Читать книгу Не достигнуть координаты Х - А. Хён - Страница 10

Урок социальных наук обычно заканчивался моим яростным желанием курить.

Приносив всем вокруг извинения, отдав честь, присягу и что угодно профессору Штенбергу, я буквально первый выбегал из дверей библиотеки и наведывался в сломанный туалет напротив, который с недавних пор стал моей личной «курилкой».

Если курить и одновременно пустить воду из крана, запах в коридоре никто не почует.

Жизненные советы от старшеклассников.

От накуренного аромата скрываться не удавалось – на меня часто оглядывались в коридоре из-за него. Однажды профессор Уольтер сделал мне замечание перед уроком: в своём привычном забавном стиле он рассказал историю, как шёл позади меня до кабинета физики, и почуял дурманящий шлейф сигаретного дыма, исходящий тогда от моей куртки. В качестве наказания я сидел остатки перемены у открытого окна, проветривая себя и свою дурную голову.

Уольтеру не страшно попадаться с грехами.

На это у нас были другие преподаватели.

Когда я шёл в следующий класс, до меня дошло осознание, что время на перекур было выбрано неудачное. После социальных наук следовала математика, а мой преподаватель, мадам Долан, хоть и имела свой специфический юмор, но снисходительностью к ученикам, как у Уольтера, она не отличалась.

В классе все уже в привычном режиме собрались кучками у парт и что-то судорожно переписывали друг у друга, сопровождая свои действия нервными шутками и руганью. Преподавателя не было – наверное, мадам спряталась в маленькой комнатушке лаборантской, где она в привычном режиме проводила все перемены. Беззаботность царила только у парты Джин: она, с раскрытой книгой, полностью подготовленная к уроку, вела вполне себе культурный диалог с Виктором Полнаски.

Виктор говорит:

– Вообще, я тоже Паланика6 рано начал читать, – юноша задумчиво тупит взгляд. – Лет в четырнадцать. У друга в шкафу нашёл «Бойцовский клуб».

– Ты всё равно проиграл, – прыскает девчонка. – Я прочитала «Бойцовский» в двенадцать.

Полански оценивающе кивает, но не отрывает глаза от парты.

– Ну и как тебе?

– Преимущественно, мне понравился стиль, – мечтательно произносит Джин. – Сама история не особо. У него есть романы и получше.

Я подхожу ближе и замечаю в руках старый потрепанный экземпляр «Бойцовского клуба», и среди моих воспоминаний появляются затемненные кадры финчеровской экранизации, звонкий и жуткий смех Брэда Питта и идеальный сценарный ход, от которого моё сердце не стынет до сих пор.

Невольная улыбка всплывает на моём лице, но я замечаю кое-что ещё.

За тем самым романом и хорошим разговором об американской литературе скрыта домашка по тригонометрии, которую Виктор так незаметно списывает у своей подруги.

Парень на секунду отрывает голову и подмигивает мне.

Джин едва сдерживает смех.

– Кстати, раз уж речь зашла о стиле, – продолжает Полански. – Стиль Паланика интересный. Я начитался тогда, в свои четырнадцать, русской классики – Пушкина, Достоевского, Гоголя… В общем, фундамент своей культуры. А у них, сама знаешь, по десять страниц описания одного лишь пейзажа. Читать порой муторно. Не люблю я такое. Когда же я увидел «обрывочный» стиль Паланика, я был поражён. Не пусто, очень даже живо. Я тогда подумал – «неужели так можно было?».

Джин переводит взгляд на меня.

Мы оба поражаемся таланту Виктора скрывать преступления красноречием.

Неожиданно за моей спиной появляется фигура мадам Долан – я слышу звон её низких каблуков. Все присутствующие в классе замолкают, ручки перестают скрипеть по бумаге, и каждый с сочувствием переглядывается друг с другом. Джин нервно закусывает губу и тоже принимается молчать.

Не остановился только Виктор.

Он настолько увлекся разговором о Паланике, что не заметил прихода учителя.

Зато мадам Долан сразу же примечает его взглядом. Ехидная улыбка расплывается в её губах, в овальных очках мелькает блик солнца.

Красноречие Полански также удивило её.

– Что обсуждаете, юные математики? – женщина наигранно щурится.

Виктор резко отрывает голову и смотрит на неё.

Он проиграл.

– Современную литературу, мадам, – тут же вставляет Джин и пытается улыбнуться.

У неё буквально стучат зубы и дёргается глаз.

Долан удивлённо вскидывает брови.

