Читать книгу Заглянувший. Лунная флайна - А. Райнер - Страница 4

Когда человек готов спрыгнуть с крыши,

все, что может его остановить – это попутный ветер.

Во дворе кто-то затеял игру в прятки. Мы с сестрой и еще с несколькими ребятами решили убежать дальше обычного.

– Здесь нас точно не найдут! – хихикал соседский мальчик, озираясь по сторонам, – Кажется, об этом месте больше никто не додумался!

Мы сидели на корточках в проеме жилого дома за пышными кустами цветущей сирени, между двух клумб, наблюдая, как остальные грустно выходят из своих убежищ. Нашли всех, кроме нас, чему мы несказанно радовались. А здесь еще и разговаривать можно было во весь голос – никто все равно не услышит.

– Смотрите, птенцы! – сказал один из мальчишек, указывая на что-то маленькое, грязное, лежавшее на земле.

Мы подошли ближе. Бледные розовые тельца с выпуклыми черными глазами неподвижно лежали, пока их пожирали муравьи. Один уже превратился в обглоданный скелет.

– Не похоже на птенцов, – произнесла сестра, нахмурившись, – они совсем лысые!

– Они такими вылупляются из яиц! – объяснил старший мальчик.

– Что с ними? Почему тут столько муравьев?

– Они их едят, – важно сообщил тот, наблюдая за процессом.

– Давайте их прогоним? – предложил я, видя слезы в глазах сестренки.

– Зачем? Уже поздно.

– Поздно? – переспросила сестра, – Это как?

– Они умерли. Видишь, один уже превратился в скелет? – старший мальчик присел на корточки, – Все живое умирает и превращается в скелет!

– И люди? – недоверчиво спросил я, глядя на свои руки. Значит, где-то внутри них он и находится… скелет. Интересно, зачем? И кто его туда засунул?

По спине пробежал холодок.

– И люди.

– Но я не хочу становиться скелетом, у него ничего нет, кроме костей, – заплакала сестра, – Вот он какой страшный, пустоглазый!

Я обнял малышку, гневно глядя на двух оболтусов. Зачем рассказали?!

– Все равно это не скоро еще, – те поспешили загладить вину, – Люди лет сто живут!

Сто лет показались действительно очень большим сроком, но перспектива рано или поздно превратиться в скелет все равно не давала покоя.

– А что потом? После скелета? – с надеждой спросила сестра, растирая слезы по щекам.

– В землю закапывают…

– Ты чего? Сначала ведь закапывают – а только потом скелет! – перебил старшего соседский мальчик.

– Ну да, – согласился тот.

– А потом? – снова спросила сестра.

– Потом – все. Будешь там мертвый лежать всегда. Или найдут потом случайно, да в музее поставят как динозавров.

Сестра принялась ощупывать свои руки, шею, голову. Внутри действительно твердо.

– Как мертвое может быть внутри живого? – спросил я у старших ребят, и те лишь пожали плечами.

– Эй, я нашел их!!! – раздался радостный крик позади.

Мы обернулись – к нам бежали остальные ребята.

– Тихо вы, тут птенцы мертвые!

Все моментально позабыли про игру. Один мальчик поднял с земли ветку и пошевелил ей одного из птенцов. На ветку сразу перебежало несколько муравьев, и он ее отшвырнул.

– Их надо похоронить.

Через час мы пришли домой, грустные и подавленные, с руками по локоть в земле. Вымыв их с мылом и подойдя к отцу, мы в один голос выпалили:

– Папа, что такое смерть?

Отец удивленно посмотрел поверх газеты:

– Вам рано еще об этом думать.

– Мальчишки во дворе сказали, что нас однажды не будет! – выпалила сестра, надеясь, что отец сейчас рассмеется и объяснит, что те пошутили.

– Всех когда-то не будет, – отец отложил газету.

По телу побежали мурашки.

– И вас с мамой?

Он кивнул.

– А как этого избежать? Ведь Кощей – бессмертный! Должны же быть еще такие, бессмертные!

Отец усадил нас на колени:

– Дети – это и есть бессмертие. В вас – наша частичка. Половинка от папы, половинка от мамы. Когда нас не станет, будете живы вы. У вас появятся свои дети, и внуки, а потом – правнуки. В каждом из них будет и наша частичка. Мы все еще будем жить во всех вас.

