Читать книгу Заглянувший. Исповедь проклятого - А. Райнер - Страница 3

Когда Господь хочет приставить к человеку ангела,

он посылает ему сестру.

В эту историю сложно поверить, но у вас есть выбор. А у меня нет ничего ценнее воспоминаний. Это дар свыше, и я делюсь им, пересказывая пережитое за пределами физических реалий. Говоря проще – я был мертв.

Жил ли я ДО? Точно помню, что пытался. И конечно, задумывался о смысле таких попыток. Как и любой нормальный человек, задыхался от недостатка информации о том, кто я. О том, что ждет меня, когда сердце преданно отстучит тихий последний раз.

Реинкарнация? Ад или Рай? Или, может, сансара?

Идея слепой веры в какую-то религиозную условность внушала недоверие.

Я встречал много так называемых «верующих». Особенно раздражали те, кто пытался навязать свою религию. Меня корили в несоблюдении постов, в неверной трактовке тех или иных святых писаний, даже угрожали адом и расплатой за то, что не смирен и не каюсь.

Эти «верующие» люди были ничем не лучше остальных. Религия не помогла им навести порядок в жизни или обрести умиротворение. Так же как и все, они выпивали, сплетничали, объедались, гневались, изменяли, словом – имели изрядный набор пороков. Только в осуждении других им не было равных.

Самое смешное – они на полном серьезе думали, что попадут в рай только за то, что навесили сами на себя ярлык верующего. Вместо того чтобы направить силы на изменение окружающего мира к лучшему, они упорно пытались всучить свою бездоказательную правду в бестолковых случайных спорах.

Спорящий – всегда проситель. Негласно он просит, чтобы к его аргументам отнеслись заинтересованно, поскольку нуждается в признании. Но в вопросах веры ни аргументов, ни доказательств нет.

Я был умен, начитан, успешен. Добивался поставленных целей, не доверяя предчувствиям или домыслам. Опирался только на логику и факты. И не возникало в жизни таких моментов, когда бы я действительно поверил хоть на мгновение в существование богов или иных миров. Однако я не был ярым атеистом.

Напротив – привычка допускать вероятности вселяла слабую надежду на существование загробного мира.

В отличие от большинства людей, я не испытывал страха перед смертью, просто хотелось удостовериться в том, что хотя бы за гранью существует справедливость. Но как я не искал в научных трудах подтверждения жизни после смерти, успехом поиски не увенчались. Теперь же знаю – духовное не поддается математическим расчетам, не подчиняется физическим законам, но даже если бы подчинялось – дух никогда не позволил бы себя измерить в соревновании научных величин.

Не там нужно было искать, но я жаждал фактов.

Моя ли в том вина? Все, что происходило со мной от рождения до смерти – не более чем НИЧЕГО. Пустое, бессмысленное, безнадежное, оставляющее только тягостные смутные образы. Единственным светом, смыслом, ценностью, тем, без чего я не знал себя, была моя сестра-близнец. Нам не нужно было разговаривать, чтобы знать мысли друг друга, достаточно было взглянуть в глаза или дотронуться.

С рождения мы были словно привязаны друг к другу. И привыкли открыто выражать любовь – держались за руки, часто обнимались и смеялись. Наши глаза блестели. В детстве это казалось естественным, но позже начались проблемы. Косые взгляды, лишние вопросы, грязные подозрения. Наши чувства стали ненормальны для общества, мы слишком напоминали влюбленных.

Про себя я все отрицал, твердил, что наша любовь – самая чистая на свете, но где-то глубоко внутри обреченно сознавал – подозрения небезосновательны. Прикосновения были единственной доступной роскошью, и мне все больше хотелось явного выражения любви.

Мой взгляд стал чаще задерживаться на ее губах. Мне хотелось провести рукой по ее гладкой коже, по блестящим волосам, вдохнуть их аромат. Хотелось слиться с ней воедино и больше никогда не разрывать обретенную связь. Я взрослел, сгорая заживо. И сходил с ума от невозможности прекратить агонию.

Во мне поселился страх, что она догадается о моих порочных чувствах и это разрушит ее хрупкий мир, в котором не существует даже понятия предательства. Я предал ее. Но, по крайней мере, удавалось сохранять это втайне.

