Читать книгу Тексты - А. Попов - Страница 5

Начну с того, что я был удивлен.

Моя сестра никогда не влюблялась по-настоящему. Я был в этом уверен и несколько раз пытался понять почему, но каждый раз, когда ломал голову над этой задачей, склонялся к одному и тому же немного странному ответу. Она боялась.

Да, по отношению к моей сестре все это звучит непривычно. Настолько непривычно, что многие из тех, кто ее знает, могут решить, что я говорю о ком-то другом. И я их пойму. Тому, кто имел возможность видеть, как она обсуждает с кем-то из подруг свои личные проблемы, подолгу выбирает одежду в магазинах и обстоятельно готовиться к встречам и вечеринкам, такая мысль вряд ли пришла бы в голову. Скорее наоборот, человеку могло бы показаться, что у нее какой-то сложный роман, полная драматизма личная жизнь, и, как ни странно, это тоже будет верно. Только бурные волны любовных приключений бушуют где-то на поверхности ее жизни, почти не производя изменений в ее глубине, или наоборот – то, что бурлит в глубине, никогда не выходит на поверхность. И я не могу объяснить это ничем иным, кроме страха.

Полагаю, она с ним не родилась. Являясь тонким и сильно чувствующим человеком, она поначалу просто боялась полностью отдать себя какому-либо чувству. А тут еще всякие несчастные и безумные романы ее подруг и знакомых: безответная любовь, ссоры, истерики, депрессии. Мои юношеские искания, надо думать, тоже не были образцом для подражания, так что все вместе это произвело на нее сильное впечатление. И впечатление это было непривлекательным.

В результате она выбирала не тех мужчин, которые ей нравились, а тех, кому нравилась она. Это обстоятельство долго не бросалось в глаза, поскольку, будучи весьма привлекательной особой, она нравилась многим и выбор у нее был достаточно широк и разнообразен. Но со временем я стал замечать, что даже в этом широком кругу она стала отдавать предпочтение тем, с кем было удобнее и кого могли одобрить другие. Что касается собственных предпочтений, они учитывались ею уже только потом.

Являясь человеком прямо противоположного поведения, я не скрывал своих мыслей на этот счет. Но не лез на правах старшего брата со всякими советами и поучениями, резонно, как мне кажется, полагая, что свою голову не приставишь. И вот, будучи такой редкой дамой, в чью личную жизнь я не вмешивался, она благополучно жила, вооруженная такой стратегией, не испытывая ни сильных увлечений, ни особых трагедий. Постепенно ее жизнь вошла в стандартную колею. У нее появился положительный симпатичный муж, подвизавшийся в каком-то выгодном деле, с квартирой, дорогой машиной и загородным домом, а у нее самой была хорошая работа в рекламном бизнесе и здоровый образ жизни. Поэтому, когда я однажды под утро услышал в трубке ее взволнованный голос, я был удивлен настолько сильно, насколько это возможно после бурно проведенного вечера.

– Саш, с Витей несчастье. Можно я сейчас приеду? – сквозь слезы проговорила она. И зачем-то спросила: – Ты дома? – по-видимому, от волнения забыв, какой номер она набрала, мобильный или домашний.

– Ну, приезжай, – вяло отозвался я, пытаясь сообразить, почему она называет своего мужа таким странным именем.

Дойдя до ванной, я окончательно вспомнил, что мужа зовут Марат. Значит, это не муж, в растерянности отметил я, но глубже в океан реальности мои прозрения не погрузились даже под действием холодной воды. «Витьку убили, убили Витьку…» – вертелось в голове на мотив позапрошлогодней песни. Я попытался укорить себя, напоминая, что смерть хотя и закономерная, но все же весьма серьезная штука, а не объект для такого идиотского стихосложения. Не помогло.

– Ты его не знаешь! – заявила сестренка, после того как я заставил ее снять мокрое пальто. И произнесла название небольшого подмосковного города, откуда он родом.

– Не знаю, – согласился я.

– Не знал… – всхлипнула моя бедная маленькая родственница. Я понял, что мотив вертелся не зря, и налил ей рому. У меня почему-то есть убеждение, что в случае несчастья нужно пить именно ром, поэтому в холодильнике стойко хранилась начатая бутылка. На черный день.

– Твой э-э-э… парень? – спросил я, когда она выпила.

– Друг, – шмыгнула носом сестра. – Старый.

Следует сказать, что, несмотря на всю внутреннюю и внешнюю нежность, она с раннего детства отличалась волей, собранностью и правдивостью. Причем отличалась этим не только от меня, что, вообще говоря, не так уж сложно, но и от большинства людей, которых я знал. Поэтому я поверил.