– А в тебе тоже есть дедушка? – сестра напряженно присмотрелась к папе.

– Конечно. И бабушка.

Я вглядывался в его лицо и не видел ни малейшего сходства. Дедушка был старый, седой, у него нос с горбинкой, усы, и волосы по вискам кудрявятся. Папа совсем другой!

И во мне нет ни мамы, ни папы, только я! Я не умел ничего из того, что умели родители, не знал ничего из того, что знали они! Даже когда я подрасту, я все равно ими не стану. Я совсем, совсем другой. Во мне даже сестры нет, а ведь мы родились в один день! Мы ничуточки не похожи на родителей, да и друг на друга не особенно. Только чуть-чуть, еле уловимое внешнее сходство. А внутренне так и вовсе разные!

Ответ отца я воспринял как обман.

Отвернулся к телевизору. Там шел фильм про магов и драконов.

– Пап, а драконы существуют?

– Только в кино, – ответил он.

– Но крокодилов и слонов я тоже видел только по телевизору, а ты говорил, что они настоящие.

– В зоопарках есть крокодилы, мы туда обязательно сходим, – сказал отец, – А слонов фотографируют путешественники в своих экспедициях в дальние страны. Ученые изучают этих животных и рассказывают о них в документальных фильмах, а не в придуманных сказках.

– Но зачем тогда нужны придуманные сказки? – вмешалась сестра, – Зачем телевизор нам врет?

– Фантазия украшает наш мир и делает его бесконечно богатым, – ответил папа.

Перед сном, лежа в соседней кровати, сестра сказала:

– Не думаю, что во мне живет мама. Ведь мама еще есть, она жива, она с нами. Мама – это кто-то другой, кого больше нет. Так же и мы – были кем-то другими, а теперь мы – это мы. Просто оказались здесь, в этом городе, в этой семье.

– Я не помню, что был кем-то другим, – отозвался я, перевернувшись на другой бок.

– А я раньше была лошадью.

– Почему это?

– Мне часто снится, как я несусь по зеленому лугу. Кругом все светлое и солнце над головой. Тепло. Я чувствую, как развивается грива, стучат копыта. Все кажется взаправду, даже не понятно, что это всего лишь сон.

– Во сне всегда не понятно, что это сон, – буркнул я.

– Не правда! Я почти всегда понимаю, что сплю. И тогда ем конфеты, на каруселях катаюсь всю ночь… Зову тебя, а ты не приходишь! Но иногда я вспоминаю, что была лошадью.

– А я, наверное, микробом был. Потому что совсем ничего не помню, – сквозь сон проговорил я и провалился в безмятежность.

* * *

Мы с сестрой шагали в новеньких резиновых сапогах за учителем. Кругом лужи, но прыгать по воде нельзя – мама не разрешила. Можно запачкать одежду.

Класс весело гудел – школьный поход в зоопарк был долгожданным событием. Свежий воздух, красивая золотая листва на деревьях, и много интересного впереди – по сравнению со скучными уроками внутри тесных классов это было самым настоящим счастьем!

– На обратном пути будем собирать букеты из листьев для наших мам! – объявила учительница, раздавая билеты, и напоминая, что каждый из нас должен выбрать и зарисовать любое понравившееся животное.

Пройдя мимо контроллера, сжимая билет в руках, чтобы не потерять, и чтобы никто не отнял, мы оказались во дворе зоопарка. Всем не терпелось поскорее увидеть настоящих животных, и учительница повела нас к вольерам.

– Как называются эти звери? – спросила она, остановившись у деревянного забора.

– Зебры! – хором ответили одноклассники.

– А когда будут львы? – спросил я.

– Скоро, – пояснила учительница, – И львов, и тигров, и леопардов сегодня обязательно увидим!

Работники зоопарка рассказывали нам о каждом животном отдельно. О том, в какой среде обитания они встречаются, как заботятся о потомстве, как питаются и приспосабливаются к природным условиям.

Эмоций было море – осликов разрешили покормить морковкой, верблюда – погладить по шее, а кое-кому повезло прокатиться на пони. Особенно весело оказалось наблюдать за пингвинами – им явно нравилось внимание. Пингвины красовались перед нами как могли и ныряли к нашим ладошкам по другую сторону стекла.