Отныне, глядя на нее, я регулярно ловил себя на мыслях, превращавших меня в чудовище для себя самого. В чудовище, с которым необходимо бороться. Я стал избегать ее взгляда, прикосновения теперь были непозволительны. С огромным усилием я все чаще отказывался от ее общества, замыкаясь в себе.

Но как бы я не боролся с наваждением, в те редкие моменты, когда я видел ее перед собой, ко мне возвращались запретные чувства, вспыхивая с новой безудержной силой. Она была той же девчонкой, которую я всегда любил, с теми же ясными глазами, наполненными светом, коим больше не обладали ни одни из известных мне человеческих глаз.

Видя этот свет, испытывая страстное желание соединиться с ним, я отчетливо сознавал, что проклят навеки. Чудовище внутри было неподвластно мне, становясь все мощнее.

В те моменты, когда я был готов допустить существование бога, все сводилось к тому, что я вновь проклинал его. Он допустил столько грязи и боли, позволив появиться самому уродливому, неблагодарному и убогому существу под названием человек. Существу, творящему зло.

Только уродливый бог мог допустить такое.

Только убогий бог мог допустить, чтобы брат желал родную сестру. Грешный бог, породивший по своему подобию грешных детей, а после упивающийся их страданиями. Бог – жестокий, циничный, психически больной извращенец с последней стадией нарциссизма. Уж лучше совсем отказаться от идеи его существования, чем разочароваться в нем так глубоко, как разочаровался я.

Хотя… когда о нем рассуждала сестра, я слушал ее без раздражения. Ее представления никогда не унижали моей точки зрения, она не навязывала своего бога и не заставляла отказаться от убеждений. Она рассказывала милые светлые сказки, и, слушая их, становилось легче. Но лишь от того, что ее разум не замутнен грязью окружающей действительности.

Я бы никогда не отважился разрушить ее картину мира собственными доводами, подчерпнутыми из научно-исследовательских работ, опровергающих концепцию божественного творения. Да и она, выслушав приведенные доказательства и усмехнувшись, без труда подобрала бы собственные логичные контраргументы. Она любила исходить из того, что невозможно доказать отсутствие бога, и потому подобный спор завершился бы ничьей.

Как бы то ни было, для меня всегда оставался загадкой тот факт, что рассуждения ученых лишали жизненных сил, мир тускнел и выцветал, а щебетание сестры о высшем разуме хоть и казалось глупостью, но вносило в мою жизнь хотя бы мимолетное, но все-таки счастье.

И я запомнил тот день, когда задорные огоньки в ее глазах стали меркнуть. И запомнил каждый последующий день. Шепот за спинами превратился в отравляющий смех и угрозы. В ее мыслях тоже завелся отвратительный паразит, который каждую секунду готов был напоминать о неправильности наших чувств.

Я молил небеса, желая избавиться от греховной любви, но измучавшись, в итоге отрекся разом от всех богов. Принял решение переключиться, переступить себя, переступить ее, стать холоднее. Она прекрасно все понимала, даже подыгрывала, чтобы было проще отвыкнуть.

Нам нужно было отдалиться.

Разделяя чувство глубокого отчаянья, сестра все так же улыбалась, находя утешение в успехе моего бизнеса, искренне радуясь новым деловым свершениям, удачным сделкам, выгодным контрактам. Я не мог ей признаться, что в основе успеха – махинации. Я получал прибыль на дураках, которые не знают своих прав и подписывают документы не глядя. В конце концов, они добровольно несли мне деньги. Ну а то, что попались на аферу – так сами и виноваты, будет им урок.

Шло время. Мы все реже виделись с сестрой. В одну из встреч я вывернулся перед ней наизнанку, обнажил всего себя, без прикрас, но это и привело нас в тупик. Из-за своих амбиций и жажды получить желаемое, я окончательно разрушил ту хрупкую связь, что у нас оставалась.