– У нас ничего не было, – пояснила она. Этому я тоже поверил, поскольку она всегда была еще и очень верным человеком.

– Из-за Марата? – зачем-то решил уточнить я.

– Да. Но не только, – убито ответила сестричка. – Я пойду умоюсь. У тебя машина на ходу?

И через полчаса мы выехали в тот маленький городок, где жил этот парень. Московские улицы были погружены в предутренний сон, мокрый и пустой асфальт напоминал декорации к ночным кошмарам, и откуда-то со стороны газонов пытался проявиться туман.

– Он пропал без вести, – пыталась объяснить мне сестра, хотя я уже давно все понял. – Ты представляешь, он пропал, а я совершенно не знала, что он пропал, что его ищут! Мне почему-то никто не сказал… И я узнала обо всем, только когда случайно услышала, что нашли тело. Где-то в лесу, около автостоянки. Ужасно. Из-за автомобиля! Так нелепо и глупо. Это был такой старый, старый «Опель».

Рекламные щиты бессмысленно излучали свои слоганы в ночную изморось. Перед светофором нас справа обогнал какой-то тип на «девятке», который несся далеко за сто. Я уже знал, что Витька некоторое время рисовал такие вот щиты, то есть делал их макеты, иногда придумывал идеи. Они с сестрой долго работали в одном агентстве, потом сестренка уволилась, стала соучредителем другой фирмы, и их служебные пути разошлись. Иногда они виделись. Витька был неудачно женат, пил, пытался писать картины. В последний год он ушел из семьи, собирался участвовать в каких-то выставках, снял квартиру в том городишке, куда мы ехали, – денег для того, чтобы снять квартиру в Москве, у него, видимо, не было. И, глядя, как в брызгах воды впереди исчезала дурная «девятка», я подумал, до чего странно устроена жизнь. Кто-то вот так вот тупо, нагло и безбашенно рискует всю жизнь и, здоровый и тупой, доживает до старости, а кто-то спокойный, славный и незаметный погибает из-за глупейшего стечения обстоятельств.

– Ну и чего мы, собственно, туда едем? – в очередной раз спросил я. Спросил скорее для того, чтобы отвлечь сестру. Наверное, на ее месте я поступил бы так же: не зацикливаясь на переживаниях, поехал, начал что-нибудь выяснять. В такой ситуации, наверное, главное – что-то делать.

– Хочу проститься, – решительно заявила сестра. – На похороны мне идти нельзя, тогда все поймут, но мне обязательно нужно успеть проститься.

– Ты представляешь, с чем ты будешь прощаться? – счел уместным предупредить я. Понимая, что чужие сомнения никак не повлияют на ее решимость.

– Представляю. Он лежал больше месяца, пока не стаял снег. И его вскрывали. Но понимаешь, я же больше его не увижу.

– То, что ты увидишь, уже давно не он, – мягко намекнул я, на что услышал неожиданно громкое:

– А так мне и надо!

Сестра сжала губы и уже в который раз сообщила мне, какая она сволочь и каким замечательным человеком был он.

– И почему это понимаешь так поздно?! Когда человека нет. Видишь все, видишь! Видишь, каким он был, и такая пустота, – всхлипнула она. – Он написал мне такие стихи!

Но стихов я так и не услышал. Потому что в этот момент толстый суровый мент вышел из своей стеклянной будки поста ГИБДД и презрительно махнул мне палкой.

Около пяти минут ушло на выяснение того, что у меня подлинные талон техосмотра, а также права и документы на машину и во всех этих документах все совпадает, а я – это и вправду я и вовсе не пьян, а примерный гражданин, который просто решил покататься на машине в четыре часа утра. И куда я еду, никого не волнует.

Я совсем не похож на сестру, и мою быкообразность сложно скрыть, как стильно ни одевайся, какие прически ни делай и какие сложные слова ни говори. Это началось очень давно, еще в первом классе. Один из старшеклассников, по имени Толик (его дурацкую фамилию я почему-то забыл), зашел как-то на перемене в наш класс и из всего многообразия моих сверстников выбрал именно меня. Я не знаю происхождения его потребности кого-то бить и унижать, не знаю, откуда в том подростке было такое любопытство к чужому страданию, потому что во всем остальном он, как я сейчас представляю, был нормальный парень, не изгой, не второгодник и не урод. Возможно, я ему кого-то напоминал, или на него просто что-то нашло и он так развлекался, а заодно развлекал и своих друзей. Но для меня его развлечения имели очень серьезные последствия, во мне появилась стойкая потребность стать таким, чтобы меня никто не смог побить. И, как я сейчас понимаю, именно эта потребность сделала меня таким.

