еще не тронулся с места, а у меня уже кружится голова.

– Центробежная сила – это вторичная реакция, – отвечает дядя. – Она существует только благодаря центростремительной. Если ты возьмешь молоток, закружишься и вытянешь руку, центростремительная сила заставит предмет описывать изогнутую траекторию. Но ты почувствуешь, что молоток тянет твою руку прочь от тебя. Это центробежная сила – она жмет в противоположную сторону. Наш «Гравитрон» был сконструирован, чтобы заставить обе силы действовать друг против друга. Поэтому, когда пол отпадет, твое тело полетит вперед, совсем как молоток, если ты, вращаясь, отпустишь его. Так проще миновать портал.

Я фыркаю:

– Да уж… очень просто.

Я не особо задумываюсь, каким образом можно приземлиться на карусельных лошадок, не повредив важные части тела. На той стороне портала действуют иные законы физики; видимо, они и сыграют свою роль. И все-таки я не могу забыть о зеркале, которое разбила на выпускном балу. Оно разбилось и изранило меня.

– Если ошибешься, будет больно?

– Больно, но терпимо, – говорит дядя Берни, закрывая дверь.

Сквозь отверстия панелей откуда-то снаружи сыплются оранжевые искры.

– Именно так человек обретает мудрость. Стукнувшись башкой или разбив нос. Мы учимся на ошибках, не так ли?

Я похлопываю по висящему на шее дневнику.

«Но некоторые предпочитают забыть про свои ошибки, как Червонная Королева. Значит, они в жизни не научатся».

– Тут есть небольшой фокус, – добавляет папа. – Если присмотришься внимательней, увидишь, что одни лошадки отбрасывают тень, а другие нет. Настоящие – те, которые с тенью.

Я внимательно разглядываю карусель и, к собственному удивлению, быстро нахожу настоящих лошадок. При мысли о том, что меня с размаху бросит о стекло, сердце начинает биться быстрее. Я чувствую, как кровь несется по жилам. Да, я спрыгнула с бабочки во время грозы, но ведь на сей раз это не будет полетом. Никакого ветра, который помог бы мне. Я вообще ничего не смогу контролировать.

Теперь я понимаю, как чувствовал себя Морфей, сидя в машине. Ничего смешного нет, если взглянуть с его стороны.

Под ногами гудит мотор «Гравитрона».

Папа крепче сжимает мою руку.

– Это единственный способ пройти туда и спасти маму и Джеба. Просто держись за меня и прыгай вместе со мной. Теперь моя очередь расправить крылья.

Я нервно улыбаюсь.

– К слову о крыльях, – говорит дядя Берни, указав мне за плечо. – Надо их убрать. Портал маленький. Мы же не хотим, чтобы ты застряла.

Я хмурюсь. Уже привыкла, что мои крылья на воле. Они символизируют силу. Втянуть их не так уж трудно – я столько практиковалась в лечебнице, – хотя я начинаю по ним скучать, как только они пропадают.

Я стискиваю папину руку и не выпускаю ее, когда мы становимся напротив зеркальной стены. Дядя Берни держит сумку, потому что мы с папой еще новички. Ну или, точнее, папино выросшее тело еще не успело заново приспособиться.

Мотор гудит громче, и мы начинаем вращаться. Наши спины буквально прилипают к зеркалу. Мы пригвождены к месту, как насекомые, которых я когда-то коллекционировала. Легкие сжимаются, словно делаются меньше. Я так ошеломлена, что ничего не могу разглядеть, кроме размытых пятен в отражениях. Я сглатываю, чувствуя, как по пищеводу поднимается желчь.

И в ту секунду, когда я уже готова расстаться с яйцами бенедикт, папа кричит:

– Давай!

Слышится звук опускаемого рычага. Пол отпадает, а мы с папой летим вперед, держась за руки. Это немного похоже на то приключение в Стране Чудес, когда мы с Джебом преодолевали пропасть на чайных подносах.

Стекло несется навстречу. Я издаю крик… но зеркало прогибается, точно пузырь, обволакивает нас и подается. Мы проскакиваем насквозь и оказываемся в другом мире.

Папа выпускает мою руку. Некоторое время я продолжаю лететь, а потом оказываюсь верхом на карусельной лошадке, которая движется вместе с «Гравитроном».