– Мы обязаны подумать в первую очередь о родителях! – говорила она, – Они никогда не смогут принять предлагаемое тобой! Это убьёт их! Ты готов принять всю тяжесть последствий ради сомнительного будущего? Пойми же, кем бы мы ни были, что бы ни чувствовали, вместе жить под одной крышей нельзя! Пора создать семью, завести детей и заниматься их воспитанием. Дождаться внуков, как ждут их мама с папой, а после мирно стареть в окружении родных! Так устроен мир! Игра по собственным правилам никому не принесет счастья! Будешь продолжать жить своими интересами – и ты обречен! Повержен! Вычеркнут из жизни и забыт навсегда!

После этого разговора каждая последующая попытка общения неизбежно превращалась в самоистязание. Мы разъехались в разные города – жить поблизости стало слишком тесно. Нам было необходимо территориальное препятствие, мы пытались устроить личную жизнь, обзавестись семьями.

Но все шло наперекосяк. Судьба словно смеялась над нами. Начались первые ссоры, но даже в такие моменты с ней было лучше, чем без нее. Я возвел ее на пьедестал и боготворил, и отчего-то казалось, что она боготворила меня и также тщетно искала хотя бы малейшее сходство в других. Но природа не повторит ошибку, и не создаст идентичные шедевры.

В то время как сбывались все поставленные мною цели, главная проблема состояла в том, что о ней нельзя было даже мечтать. Любовь отныне превратилась в набор всех возможных эмоций, преимущественно тягостных, возведенных в бесконечную степень и сконцентрированных только на одном человеке. И каждый раз, попадаясь на мыслях о ней, я ругал себя, ненавидел себя, клялся больше никогда не надеяться на совместное будущее. Не надеяться, что вернется счастье, оставленное позади.

Не спешите винить меня, возможно, позже вы все поймете. Ведь у судьбы – руки старухи: сухие, морщинистые, подчас пугающие, но мудрости в их тепле больше, чем мы способны разглядеть.

Я старался выправить душу. Зациклился на работе. Хотел чувствовать себя важной общественной фигурой, беспрекословным авторитетом. Хотел властвовать, поднявшись над другими. Хотел всех удерживать под контролем, и чтобы никто не мог контролировать меня. Хотел, чтобы мной восхищались.

У меня было много женщин, но ни одну из них я так и не полюбил. Жизнь с другим человеком приравнивалась к моральным пыткам. Мои рвения начинались с разных причин, но заканчивались всегда одинаково – раздражение и ненависть к любящей меня женщине.

Я часто думал о том, что если бы не знал сестру, если бы мы никогда не встречались, возможно, я бы испытывал интерес к жизни, нашел бы в ней смысл или придумал его. А испытывая подобие любви к случайной женщине, я бы верил, что это и есть любовь. Но мы оказались близнецами в одной семье, и единственное излечение от этой аномалии виделось лишь в забвении.

В тотальной потере самого себя.

Однажды я едва не распрощался с жизнью… Те события прочно врезались в память, словно произошли вчера. Десятилетние, мы были наивны, беспечны и уверены в счастливом завтрашнем дне. Мы так привыкли засыпать и просыпаться рядом, что и помыслить не могли о возможной разлуке. Но в тот злополучный день нам суждено было впервые осознать, что у жизни найдется ответ для каждого самоуверенного человека.

Аномальная жара не могла удержать детей во дворах во время школьных каникул. Мы сбивались поутру, как стайка чирикающих птичек, и, торопясь к реке, оставляли позади турники и качели. Ребята постарше сразу заходили на глубину, чтобы поиграть в мяч. Некоторые присматривали за младшими сестрами и братьями, иногда позволяя себе поплавать неподалеку.

Мы же с сестрой довольствовались развлечениями на берегу или у водной кромки. Я гонял мелкую рыбу, бегая за ней наперегонки с волнами. Сестра обожала возводить песочные замки, иногда успевая за день выстроить целый городок с каналами и башенками. Плавать мы не умели, но очень хотели научиться.

Наблюдая за старшими со стороны, я убеждался насколько это, должно быть, легко. Школьный учитель как-то обмолвился, что плавание – рефлекторная реакция, и, в сущности, плавать могут даже младенцы. Но почему-то мне это никак не удавалось. В попытках удержаться на воде, тело казалось тяжелым и ноги быстро встречали дно. Поэтому, плаванье казалось чем-то вроде суперспособности.