Толик, Толик, что ты наделал…

Будучи школьником, а затем уже и студентом, я все совершенствовался и совершенствовался в тяжелом деле стояния за себя. Это чем-то напоминало процесс накопления, только я копил не деньги и не почтовые марки, а приемы и навыки, стили и программы тренировок. Я стал полным фанатом восточных единоборств, были дни, когда я думал только об увеличении собственной убойной силы, и этот процесс накопления вышел из-под контроля. Он стал ценен сам по себе, а мое тело и без того было не самым слабым и неловким. И вот это упорное стремление увеличивать мощь все больше и больше дошло до того, что когда я сбавлял темп тренировок, то с удивлением видел, что запущенный механизм боевого самосовершенствования крутится сам по себе и вещи, которые я не умел раньше, вдруг начинают получаться сами собой. Мое тело помимо меня тренировалось всегда, возможно даже во сне. А мозг привычно искал новые возможности для самозащиты. Пока в один прекрасный день я не испугался того, чего я могу. Могу походя, можно сказать, машинально.

Я не святой монах и живу не в горах. Я могу выпить, могу быть пристрастным. И после нескольких случаев, когда я едва не наломал дров, мне стало не по себе. Я сказал себе: «Стоп!», я бросил все это. Бросил в той мере, в какой это возможно сделать, не нанеся большого ущерба здоровью, но нечто в моем облике все равно несет отпечаток прошлых усилий, и как оружие, по словам древних шаманов, притягивает войну, так я притягиваю всех желающих кого-то побить. Как тогда, в первом классе. И всякие бандюги, войдя в ресторан, из всех посетителей почему-то продолжают выбирать вашего покорного слугу. Так что кто знает, может быть, это нечто было во мне и тогда, в детстве? Ну, как некоторое предвосхищение моей жизни, например?

И для этих уродов совсем не важно, чем я занимаюсь. Я мог бы торговать оружием или играть в симфоническом оркестре на скрипке, все равно на темной улице ко мне приставали бы недопившие и злые мужики, и, вот поверьте, как сильно ни пугай их могучей внешностью и изощренными восточными ударами, их желание сразиться со мной остается на редкость стойким. Хотя на самом деле я брокер. То есть торгую на бирже. Тихо сижу за компьютером и анализирую ситуацию на рынке акций; сопоставляю, кто что сказал и как это повлияет на котировки, что следует продавать, а что покупать. Но когда в нашу контору приходит очередной бандюган, желающий приумножить свои бабки с помощью наших мозгов, он, завидя меня, удивленно спрашивает:

– Ты брокер?

А когда я утвердительно киваю, начинает прощупывать:

– Ты Руслана Десантника знаешь?

Ну а если кто-то из недовольных клиентов начинает грозить разборками, как вы думаете, кого директор просит принять участие в переговорах?

Впрочем, моя работа не имеет никакого отношения к этой истории. Я просто хотел сказать, что жизнь научила меня не только приводить людей в бессознательное состояние, но и договариваться, если у человека все в порядке со слухом. А если совсем коротко, то с гаишником мы договорились, и наш путь по ночному шоссе продолжился. Только сестренка в мое недолгое отсутствие ввинтилась в свое горе еще сильнее.

– Это несправедливо! – всхлипнула она. – Все могло быть не так. Представляешь, мы могли бы все бросить, жить вместе и вечерами ездить по этой дороге с работы. Вдвоем. Он и я. В маленькую квартирку в пятиэтажке. Где-нибудь недалеко от леса. А по выходным… ездили бы по поселку на велосипедах. Все! Все было бы по-другому, и тогда бы они не сунулись! Ну кто так решил? Почему с нами все так?

– Козлы, – зачем-то кивнул я. – Ничего, попробовали бы они сейчас сунуться!

И мы, не договариваясь, посмотрели друг на друга.

Да, я, конечно, сам во всем виноват. Никто не тянул меня за язык, просто в очередной раз я сказал не то, что следовало, и в очень не подходящий для этого момент.

– Останови, я пересяду назад, – тихо и решительно сказала сестра.

– Да нет, ну это же детство какое-то, – попробовал возражать я, но тут мне голову пришла глупая мысль номер два, что это хоть как-то отвлечет ее, и я остановился.