Нас окружает теплая влажная вонь, словно мы оказались в застоялом болоте. Папа не преувеличивал, когда сказал, что здесь бесплодная земля. Свет исходит только от карусели. Вблизи лампочки оказываются люминесцентными жуками в маленьких стеклянных шариках. Над головой мерцает мутный серый свод. Он пуст.

Всё вокруг заволакивает черный туман, такой густой, что я не могу разглядеть землю, на которой стоит карусель. Стоит тишина. Даже механизм карусели вращается беззвучно.

Папа и дядя Берни сидят на лошадках впереди меня. Папин кузен Филипп, в одежде Червонного рыцаря, сидит на скамейке рядом с лошадкой дяди Берни. Я хватаюсь за латунный шест, который проходит сквозь мою лошадь. Центральный столб карусели покрыт крошечными треугольными зеркалами. Сквозь них видно внутренность «Гравитрона». Оттуда мы пришли, и туда рыцари должны каким-то образом вернуться. Это кажется физически невозможным, учитывая наши размеры по сравнению с узкими кусочками блестящего стекла.

Уровень адреналина, бурлящего в моей крови, начинает постепенно спадать, по мере того как останавливается карусель. Папа забирает сумку у дяди Берни и помогает мне слезть. Ноги у меня подкашиваются, словно я разучилась ходить.

Мы вместе, все четверо, выходим из круга света в никуда. Мои сапоги скользят, точно я шагаю по воздуху. Отчасти я ожидала, что под ногами будет хлюпать липкая грязь. Странный туман булькает вокруг коленей, затем спадает до щиколоток. Он похож на бурлящее горячее месиво, хотя мы остаемся сухими. Этот туман поглощает звуки. Он пожирает шепот, дыхание, шуршание одежды, шум шагов.

Вдалеке появляются светящиеся белые ворота. За ним вздымается железный купол, темный и угрожающий, точно гигантский перевернутый ведьмин котел.

Я медлю. План, который придумали мой дядя и его кузен – отвлечь глаз, чтобы мы с папой могли пробраться внутрь, – слишком опасен. Надев симулякровые комбинезоны, мы спокойно пройдем за ворота. Но нужно будет замаскироваться, прежде чем мы подойдем слишком близко – чтобы ворота не заметили нас четверых.

Я тяну за сумку, заставляя папу остановиться.

– Я должна кое-что тебе показать, – пытаюсь сказать я, но слова затихают, не успев сорваться с моих губ.

Дядя Берни предупреждал, что разговаривать здесь непросто. Я понятия не имела, что наши слова в буквальном смысле будет поглощать пустота.

Я беру сумку и надеваю комбинезон поверх одежды. Прозрачная ткань свободно висит на плечах и на талии. Я оборачиваю ступни длинными штанинами и завязываю их снизу, чтобы скрыть сапоги.

Вытянув руки, я начинаю усиленно думать о том, что меня окружает. Ткань съеживается; теперь невидимая одежка прекрасно сидит поверх всего остального. Я сосредотачиваюсь – и начинаю сливаться с фоном. Видны только кисти, которые торчат из волшебных рукавов. Остальное тело как будто исчезло. Если натянуть рукава до кончиков пальцев, я превращусь в летящую голову.

Филипп и дядя Берни кивают.

Папа быстро надевает невидимый комбинезон. Поскольку он не может говорить, то не в состоянии и спросить, где я достала камуфляж, или отругать меня за то, что я его украла. Он сует сумку под комбинезон, чтобы ее не было видно. Капюшоны скрывают наши лица, так что мы можем видеть через ткань, а нас не видно.

Наши сопровождающие шагают к воротам. Мы идем следом, держась на некотором расстоянии друг от друга, чтобы не столкнуться случайно локтями и не наступить на ногу. То, что казалось мне прутьями решетки, вблизи оказывается чешуйчатыми белыми щупальцами. Они извиваются, как змеи-альбиносы. Меня охватывает неожиданное чувство. Это не страх, не паника.

Это всеобъемлющее одиночество, такое же огромное, как пустота вокруг.

Где-то за воротами – два моих рыцаря, темный и светлый. Морфей наверняка разочаровался во мне, когда я совершила огромную ошибку и уничтожила входы и выходы его любимой Страны Чудес. А еще там Джеб, который полагает, что я отвергла самую чистую и преданную любовь, какую знала.