Как только отбросишь страхи и полностью доверишься воде, она это поймет и откроет для тебя новые возможности – рассуждал я, сидя на теплом песке, зарывая в него пальцы ног. Очень быстро меня наполнила уверенность, что именно сегодня все получится. Воспрянув духом, я бодро направился к воде. Заметив это, сестра взволнованно поинтересовалась:

– Ты ведь не собираешься учиться плавать? – и, получив подтверждение своей догадки, она требовательно повысила голос, – Но мама и папа это запрещают, когда их нет рядом! Стой! Иначе я все им расскажу!

– Ты никогда не ябедничала и сейчас не станешь. Кругом люди! Если что-то пойдет не так, кто-то точно заметит! – перебил я и сделал еще несколько шагов вперед.

Сестра бросилась следом, рассчитывая схватить меня и вернуть на берег, но я был уже далеко. Оглянувшись, я засмеялся – она боязливо топталась на месте и размахивала руками, чтобы привлечь мое ускользающее внимание.

Зачем мне было слушать ее? Я думал лишь о том, как она будет гордиться, радоваться, восхищаться, когда я поплыву навстречу. А потом начну учить ее, и быть может, через пару дней она тоже поплывет, благодарная и счастливая. Она обязательно поплывет, ведь только я смогу подобрать нужные слова и объяснить, что же мы раньше делали не так.

Но чтобы научиться самому, нужно зайти чуть глубже, так удобнее лечь на воду. Я в очередной раз оттолкнулся ногами и попробовал грести, но меня упрямо увлекала глубина.

Сердце бешено забилось – ноги не нащупали дна. Только что, и будто бы на этом самом месте, я уверенно стоял, но теперь все изменилось. Потребовалась всего секунда, чтобы сообразить – меня отнесло течением. А в следующий миг я погрузился под воду, чувствуя испуг и удивление.

Я пытался выпрыгнуть и позвать на помощь, но вода моментально попадала в горло. Совсем рядом стояли три девицы, смотрели на меня и смеялись, о чем-то оживленно болтая.

«Неужели они думают, что я притворяюсь?!» – лихорадочно вертелось в голове, и ничем больше не получалось объяснить их феноменальное веселье. Мысли сменяли одну за другой, равно как и эмоции. Я даже вспомнил сцены из кинофильмов и разозлился на то, как бессовестно они лгут, ведь в действительности не удается выкрикнуть ни слова.

Отчаянные попытки сделать глоток воздуха, выкрикнуть хоть что-то и откашляться, смешались в одно целое. Секунды растягивались на минуты, все происходило стремительно и медленно одновременно.

Полнейшая неразбериха.

Паника властвовала над глупым самонадеянным ребенком.

Река не простила моих амбиций, она беспощадно лупила волнами, тянула на дно. Вода в очередной раз накрыла с головой. Сил на борьбу больше не осталось. Я принял судьбу, перестал сопротивляться и спокойно глядел сквозь водную толщу на сияющее летнее солнце.

Такое яркое, но больше не моё.

«Значит, вот так я умру» – подумал тогда, больше не ощущая ни страха, ни паники, ни боли. Я прощался с солнцем в полной безмятежности.

Нейробиологи утверждают, что в момент смерти мозговые процессы вызывают эйфорию, выбрасываются нужные гормоны и тем самым природа предусмотрела чувство облегчения в конце пути. Чувство избавления от земных тягот.

Но почему же так происходит? У них нет ответа.

Как же без меня будут жить родители и сестренка? Умирая, я представлял их грустные глаза, полные слез. Было безумно жаль, но уже нельзя что-то изменить. Слишком поздно. Я засыпал, растворяясь в золотых разводах над головой. И в этом трагическом безмолвии руки продолжали тянуться к свету.

А дальше не было ничего.

Никаких световых туннелей, ни белых коридоров, ни ангельских песнопений, ни малейшего намека на чувственные ощущения. Не было абсолютно ничего. Даже тьмы. Я просто спал, не наблюдая снов. Не существуя.

Очнувшись на берегу, я не сразу сфокусировал зрение. Незнакомец, что-то бормоча, с силой давил на грудную клетку. Вода освобождала легкие. Следом я увидел глаза сестры, красные от рыданий. Она склонилась надо мной, горячие слезы падали мне на лицо. Ее колотила крупная дрожь и с губ срывались лишь невнятные обрывки фраз.