Следующие несколько километров она провела свернувшись на заднем сиденье. Мы почти не разговаривали. Впрочем, она успела сообщить мне, что у нее есть электрошокер и что она умеет им пользоваться.

– Хорошо, – кивнул я.

– Тебе нужно остановиться, – сообщила она еще минут через десять. – Ну, как бы сходить в кусты.

– Здесь вдоль обочины ограждение. Остановишься – снесут.

– Хорошо, остановись, когда оно кончится.

Как бы не так, подумал я и как на зло понял, что остановиться все-таки придется. Во-первых, в бачке машины кончился омыватель, во-вторых, я перед отъездом из дома все-таки не посетил туалет. В ментовке он наверняка только для ментов, а в морге… для персонала. Так что остановиться все-таки нужно. И, как нелепо это ни выглядит, когда заграждение кончилось, я все-таки затормозил. По всем правилам, включив поворотник и свернув на какую-то то ли стоянку, то ли пустырь.

Конечно, то, что наш с сестрой крючок кто-то заглотит, казалось мне тогда полным бредом. Вероятность такого развития событий была ничтожно малой, да и мой снобистский «Сааб» малопривлекателен для угонщиков. Поэтому я был спокоен, и, когда сестра тихо сказала откуда-то из-под пассажирского сиденья:

– Саш, прости, что я тебя впутала в такую историю, – я просто легкомысленно поморщился и сказал:

– Да ладно.

– Да нет, это мне теперь все равно, а ты-то тут совсем ни при чем.

– Хорошо, прощаю. Бди, – сказал я и вышел из машины.

Темный, таинственно шумевший верхушками лес, мокрая трава, холод. Как вы догадываетесь, я не стал отходить далеко от машины. Я просто сделал пару шагов к ближайшей канаве и начал увеличивать, находящееся в ней количество жидкости за счет содержимого моего мочевого пузыря. И тут…

На одном из не очень высоких уровней обучения восточным единоборствам учат отражать невидимые удары. Сзади становятся два или больше новичков и начинают отрабатывать на вас то, что им только что показал мастер. А вы должны ставить блоки, не видя, кто и как бьет. С тех веселых времен я хорошо чувствую, когда на меня кто-то замахивается сзади или даже просто смотрит, и без проблем могу, не оглядываясь, отразить удар в спину. Но ни один сэнсей не учил меня писать и отражать удары одновременно. Поэтому я только сместил центр тяжести и пригнулся. К тому же одной рукой я держал пенис и мог осмысленно действовать только второй. Но, как бы то ни было, тот гопник, который хотел трахнуть меня ногой, скользнув пяткой по моей куртке, облитый мочой полетел в канаву. Однако трава была скользкой, а мои ботинки – с гладкой подошвой, поэтому я тоже не удержался и как был, с вынутым пенисом, заскользил в канаву за ним. Что и предопределило драматичность дальнейших событий.

Во-первых, у любителя драться ногами был сообщник, который, воспользовавшись моим неловким положением, стрельнул в меня из газового пистолета каким-то ядреным газом; во-вторых, еще кто-то попытался заехать мне металлическим носком ботинка под коленную чашечку. Короче, до боли знакомая ситуация, меня снова мочили какие-то придурки.

Было темно. Помню, я хотел отвести их подальше от машины, но из-за ошпаренного газом лица и боли в ноге перестал ориентироваться. У меня была информация, что их трое и что одному я, кажется, сломал руку, отнимая пистолет. Но оказалось, что и тут я ошибся. Их было больше. Потому что после нескольких секунд возни я услышал крик моей маленькой сестренки. Там наверху остался кто-то еще. Внутри у меня что-то лопнуло, и тут началось.

Кажется, я вспомнил все, что умел. И даже придумал что-то свое. Во всяком случае, трое нападавших куда-то пропали, а те двое, которые в свете фар подъезжающей машины куда-то поволокли сестренку, здорово пожалели, что сделали это. Если, конечно, успели, поскольку лишились сознания неожиданно быстро. И те уроды из подъезжавшей «девятки» (не помню, сколько из оттуда повыскакивало), видимо, рады бы были уехать, но моя сестренка все-таки подобрала выбитый у нее из рук электрошокер, и к одному из них я так и не успел приложить своих усилий. Но машины все подъезжали и подъезжали. Меня стали крутить какие-то идиоты в форме и бронежилетах – тогда я еще подумал, а вдруг это правда менты, и просто как следует приложил их о «девятку». Кто-то выстрелил, я отскочил за эту гребаную машину, а сестренка, которая ни разу в жизни не участвовала в грубой мужской драке, выхватила из кобуры одного из псевдоментов пистолет и спокойно, как агент из голливудского фильма, залегла за колесом моего «Сааба».