– Правда? Неужели поэты начали сочинять оды на тригонометрическом языке?

Они проиграли.

Мадам Долан, прочувствовав собственную победу через наивные улыбки учеников, важно проходит к столу и продолжает:

– Надеюсь, вы хотя бы подготовились к сегодняшней контрольной, господин Эвграш-чен. Потому что домашнюю работу я у вас аннулирую, – женщина подходит к стеллажам с книгами. – То же самое касается и вас, мисс Бэттерс.

Мой русский друг беззвучно вздыхает.

– А если я напишу контрольную на ноль по воле случая? – спрашивает он.

Долан даже бровью не ведёт:

– Тогда, по воле случая, вы придёте на пересдачу в среду или пятницу.

– Мадам Долан! – Джин моментально оживляется и врывается в дискуссию. Преподаватель смеряет её взглядом. – А с домашней что делать?

Женщина снова одаряет нас своей ехидной улыбкой – в её руках уже держится толстый потрепанный том, хранившийся в стеллажах этого класса. Издалека мы замечаем потёртую надпись на корешке: большая четырёхзначная цифра, напугавшая нас своим массивным видом, и маленькая, едва заметная подпись под ней же «…задач по тригонометрии».

Я замечаю сожалеющие взгляды студентов.

Я так же нервно жду вердикт.

– Вам с Эв-храш-шеным, – Долан всегда с трудом, но всегда называет Виктора по настоящей фамилии. – Я подарю возможность исправить ошибки юности. Сколько было примеров в домашней работе? Тридцать?..

Долан пролистывает хрупкие страницы сборника и внимательно просматривает их.

Виктор нервно дёргает ногой.

Джин скрещивает руки на груди и тупит глаза в пол.

Спустя полминуты тревожного молчания в дуэте с шуршанием страниц Долан, прокашлявшись в кулак, провозглашает своё наказание. Она говорит:

– К пятнице, – женщина делает паузу, акцентируя внимание на сказанном. – Вы решите мне по шестьдесят задач с тридцать пятой по… сорок восьмую страницу, – учитель поднимает и вставляет: – Подите-ка сюда, грешники.

Джин и Виктор одновременно встают со своих мест и подходят к столу Долан.

Я стоял в двух метрах от места происшествия, но отчётливо слышал каждое слово, произнесённое преподавателем. Мадам Долан приподнимает хлипкий сборник и пальцем показывает раздел, задачи и содержание самих задач; сквозь стёкла очков она вглядывается в пристыженные лица своих учеников, пытаясь среди их раздражения найти признаки совести.

Мадам Долан продолжает говорить:

– Всё с подробным решением и каждым расчётом, – тут она усмехается. – Учтите: господин Ев-ра-шен решает чётные номера, а мисс Бэттерс – нечётные. Я ясно выразилась?

Моему взору представлены лишь спины друзей, но я чувствую, как от них веет злостью.

Грешники в синхрон произносят:

– Да, мадам.

Сборник переходит в руки юноши.

Они в тут же секунду разворачиваются и идут по разным углам кабинета: Виктор – подальше от Долан, к своему места у окна, а Джин – прямиком на меня.

Взгляд преподавателя резко останавливается на мне.

– Госопдин Прэзар, надеюсь, не соучастник? – спрашивает Долан.

Виктор, только услышав мою фамилию, сразу отвечает:

– Не трогайте Прэзара! – и добавляет: – Он вообще только из курилки.

У меня резко перехватывает дух.

Мадам Долан даже бровью не ведёт – всего лишь хмыкает.

Пронесло?

– Надеюсь, вы-то с домашней, господин Прэзар?

На её вопрос я удовлетворительно хмыкаю и готовлюсь сесть за парту с Виктором, но меня дёргают за рукав толстовки. Я смотрю на помрачневшее лицо своей подруги. От её немого предложения я не спешу отказываться – всё же, мой русский друг это поймёт и оценит. Мой рюкзак тут же приземляется на стул рядом с Джин; я медленно открываю его, беззаботно разыскиваю несколько листов, исписанных градусными мерами и тригонометрическими функциями.

Но его нет.

С моих уст, не слышимая никем, слетает ужасная и краткая ругань.

Девчонка ведёт бровью.

– Что, пропил свою домашку? – также неслышно интересуется она.

На моём лице расплывается привычная, ужасно тупая улыбка.

Чёртова математика.

– У нас ещё контрольная, – как бы невзначай бросает Джин.

Я чувствую, как моя улыбка тянется до ушей.