В ту ночь она не отходила от моей постели, рассказывала об ужасе, который испытала, как только я стал тонуть. О том, что какой-то парень первым кинулся на помощь и о чудесном спасении. Я выслушивал, как долго и мучительно тянулось время, сколько мыслей пронеслось у нее в голове. Она тысячу раз объяснила, какой я дурак, и каждую минуту требовала с меня обещание беречь свою жизнь.

Беречь не только в радости, но и в моменты горя. Беречь ради светлой надежды, не взирая на затянувшуюся зиму или самую страшную бурю. Ни в коем случае не бояться, помнить солнце, чтобы снова открыться ему, подставив лучам лицо.

Что бы ни довелось вынести, как бы яростно не пришлось бороться в дальнейшем, я должен был держаться, не уходить раньше срока на дно мутных вод. И я клялся ради нее. Но получив страшный опыт, в убеждениях укрепился: смерть – это конец сознания и нет никакой души.

* * *

Сестры не стало в середине сентября, в одну из промозглых дождливых ночей, когда в небе нет ни единой звезды. Какой-то ублюдок сбил ее на пешеходном переходе, до дома ей оставалось пройти всего тридцать метров. Возможно, он не справился с управлением из-за скользкого асфальта, или были неполадки с машиной, может, был пьян и перепутал педали… Причина не важна. Скорая приехала слишком поздно, ее нельзя было уже вернуть.

Я примчался, как только узнал. Тело к тому времени уже увезли в морг. Место происшествия обступили полицейские и зеваки, чьи лица отражали скорее любопытство, нежели ужас или боль. Их сердца не могли болеть, они даже не знали ее имени. Это мое сердце разорвалось, когда я увидел лужу крови вперемешку с грязью – такая вот аллегория жизни.

Разве для этого мы рождаемся?

Чтобы напитать грязь своей кровью?!

Я возненавидел себя за то, что не оказался рядом, что не принял удар злосчастного автомобиля. Я бы отдал жизнь за нее без раздумий. Но чудес не бывает, и справедливости тоже. Ведь это я недостоин жить, это я всегда был плохим человеком и причинял окружающим зло, не чувствуя угрызений совести. Она же была безгрешным лучиком света, ангелом во плоти, олицетворением добра и великодушия. И чем закончилась ее история?

Водитель просто трусливо скрылся, оставив ее один на один со смертью. Ни одного свидетеля не нашлось, чтобы выйти на след убийцы.

На похороны съехались отовсюду, сестру многие любили. Женщины в черных платках тихо всхлипывали, мужчины молчали. Люди подходили ко мне, выражали соболезнования, спрашивали что-то, как будто бы я мог им ответить! Я даже не слышал их! И плакать тоже не мог, только слезы катились по лицу. Вцепился в гроб и стоял. Пальцы онемели. Мне хотелось остаться, чтобы нас вместе зарыли в землю, оставили в покое. До этого я и не представлял, насколько ее любил.

А ночью сестра приснилась среди цветущих вишневых деревьев. Помню, как обрадовался, решив, что умер, и вот мы встретились и больше не расстанемся. Она была красивой и живой. Мы гуляли, как в детстве – держась за руки. Теперь это было можно. Она говорила, что боль быстро закончилась. Что почувствовала вишневый аромат и сразу перенеслась в этот сад. Обещала показать озеро.

Рассвет помешал нам, вторгшись непрошенным светом сквозь закрытые веки. Сновидение моментально растаяло, мы даже не успели попрощаться. Через час я уже стоял на коленях перед ее могилой. Клялся отомстить виновнику, повторял, что люблю ее и спрашивал, как теперь жить? Глядя в небо, гневно кричал:

– Почему ты не взял меня вместо нее? Я слишком плох для тебя?!