– Не стрелять, это потерпевший, – закричал кто-то высоким, почти визгливым голосом. На что я заметил, что потерпевшим сейчас будет он сам. И только тут понял, что синие всполохи – это не рябь в моих пострадавших глазах, а милицейские мигалки.

Я вытер лицо подкладкой куртки и начал немного видеть. На освещенную фарами площадку около дороги выходили все новые и новые люди. Какие-то орлы в бронежилетах и с автоматами, озабоченный мужик в мятом плаще. Сестренка, отряхивая куртку одной рукой и не выпуская пистолет из другой, буднично появилась из кювета. Я тоже вышел и начал некрасиво материться, пока один из ментов не указал куда-то вниз и я не понял, что до сих пор хожу с вынутым из брюк пенисом.

В милиции было тепло, пахло ДСП, грязной верхней одеждой и чем-то тухлым. Мы сидели в кабинете с несколькими письменными столами еще советских времен, молодой парень в углу заполнял какие-то бумаги. Сестренка иногда улыбалась мне с соседнего стула грустно и одновременно подбадривающе; из-под волос около уха у нее торчала полоска пластыря, а оторванный рукав пальто был приколот английскими булавками. Сам я пил пятую или шестую чашку кофе, немного болела нога и саднило щеку, подвергшуюся газовой атаке. А где-то в соседнем кабинете играло что-то типа «Русского радио». Которое я ненавидел.

Возможно, кому-то после драки и бывает хорошо, но только не мне. Я чувствую себя словно окунувшимся в некую грязь, не удержавшимся, нарушившим какое-то важное правило. Особенно если навешал кому-нибудь чересчур сильно. А я, судя по всему, снова навешал.

Вошел усталый майор с худым лицом и грустными глазами.

– Все нормально, радуйся, – кинул он мне. – Череп цел, просто сильное сотрясение, уже очухался.

– Угу, – кивнул я.

– В общем, спи спокойно, все спишем на сопротивление при задержании. Инвалидностей не будет.

– А если бы были?

– Что «если бы были»? Ну, были… Ты давай не умничай! А что вы тут говорили? Ну, про цель поездки. Какое-то опознание.

– У нас тут эти сволочи друга убили. Приехали проститься. – Отношения моей сестры с покойным Витей не поддавались короткому объяснению, но я попытался сделать его, как мог.

– Что ж, понятно, – почесал затылок майор. – Значит, хотите, чтобы вам опознание сделали. Ну, чтоб проститься, значит, без жены. Понятно. Хотя и не очень. В морге проститься? В холодильнике? Вообще охренели. А какой номер дела, как фамилия потерпевшего?

Сестра назвала фамилию.

– Так, – сказал майор и сосредоточенно посмотрел куда-то в сторону. А сидевший в углу парень прекратил писать. – Так! Следователь по вашему делу в задержании участвовал. Должен быть еще здесь, – озабоченно проговорил он и быстро вышел.

Парень в углу начал писать еще усерднее, и мне все это как-то не понравилось. Возникло чувство, что нечто изменилось, и, видимо, не в нашу пользу, но в голове было пусто. Точнее, густо. То есть стоял густой-густой туман, в котором было крайне сложно распознавать мысли. Какая-то часть сознания зачем-то просчитывала, как быстрее всего отключить пишущего сотрудника – получалось, что самый спокойный и тихий вариант – проткнуть ему горло авторучкой, которая у него в руке, – другая часть сознания осуждала это занятие, полагая, что мысли на эту тему вредны и бессмысленны, в то время как еще какая-то часть уже просто спала.

Зазвонил телефон.

– Да! – напряженно ответил боец ручки и протокола и, быстро выпроводив нас из кабинета, скрылся где-то в недрах коридора.

– Вообще… как в каком-то кошмарном сне, – помотала головой сестра.

– М-м-да. Зато мы их сделали, – попытался понять ее настроение я.

– Да. Зато… Прости, что я тебя во все это втянула. Я на самом деле совсем не хотела, чтобы так…

– Да ладно, это же все какая-то чудовищная случайность.

– Нет, совсем, увы, не случайность. Если жить так, как все это время жила я, это закономерность. Словно кто-то заставлял, тянул меня по жизни таким идиотским образом. Ну вот, я опять себя оправдываю. – Сестра вздохнула и с ненавистью уставилась куда-то на зеленую стену.

– Брось, у тебя правда были причины, – слабо возразил я.