Чёртова математика.

Я безнадёжно смотрю на Джин.

Она усмехается.

Мы слышим звонок.

Мадам Долан тяжёлой, скособоченной походкой направляется по рядам и раздаёт задания контрольной. Я замечаю, как при виде заданий у моих одноклассников меняются лица: на них накатывает ужас, разочарование, печаль и злость.

– Вы прекрасно помните, что по завершению определённого раздела мы проводим контрольную работу, – вновь и вновь повторяет женщина. От её голоса по спине бегут мурашки. – Сегодняшняя контрольная – завершающая по тригонометрии. Здесь собрано всё, начиная со значений до построения графиков тригонометрических функций.

Лист с кучей толком несортированной тригонометрии оказывается и на нашем столе.

Я лишь взвываю от безысходности.

– Рано ноете, Прэзар, – бросает Долан. – У вас ещё аттестация в июне.

По классу слышатся хохотки.

Я расстроенно падаю на стол.

– У меня же только начало всё налаживаться, – бубню я себе под нос.

Я чувствую, как худые девичьи пальцы треплют мне волосы, и слабо улыбаюсь.

Мурашки бегут по спине от неожиданной нежности.

– Я не готовился, – виновато произношу я.

– Я знаю, – еле слышится надо мной.

– Я пил, – всё ещё убиваюсь я.

– И это я знаю.

– А что мне делать?

Пальцы на секунду замирают. Затем они вовсе сползают с головы, и через мгновение до меня доносится шорох листов и аромат замазки.

Голос Джин снова раздаётся рядом:

– Домашку она исправлять не будет, – по бумаге скребётся ручка. – Тройки по контрольной – тоже. Придёшь к ней на исправление в пятницу.

Пальцы снова треплют мне волосы.

– Подними голову.

Я еле отрываю своё страдальческое лицо от парты и смотрю на соседку. Джин демонстрирует мне несколько листов «А4» с готовой домашкой по тригонометрии. В верхнем углу листа замазана чья-то фамилия. Чуть ниже подписана ещё одна, от вида которой у меня всё сковывается внутри.

«Коул Прэзар, 11 класс».

– Я что, зря домашку делала? – раздраженно бросает Джин.

Я дрожащими руками беру листы и отрешённо всматриваюсь в аккуратно выстроенные графики и громоздкие выражения.

У меня нет подходящих слов для благодарности.

– Работа рассчитана на сорок минут, – вновь слышится властный голос Долан. Она встаёт на подиум перед всем классом и деспотически окидывает нас взглядом. – Можете приступать.

В классе нерешительно скрипят ручки и шуршит бумага. С дальних парт раздаются отчаянные вздохи – с тех самых, где сидел прежде я с Полански. Я осторожно оглядываюсь в ту сторону и ловлю на себе грозный, но при этом довольный взгляд Виктора.

Он остался там совершенно один.

Мы молча переглядываемся и киваем друг другу.

Я разворачиваюсь к своей проклятой контрольной и ошарашенно наблюдаю за тем, как Джин уже переходит ко второму заданию – приведению выражения. Девчонка увлеченно высчитывает значения функций, рисует окружности на черновике и медленно записывает ответы.

Я притворяюсь, что пишу что-то.

На моём черновике абсолютно пусто – а потом там появляются и числа, и буквы. А ещё маленькие динозавры. Джин случайно замечает моё произведение искусства и стыдливо улыбается, отведя взгляд.

В классе лишь нервно скрипят ручки и шуршит бумага. Мадам Долан, с зеленоватыми бликами на очках, напоминала Медузу Горгону – ученики резко каменели, встречаясь с ней глазами.

Я взял свой черновик, аккуратно обхватил ручку пальцами и остановился.

Математику можно исправлять в среду и пятницу до уроков.

Сегодня вторник.

Сегодня я подготовиться не успею.

Да и самостоятельно подготовиться вряд ли смогу.

По черновику быстро скользит ручка, оставляя неаккуратные надписи чёрной пастой. Я протягиваю лист Джин. Девчонка бегло читает надпись и слегка улыбается.

«Можешь помочь мне подготовиться к исправительной? Отплачу пачкой «Мальборо».

Джин быстро пишет ответ и отдаёт лист мне, продолжая работать с контрольной.

«Могу просто так помочь».

Я недовольно хмурюсь.

«Слишком жирно. Давай «Хершиз»7 хоть куплю».

Джин закатывает глаза.

«Если только карамельный».