До сих пор я беспокоилась только об их физическом благополучии. А как насчет эмоционального состояния? Джеб думает, что я предала его. А Морфей охотно подтвердит это при любом удобном случае.

Может быть, мне следует волноваться не из-за кровожадных подземцев или странных животных. Смешно думать, что Морфей возьмет Джеба под свою защиту и будет ему помогать. Остается надеяться, что они каким-то чудом разойдутся, не поубивав друг друга.

Мое сердце рвется пополам – буквально. Это физическое ощущение. Очень больно. Под капюшоном-невидимкой я стискиваю зубы, заставляя себя не отставать от рыцарей.

Мы приближаемся к воротам. Они высотой с трехэтажный дом. Дядя Берни гладит щупальца-прутья. По толщине с ними не сравнится даже анаконда. Чешуя бугрится и расслабляется, и под ней перекатываются мышцы. Понятно, каким образом ворота убивают свою добычу. Одного сжатия достаточно, чтобы раздавить любого, кто попытается незаконно проскользнуть.

Такие ворота способны истребить целую армию. Не исключаю, что они уже это проделывали.

Мне так страшно, что я всхлипываю – хорошо, что туман поглощает все звуки. Один змеевидный отросток в центре ворот отделяется от остальных. Белый, продолговатый, похожий на венерину мухоловку, он устремляется к дяде Берни и Филиппу. Длиной он в половину человеческого роста. Сверху отросток раскрывается, и зазубренные края превращаются в ресницы. Изнутри выглядывает один-единственный глаз, серебристый, с щелеобразным черным зрачком, как у змеи. Я подавляю дрожь.

Ресницы медленно моргают.

Дядя Берни и Филипп неподвижно стоят впереди нас. Чешуйчатое создание витает над ними, словно обнюхивая с головы до ног. Оно вытягивается и заглядывает им через плечо, и я задерживаю дыхание, боясь, что тварь каким-то образом почует меня или папу.

Глаз прищуривается, а потом захлопывается и втягивается внутрь. Змееобразные прутья собираются пучками по обе стороны – точь-в-точь театральный занавес. Мы вместе проходим в ворота, и я чувствую, как у меня волосы встают дыбом, когда я прижимаю локти к бокам, чтобы не коснуться чешуи.

Я не дышу, пока ворота не закрываются у нас за спиной.

Мы с папой снимаем капюшоны и облегченно вздыхаем. Его брат и кузен хлопают меня по плечу, а затем поднимаются на каменные платформы, которые стоят по обе стороны ворот. Там же – рыцари, которых они сменяют. Вдалеке крутится вихрь пепла, похожий на белые торнадо, которые я видела по телевизору.

Между платформами, где мы и стоим, и остальным пространством Гдетотам – та же белесая пустота. Туман зеленоватый, как будто он насыщен радиацией. Если верить словам дяди Берни, этот туман, вместо того чтобы поглощать звук, засасывает всё, что пытается его пересечь.

Таким образом ворота отделены от прилегающей местности. Зеленый светящийся омут удерживает заключенных на расстоянии, не позволяя им штурмовать ворота. Сначала пленникам Зазеркалья пришлось бы справиться с вихрями, чтобы добраться до выхода. Другой глаз, тот, который раньше украшал внутреннюю сторону ворот, управлял этими бродячими ветрами. Рыцари сделали медальоны из его останков и теперь пользуются этой остаточной магией, чтобы безопасно входить в Гдетотам и возвращаться.

После короткого разговора с рыцарями дядя Берни спускается с платформы и протягивает папе механического голубя.

– Надо нажать кнопку на шее, – говорит он и показывает как. – Когда клюв засветится, запиши сообщение. Как только найдешь мальчика и доберешься до ворот Страны Чудес, дай знать, что все живы и здоровы. Голубь нас найдет. Он тоже покрыт железом, чтобы заключенные его не перехватили. У тебя сутки. Если мы не получим вестей через двадцать четыре часа, то отследим голубя по маячку и придем за вами.

Папа кладет железного голубя в сумку и пытается что-то сказать. Ничего не получается.

Дядя Берни кивает.

– У тебя еще не выработался иммунитет к черному туману, который ты вдохнул.

Он говорит громко, перекрывая шум вихря, который движется к нам.

– Твои голосовые связки не будут работать еще примерно полчаса.

Он показывает куда-то назад, и, повернувшись, мы видим приближающуюся воронку. Вокруг начинает бушевать ветер, косы хлещут меня по лицу и по шее.