– Да! Когда причины сильнее тебя, все так и кончается. Скажи – только скажи правду, – тебе за меня очень стыдно?

Я напрягся и приготовился возразить более масштабно, но в это время снова возник майор и раздельно, внятно и официально назвал меня по имени и отчеству.

– Зайдите в двести шестую комнату, там майор Сергеев, у него к вам несколько вопросов, – докончил он свое обращение.

– Как? – встрепенулась сестра.

– А я пока переговорю с вами. Только, – наклонился он ко мне, – только повежливей с ним, хорошо? Он пострадал при задержании. Но кто знает, мы же эту банду который раз с поличкой пытались взять. Если бы не это, он бы мог и табельное оружие применить.

Двести шестая комната была почти точной копией той, где мы с сестрой пили кофе. А майор Сергеев – увеличенным первым майором, причем увеличенным преимущественно по горизонтали. Только немного бледный и с пластырем на лбу.

– Так. Скажите ваши фамилию, имя и отчество, – тускло попросил он, и я уже в третий или в четвертый раз за вечер произнес свои анкетные данные.

– Так. Значит, где и когда вы познакомились с Терещенко Виктором Анатольевичем?

– С кем познакомился? – не сразу понял я и около секунды смотрел на ручку второго майора. Это, конечно, тоже не табельное оружие. Ручка выглядела слабой, слабее, чем у того первого парня, но, если вложить в нее хороший толчок энергии, она должна спокойно пробить ткани. В принципе, это можно сделать даже травинкой. Нужен только какой-то ложный отвлекающий жест, и потом, когда я одновременно возьму этот пластиковый стержень с обгрызенным кончиком, выдвину правую ногу назад и возникший импульс направлю вместе с ним майору в грудь, табельное оружие ему уже не понадобится. Никогда.

– Господи, да я-то с этим парнем практически не знаком! – в отчаянии вырвалось у меня.

– Так… – Наступила небольшая пауза. – Значит, вы не знаете гражданина Виктора Терещенко? Я вас правильно понял?

– Да.

Расстраиваясь на себя и свои мысли, я попытался объяснить, что сопровождал сестру. Я говорил как можно мягче и вежливее. Интересно, а применил бы этот Сергеев табельное оружие, если бы я просто защищался от этих уродов? Один ото всех. Вполне бы применил. Ему бы ничего не было. А может, и нет. Кто его знает, так сразу и не скажешь. Еще один аргумент в пользу того, что жизнь нельзя прожить заочно.

– Сопровождал сестру, – тем временем старательно записал майор. – А она чего, сама машину не водит?

– Водит, – вопросы Сергеева нравились мне все меньше и меньше, но я покорно объяснил, что машина сломалась и что с сестрой кому-то надо было ехать.

– Так, – мой собеседник поставил точку и отложил бумагу в сторону. – Значит, если вы не знаете Терещенко, у меня лично к вам никаких вопросов нет.

– А если бы знал?

– Не понял. Вы же сказали, что не знаете.

– Просто интересно, – сказал я. – В общем, хочу понять, во что влипла моя сестра. Она-то знала.

Сергеев насторожился и посмотрел на меня как-то странно.

– Нет, что, у них такая любовь-морковь была, да? – вдруг спросил он, и в его глазах мелькнуло что-то такое, что я бы не назвал плохим или хорошим. Это было что-то человеческое, то есть такое, что наводило на ответ: никакого табельного оружия этот парень бы не применил. Во всяком случае, стрелял бы не на поражение.

– В том-то вся фишка, что ничего такого не было. А любовь была. Понимаешь?

– Что, совсем нереализованная? – не поверил майор. И почесал затылок. – Ладно, значит, так, посиди пока в коридоре, а мы с ней кое-что уладим, и все. Всякое, конечно, бывает…

Выпроводив меня из комнаты, Сергеев запер кабинет и быстро куда-то ушел.

Что-то не так, решил я, но оставалось только ждать, и я ждал. Я переместился в то место, где находился кабинет, скрывавший мою сестренку, и, устроившись поудобнее, поглощал покой. Так называл одно незамысловатое, но очень действенное упражнение мой старый восточный учитель. Оно заключается в том, чтобы просто сидеть, расслабив плечи, шею и еще некоторые группы мышц – у каждого свои, – и видеть исходящий из неподвижных предметов покой. Ну и, разумеется, его поглощать, чтобы собственное тело так же наполнялось покоем и, следовательно, силой. Но то ли окружавшие меня стены и стулья изначально не содержали покоя, то ли его вытянул кто-то сидевший тут до меня, в мозг лезли всякие нехорошие догадки, и вместо покоя я был наполнен с ног до головы сплошным беспокойством.