Я поднимаю глаза на Долан и каменею.

Женщина подозрительно щурится, а я лишь глупо ухмыляюсь, подставив под щёку кулак и ожидая, когда она переведёт взгляд в другую сторону.

«Чёрт, я такой в последний раз в Хаскисе десять лет назад видел».

Джин собирает свои листы в кучу и подписывает работу.

«Поищи на Нильском. Супермаркет «15\86» вроде называется».

Девчонка встаёт из-за парты и направляется к мадам Долан.

Та оценивающе всматривается в предложенные ей бумаги и забирает их.

Мой чистовик абсолютно чист.

Задания контрольной и домашку я несу один из последних, и «мои» работы Долан принимает совсем под звонок. Преподаватель сразу же замечает замазку на листе с домашней работой и недовольно хмыкает.

– Похвально, – фыркает мадам Долан и прячет работу.

Я ухожу от неё с горящим чувством стыда и вины.

Джин уже собрала вещи и ждёт, когда толкучка у дверей кабинета рассосётся. Я стою рядом с ней, и мне становится ещё хуже. Когда мы выходим в коридор, девчонка замечает, что у нас ещё пара общих уроков и с сарказмом строит догадки, стоит ли ей красть меня у Виктора и в последующие разы.

Джин рассказывает ещё одну чрезвычайно интересную вещь – перед ней извинился сам Андре Стюарт. Правда, произошло это не вживую, а лишь в «директе» в «Инстаграм». Текст его извинения был скомканным, но девчонка нашла в его словах толику искренности – парень действительно жалел о своих словах и действиях. После, получив прощение, он даже подписался на Джин, из чего та сделала вывод, что, скорее всего, он – её фанат.

Я не могу долго держать все эмоции в себе.

– Джи…

– Ой, подожди, – подруга перебивает меня и смотрит вдаль. – Полански!

Среди толпы школьников мы быстро пробиваемся к нашему русскому другу. Джин обсуждает с ним случившуюся беду и спрашивает, как быть со сборником и когда он собирается делать очередную домашнюю работу. Виктор торопливо объясняет, что, если сама Джин не против, то он сделает домашку сегодня вечером и наверняка – если не стопроцентно – встретится со мной, чтобы передать сборник. Мне же быть почтальоном проще всех, ведь я каждый день вижусь с Полански, живу в одном доме с Бэттерс и совсем, совсем не имею своих дел.

Виктор обеспокоенно поглядывает на меня в течение всего диалога.

Затем он говорит, что очень хочет курить и оставляет нас наедине.

Джин тут же поднимает на меня глаза:

– Ты что-то хотел спросить?

Мы сворачиваем на лестничную клетку и слышим звонок на начало урока. На лестнице резко становится пусто и тихо – даже дыхание отдаётся эхом под потолком.

– Боже, нам ещё на третий этаж тащиться, – саркастично выдаёт девчонка, закинув голову вверх. – Мои лёгкие курильщика не выдержат.

Её ступни уже становятся на первые ступени, и я резко хватаю девчонку за руки. Джин сразу поворачивается. Мы неотрывно смотрит друг другу в глаза на протяжении долгого времени.

У меня не хватает смелости сказать всё, что действительно хочется.

Я туплю взгляд в пол и замечаю книгу в её второй руке.

– Дашь «Бойцовский клуб» почитать?

Её руки такие мягкие.

Джин непонимающе ведёт бровью, но потом тепло улыбается.

Она отводит взгляд первая.

Я замечаю легкий румянец на её лице.

– Ты не читал «Бойцовский клуб»? – спрашивает она.

– Нет, – с трудом продолжаю я. – Я мало читаю что-то, кроме… сценариев, анализов, статей… Просто это мой любимый фильм.

– Конечно, – говорит она и отдает книгу мне в руки.

Это явно не то, о чём я хотел ей сказать.

– Спасибо кстати, – бормочу я.

Джин улыбается:

– Да пожалуйста, – отвечает подруга. – Вернешь как прочитаешь.

– За математику, – уточняю я. – Спасибо за математику.

Я выпускаю её руки из своих и прижимаю девчонку к себе.

Джин не сразу понимает, что к чему, и я попросту жду её ответной реакции.

Физика совсем вылетает из головы. Проходит минута, две, четыре – это уже не столь важно. Время принимает отрицательный вектор и абсолютно не имеет смысла больше.

Мурашки бегут по коже, и вовсе не от испуга.

Джин обнимает меня ещё крепче и не собирается отпускать.