Ночью, засыпая в своей кровати, я позвал ее, и она снова пришла, говорила, что все хорошо, что в новом мире нет ни тоски, ни боли, ни печали. И однажды мы встретимся, но только когда придет время. Во сне я соглашался с ней, обещал держаться, ведь был так счастлив ее видеть…

Но желание жить оставалось в мире грез, рядом с ней. Пробуждение стало пыткой. Я принимал снотворное, чтобы вновь погрузиться в сон и встретить сестру. Нереальный мир стал важнее. Проваливаясь в темноту, я звал ее до хрипоты, пока она не появлялась. Она говорила, что я должен бороться, обязан пережить это и идти вперед. Говорила, что я не должен ее звать, что она всегда рядом, а во сне придет сама, если будет необходимо. Говорила, что расстраивается, потому что я принимаю снотворное, забросил работу, перестал есть и сильно похудел. Просила одуматься и вернуться в реальность.

Всю свою жизнь я ставил перед собой цели, шел к ним напролом, и, в конце концов, добивался желаемого. Теперь же все мои желания расходились с действительностью, тонули в полной бессмысленности. В реальности остался только маленький клочок земли с черной оградой, весь остальной мир перестал существовать. Я чувствовал, как стремительно теряю рассудок, беспомощно продолжая вращаться в хаосе событий, из которого хотелось скорее выбраться.

Мир рушился. Сестра перестала сниться, теперь ночи напролет меня преследовали кошмары. Я больше не мог смотреть на ее фотографии, с которых она глядела как уменьшенная копия в бумажном окне, которое никогда не распахнется. Постепенно я сжег их все, мечтая точно так же превратиться в пепел.

Я забыл, когда в последний раз ел. Меня выворачивало от одного лишь запаха еды. Каждый раз приходилось задерживать дыхание, проходя мимо палаток с едой или уличных кафе. Я больше не смотрел на светофоры, мечтая, чтобы меня насмерть сбила машина или автобус. Возненавидел свою работу, подчиненных. Я не хотел видеть их лица, не хотел общаться с ними, не хотел вставать по утрам, приводить себя в порядок. Бросив бизнес, начал пить. Глотал таблетки без разбору, запивал алкогольной горечью и мечтал уйти вслед за ней. Причин для существования не осталось.

Так продержался две недели, после начало рвать. Организм силился очиститься, он боролся, препятствовал моим желаниям. Не ожидал, что мое тело столь крепкое и выносливое в травле. Но решение было принято.

Я брел, шатаясь от опьянения по ночному городу, в котором бурлила жизнь вне зависимости от таких условностей, как часы и минуты. Деревья скинули с ветвей золотой наряд, отчего город потерял последние краски, став серым и тоскливым. Преждевременный холод напевал о потерянном времени. Я думал о том, что стоило увезти ее отсюда. Нужно было вместе улететь в какую-нибудь тропическую страну, где люди ходят круглый год в одних и тех же сандалиях и постоянно улыбаются.

А что теперь? Тусклые листья под ногами, безрадостное небо, неуверенный дождь день и ночь роняет капли на остывшую землю. Может, я разучился смотреть на мир?

Но я смотрю на него! Смотрю по сторонам, а взгляд проскальзывает к небу, не уцепившись ни за что. Там – стаи птиц, улетающих прочь, к теплу, к солнцу. Им есть куда лететь.

– Вы хотели бы узнать смысл жизни? – прервала мои мысли девушка, протягивая яркую брошюру.

– Может сразу квартиру отписать? – бросил я, не замедляя шага.

Девушка побежала следом, тараторя:

– У нас не секта! Мы помогаем людям вновь полюбить жизнь!

– Тогда у тебя еще полно работы, – заметил я, кивнув на снующих мимо людей со вселенской тоской в глазах.

– А что на счет вас? – спросила девушка, едва поспевая за мной.

Я остановился, достал из кармана сигарету. Девчонка пытливо смотрела, позабыв про брошюры. Думает, что все знает. Думает, что может чему-то научить. Затянувшись, я медленно выдохнул дым ей прямо в лицо, а затем произнес ровным голосом:

– Я счастлив.

Она закашлялась, и я быстро скрылся в потоке людей.

Колкий мороз, гололед и потерявшееся до весны солнце вынуждали их скорее торопиться по домам. Всегда удивляли эти безостановочные толпы – конвейер жизни. В этой гонке обесцвеченных дней мы появляемся и исчезаем, соревнуясь, кто больше мертв. В глазах лишь усталость и выплаканные слезы. Люди перестали задавать вопросы, почему-то решив, что знают ответы. Они считают, что познали мир, но где же счастье? Мечты лишены надежды, а в настоящем нет ничего существенного. Они убеждены, что лучший день в их жизни – не сегодня. Никто не знает их настоящих, и самое смешное – никто по-настоящему в этом не нуждается. Каждый день я видел тысячи грустных и обремененных лиц, смотря в них, как в зеркало.