– Пошли! – Это произошло неожиданно. Дверь кабинета отворилась, но вместо сестры из нее появился майор Сергеев. Впрочем, он чесал затылок, а этот жест, как учат психологи, вроде не предвещал на мою голову новой беды. Но даже если бы и предвещал, я бы все равно пошел следом.

– Дело в том, что тут такая петрушка приключилась… – Рука Сергеева переместилась с затылка в ту область головы, которая расположена за ухом. – Бывшая жена этого Терещенко сделала ложное опознание. То ли морг так подействовал, то ли специально: он же до сих пор у нее в квартире прописан, а по свидетельству о смерти выписывают быстро. Так что жив ваш Терещенко. Жив и здоров, а погиб другой человек, личность сейчас устанавливаем. Вопросы есть?

На улице пахло утром, сыростью, желтыми листьями и скорым рассветом. После бессонной ночи и сидения одетым в теплом помещении тело бил легкий озноб. Зато глаза сестренки сияли радостью и слезами. И я, конечно, тоже был ужасно рад, а когда я рад, я становлюсь активным и начинаю много говорить.

– Значит, так, сейчас купим чего-нибудь выпить. Он теперь, оказывается, в Ивантеевке квартиру снимает, адрес я записал… Как раз купим – и как нагрянем! Успеем еще до того, как он на работу укатит. – Я сыпал предложениями, начисто забыв и о своей работе, и об усталости. У меня было чувство, что это наши безрассудные действия спасли его. Конечно, я не задавался, даже внутренне: ведь в первую очередь мужество, верность и смелость моей славной сестры воскресили этого парня, но и моя бессонная ночь, слезящиеся глаза и ушибленная нога тоже внесли свой вклад. У нас получилось! Честное слово, я был готов поверить, что это именно так. Что судьба поддалась нашему напору, счастливый случай протиснулся в пробитую нами брешь и прочей пафосной чепухе, которую хотелось молотить и молотить. Но я сдерживался.

В ответ сестренка молчала и редко всхлипывала. Примерно в таком состоянии мы вышли из ментуры, сели в машину и проехали несколько километров в сторону кольцевой дороги. И попали в пробку.

– Да, смешно все получилось, – подала голос она.

Вокруг нас двигались и останавливались машины многочисленных областных жителей, ехавших на работу в город, моросил дождь, монотонно работали дворники, и сквозь радость тело начинала снова охватывать усталость.

– Слава богу, что не грустно, – ответил я. – А главное, не скучно.

– Знаешь, так страшно! Ужасно, что все могло произойти именно так.

– Ничего. Все к лучшему, – зачем-то ляпнул я, с трудом понимая, что именно имею в виду.

– Да. А… ты на работу не опоздаешь?

Вопрос мне как-то сразу не понравился. В нем чувствовались знакомые, привычные интонации, и я снова насторожился. И насторожился вовремя, потому что какой-то торопыга на БМВ вдруг нагло въехал в мой ряд и резко затормозил.

– Опоздаю? Конечно, опоздаю, – ответил я после небольшого ругательства. – Но ты не переживай, позвоню, совру что-нибудь.

– Спасибо, – вздохнула она и уже в который раз набрала номер Витькиного мобильного телефона.

Телефон, судя по всему, был по-прежнему выключен.

– Знаешь, а это как-то неудобно.

– Что неудобно? – начал злиться я. – Ты прошла через такое… Ты чего?

– Нет, Саш, нет, неудобно. Вдруг мы приедем, а он там не один? Как мы будем выглядеть?

– Абсолютно нормально!

– Нормально? Мы?.. Ты ведь не знаешь, какой он иногда бывает. Потом, подумай, где эта Ивантеевка и где сейчас мы.

На этот раз сестра говорила дело. Мы все-таки слишком долго просидели в ментовке, пробки, судя по всему, были уже и на кольцевой, и в славное место под названием Ивантеевка мы могли запросто приехать не раньше одиннадцати.

– Ладно, а где он сейчас работает?

– Не знаю. Сейчас попробую позвонить на старую работу, – отозвалась сестра.

Но на старой работе никто не брал трубку. Мы не сдавались, сестренка звонила по каким-то другим номерам, но те или не отвечали, или, если ей все же удавалось вырвать кого-то из объятий сна, не знали о нашем Витьке никаких последних новостей. Зато их знала сестра, и ей пришлось почти полчаса объяснять каким-то своим разбуженным подругам, что он жив, здоров и какая идиотская произошла ошибка. А на пятом или шестом разговоре села батарейка ее телефона, и в Москву мы въехали в тишине.