– Помнишь, как это делается? – кричит дядя.

Папа кивает.

– Шагните внутрь и крепко держитесь друг за друга, – командует дядя Берни.

Он приподнимает медальон. Посередке светится белесый овал, по которому бегут красные линии, изломанные и тонкие, как кровеносные сосуды. Странный камень заключен в оправу из тусклого, похожего на латунь металла.

– Мы бы дали вам с собой медальон, но это слишком рискованно – вдруг он попадет не в те руки. Поскольку вы ищете того, кто попал сюда, я заставлю вихрь высадить вас в самом центре Гдетотам, где мы обычно оставляем заключенных. Но берегитесь. В последнее время местность стала непредсказуемой, а поскольку вихри связаны с ней, они сделались непослушными. Поэтому мы не гарантируем, что вы окажетесь именно там, где надо. Вот карта. Когда приземлитесь, ищите светящиеся зеленые ворота. Они на севере и на юге. Пусть они будут главным ориентиром. И главное, держитесь вместе.

Папа кивает. Дядя Берни обнимает нас обоих и подталкивает к приближающемуся вихрю. Я вижу, как папа сует руку под комбинезон и стискивает ремень сумки на плече. Он пристально смотрит мне в глаза. А я хочу прижаться к нему и спрятаться в папиных объятиях, как в детстве.

Но я взрослая девушка и королева. И именно я ответственна за всё случившееся. Больше никаких пряток. Я вскидываю подбородок.

Я готова.

Мы опускаем капюшоны, чтобы защитить лица от пепла, и вместе прыгаем в воронку, крепко держась друг за друга. Наши ноги отрываются от земли, тела кружатся. Несколько минут полета – и воронка раскрывается. Под нашими ногами – быстро приближающийся холм, покрытый снегом. У его основания растут тощие голые деревца. Я не вижу железного купола над головой. Между ним и землей – искусственный свод, который похож на оранжевое небо. Запах дыма щекочет ноздри сквозь ткань, как будто поблизости горит костер.

Нас выбрасывает на вершину холма, и от толчка мы расцепляемся. Папа пытается меня схватить, но скатывается по противоположному склону. Капюшон распахивается, и я вижу его лицо и шею. Чудовищное зрелище – как будто папу обезглавили. Я впиваюсь в землю ногтями сквозь ткань, покрывающую руки, в попытке ухватиться за снег. Но это вовсе не снег. Холм состоит из пепла, как и вихрь, который доставил нас сюда. Земля крошится под пальцами, и я скольжу, теряя папу из вида.

Я напоминаю себе, что он был здесь ребенком и выжил; на сей раз у него есть дополнительные преимущества – невидимость и полная сумка оружия.

Мое тело изгибается, капюшон облепляет лицо. Инерция тащит меня по пыльному склону. Кости так и дребезжат, пока я качусь по неровной поверхности. Наконец, достигнув подножия холма, я налетаю животом на камень размером с футбольный мяч. От удара захватывает дух.

Я пытаюсь отдышаться.

– Прямо праздник какой-то. И кто это у нас здесь?

Густой британский акцент – сущий бальзам на мое сердце.

Я вглядываюсь сквозь ткань капюшона и вижу Морфея, который смотрит на меня. В оранжевых сумерках он буквально сияет, и его волосы источают неяркий синий свет. Сиреневая рубашка под темно-синим пиджаком подчеркивает алебастровую белизну кожи. Полосатые брюки тесно облегают стройные ноги. На голове фетровая шляпа, сдвинутая набок. Хотя при этом странном освещении я не могу разглядеть бабочек на шляпе, но не сомневаюсь, что они там есть.

Морфей держит трость. Рукоятка в виде орлиной головы столь реалистична, что сделала бы честь любому таксидермисту. Трость обвивают крылья, а внизу торчат четыре лапы, покрытые золотистой шерстью, как у льва. Они снабжены когтями.

Морфей такой же изящный и эксцентричный, как всегда. Пребывание в этом месте его не сломило. Я очень счастлива, я хочу обнять своего друга – и вдруг замечаю, что драгоценные камни, которыми завершаются узоры у него на лице, сердито мерцают алым.

Он берет трость под мышку и придвигается ближе, опустив крылья. Гнев искажает тонкие черты Морфея.

– А я надеялся никогда больше тебя не видеть.