Я давно перестал смотреть на мир глазами удивленного ребенка. Мне скучно, я устал от оранжевых разводов в ночном небе. Они разят химией и несут с собой токсичную погибель. Мы поднимаем головы, молча смотрим на пылающее небо, вдыхаем отраву, а потом раньше срока тихо умираем от рака или туберкулеза. Поразительный ассортимент протравленной продукции отвлекает внимание от самого важного. Наши глаза горят, и мы работаем, чтобы позволить себе хотя бы часть предлагаемого ассортимента.

Я вывел формулу алчности. Это глупость, помноженная на количество несъеденных в детстве конфет. Мы жадно хватаем отраву, приносим ее в дом большими пакетами, запихиваем в рот, захлебываясь в слюне. Каждый день пичкаем в себя любимый яд. Повышенный спрос и производство процветает, заводы не прекращают строиться – и это среди жилых домов. Наш город в списке самых токсичных городов страны. Страна – в рейтинге наиболее экологически загрязненных. Каждый это знает, видит и чувствует, достаточно поднять голову и вдохнуть полной грудью, но мы намеренно разучились это делать. Мы предпочитаем не думать об этом. Нас убедили, что ассортимент важнее.

Жизнь – та еще дрянь. Как бы то ни было, моя или чужая – она больше не представляла ценности. Без сестры этот мир был не нужен. Это ужасное "без" – крохотная черная дыра моего сердца, которая засасывала и уничтожала все, что в нем хранилось. Я старался забыть это "без", не брал в расчет. Но сегодня наступил день правды, а не самообмана.

И вдыхая промозглый воздух первого инея, я жалел, что сердце мое не покрылось льдом. Разболелось горло, но это не могло перекрыть неутихающую боль в груди. Крепко сжимая пузырек таблеток в кармане, я торопился домой, чтобы осуществить задуманное. Сегодня я перестану принимать яды жизни, вырвусь из плена. Это не было спонтанным желанием, я давно все обдумал.

Тогда, захлебываясь под толщей воды, я все еще хотел жить, потому что думал о родных. Знал, что сестра и родители будут чувствовать вину всю жизнь, это сломило бы их. Я был не свободен, поскольку ответственность за их жизни лежала и на моих плечах.

Многое изменилось с тех пор.

Сколько я не видел родителей? После пяти лет разлуки бросил считать. Встретились взглядами чужих людей на похоронах, будем считать это гордым прощанием. Я перевел им круглую сумму на счет от продажи фирмы, откупившись от самой главной своей вины – я был рожден.

Страх смерти записан человеку в подсознание как инстинкт самосохранения. Но я-то знал правду.

Умирать – приятно.

Помня пережитые ощущения, сейчас смерть воспринималась как чудесное лекарство, навсегда избавляющее от боли.

Я решил, наконец, признать, что мертвый буду более полезен миру, чем живой. В наш странный век самоубийц превозносят, и даже те, кто в толпе называет их слабаками, говорит с придыханием, как об удивительной тайне, которую больше никому не удастся постичь.

Этот вечный вопрос сродни многовековой полемике о любви, смысле жизни, добре и зле. Слаб ли тот, кто отважился распрощаться с жизнью? Я нашел для себя единственно возможный ответ. Это вне определений, вне классификаций, вне рассудительности и каких-то определенных критериев. Я всегда ненавидел толковые словари, не видел от них пользы. И не видел пользы в человечестве. А в первую очередь не видел толк быть сильным или слабым в этом мире. Потому что нет никакой разницы – здесь все проигравшие. Зайдя предельно далеко, я не видел никакого толка БЫТЬ. В борьбе со смертью человек всегда проиграет, но я и не собирался бороться.

Сегодня я в последний раз усну в пустой квартире, до потолка наполненной одиночеством. Невидимым, но тягучим, застилающим глаза, стягивающим легкие, отравляющим сознание.