– На, попробуй, может, заработает, – предложил я ей свой «Эриксон», отказывавшийся работать после ночных событий. Но и тот не пошел нам навстречу.

– Выключается, – грустно улыбнулась сестричка. – А может, это и к лучшему? Я сейчас в таком виде. Мне… мне надо побыть одной.

– Да-а-а… – выдохнул я. Затем краем глаза посмотрел на нее. Выражение лица сестренки наводило на мысль, от которой на душе становилось еще более грустно, чем тогда, когда мы ехали по этой дороге ночью. Она к нему не приедет. Никогда.

Опыт не раз показывал мне, что лезть в дела влюбленных опасно, бессмысленно и, в принципе, неправильно. Любое вмешательство в их отношения сразу делают тебя виновным во всех их проблемах. Впрочем, немного отвлекшись, замечу, что невмешательство тоже не спасает. Но в тот раз мои потуги сдержаться все же помогли, и я очень мягко заметил, что она может поступать как сочтет нужным и что, в конечном счете, решать ей.

Я и сейчас думаю, что сказал тогда в целом верно. Давление на сестренку обычно вызывает прямо противоположный результат. Во всяком случае, если это давление исходит с моей стороны. Хотя потом я все же немного добавил.

– Только учти, – позволил себе мягко заметить я, – ты офигительно красивый, смелый и мужественный человек, поверь мне, я понимаю, о чем говорю. Только ты смелая, если речь идет о ком-то другом, а не о тебе самой. А чем дольше ты будешь ждать, тем будет труднее. Подумай, произошло чудо, реальное чудо, и нужно ловить этот чудесный момент. Здесь и сейчас. Таково мое скромное личное мнение. Всё.

– Отвези меня к себе, я подумаю, – сказала она еще тише. И мой страх перерос в панику. Я решил, что своими речами только порчу ситуацию, поэтому всю оставшуюся дорогу мы не разговаривали.

Оказаться дома и не упасть на постель, не закрыть глаза и не провалиться в сон представлялось мне грубым издевательством над организмом. Однако я не упал и не провалился, а с неожиданной деловитостью и даже педантизмом начал собираться в свою контору. Страх за сестренку вызвал защитную реакцию, и память подсовывала моему уставшему мозгу дела, которые нужно было сделать именно сегодня или еще вчера; список этих дел пух вместе с ним и постепенно вытеснял из сознания проблемы моей нежной родственницы.

– В холодильнике остатки салата, творог и сыр, – перечислял я ей. – Если дозвонишься и уйдешь раньше, чем я вернусь, отдай ключ в двадцать третью, Клавдии Михайловне. А еще лучше – тащи Витьку сюда. Компьютер не включай, он сразу выйдет на «Рейтер», пойдут одни графики. Если будут вопросы, звони, но с половины двенадцатого у меня переговоры…

– Хорошо, – тускло кивнула она, закрывая за мной дверь. – Если будет звонить Марат… скажи, что у меня легкое сотрясение мозга. Упала с лестницы в твоем подъезде, ладно?

– А ты думай, – кивнул я и обреченно побрел вниз по лестнице. – А еще лучше – не думай…

Я рулил знакомой дорогой к офису, и в голову лезли грустные мысли. Собственно, чего мы боимся? Всякой ерунды. Остаться без денег, заболеть, попасть в катастрофу, того, что случится война. А о чем думаем? О том, где заработать, что купить, куда пойти и какое мнение о нас складывается у начальства, клиентов и существ противоположного пола. И так вот живем. Живем и почти не думаем о том, для чего родились, и совсем не боимся, что чего-то не сделаем, не проживем, пройдем мимо. А ведь, казалось бы, так просто – возьми и разверни свой страх наоборот. И – окажешься в реальной жизни.

Я бы не сказал, что вся эта философия сильно отвлекала меня в тот день от работы, но где-то на уровне подсознания размышления на эту тему, видимо, никак не могли остановиться. Поэтому под вечер я не выдержал и сделал то, что запрещал себе делать до этого. Я вошел на сайт одноклассников, залез в раздел своей школы и начал искать Толика. Того самого. Мне почему-то всегда было чувство, что этому человеку очень нужна помощь. И необъяснимое убеждение, что понять и помочь ему могу только я.

С этого все и началось. А что касается сестры… Да, Бог с ней, с сестрой. Надеюсь, она когда-нибудь влюбится.