Затем началось свободное время, а уже через час нужно собраться у главного входа.

– Животные лучше людей, – сказал я сестре, наблюдая за жирафами.

Они хватали длинными черными языками листья с верхушки дерева.

– Ты все еще вспоминаешь вчерашнюю злую продавщицу? – она повернулась, щурясь на солнце.

– Просто животные лучше. Не грубят друг другу, живут дружно.

– Ага, пока их разделяет забор! Если бы животные умели говорить, они точно так же не жалели бы гадостей друг для друга! И точно так же, как люди, редко говорили бы друг другу хорошее.

Эти слова звучали вполне разумно.

– Значит, прятать в себе лучшее – тоже инстинкт, – предположил я, – Доброта принимается за слабость в человеческом обществе. Надежнее казаться злым и агрессивным, тогда каждый сто раз подумает, следует ли нападать.

– Если недостаточно добра внутри, и ты не чувствуешь в нем твердой опоры, то проще прикинуться злым. Но я так делать не собираюсь, – сестра кивком пригласила к следующим вольерам.

Мы пошли по тропинке вдоль насаженных кустов, пестрящих цветными лепестками, вдоль композиций, составленных из круглых камней, мимо зеленого пруда с кувшинками.

– Помнишь, ты говорила, что в прошлой жизни была лошадью? – вспомнил я, – И сейчас, не будь ты человеком, была бы кем-то травоядным. Пришлось бы всю жизнь удирать от хищников, прятаться в зарослях и не смыкать глаз темной ночью! А на хищников кто нападает? Они – цари природы, всех держат в страхе и подчинении! Лучше быть львом и охотиться на других!

– У львов самки охотятся! Львы охраняют прайд.

– Тогда еще лучше! Хочешь – бегай за зебрами, хочешь – не бегай, все равно еду другие добудут. А охранять в саванне от кого? От тушканчиков да сурикатов? Слоны – и те медленные! Ни один зверь не представляет для львов угрозы, кроме человека с ружьем.

Мы протиснулись сквозь смеющуюся толпу и увидели дюжину обезьян. Они прыгали на ветвях, катались на автомобильной шине, как на качелях, висели на хвостах, гримасничали и радовались зрителям. Пожалуй, это были единственные животные, слишком похожие на людей.

Когда обезьяны случайно показывали неприличные жесты, толпа взрывалась новыми приступами хохота.

Один из шимпанзе увидел курящего человека и стал пародировать его – подносил два пальца к губам и убирал руку, якобы выдыхая дым. Никто из присутствующих явно не ожидал такого проявления интеллекта. Все собравшиеся начали хлопать, улюлюкать, приободряя обезьян, и они старались пуще прежнего.

Затем какой-то мужчина просунул через решетку банан. Обезьяны с визгом кинулись наперегонки, ввязываясь в нешуточную драку. Только что веселые милые обезьянки превратились в диких зверей, кусающих и царапающих своих сородичей. Шерсть летела клочьями пока несчастный банан кочевал из лап в лапы.

Глядя на эту сцену, я подумал, что чем больше мозг, чем выше интеллект, тем больше зла помещается в голове.

В этот момент одноклассник решил пошутить над приматами. Он протянул через прутья пластиковую коробочку от драже. Обезьяны снова подрались, но первым схватил коробочку самый крупный из стаи.

Он повертел в лапах яркую коробочку, попробовал на зуб, и со всей силы швырнул обратно в решетку. Та шумно спружинила, коробочка отлетела в сторону, и несколько совсем маленьких детей заплакали от страха. Родители поспешили их увести, а большая обезьяна издала разъяренный рев.

Испугавшись, одноклассник отошел подальше, ожидая дальнейших событий. Большая обезьяна подошла вплотную к решетке – мы оказались одного роста. Я ощутил горячее дыхание животного, прочувствовал весь его гнев и обиду на людей.

Страх пробрал насквозь. Внутренности скрутило и немного закружилась голова.

Взглядом он передал свои мысли и на мгновение я сам оказался по ту сторону вольера. Это я сидел секунду назад на той ветке, голодный и замученный, уставший от постоянных взглядов, от вечного шума вокруг. Это люди превратили меня в безвольного шута, в нелепого клоуна. Они взяли мою судьбу в кулак, сжали мою свободу до нескольких обшарпанных метров, измазанных фекалиями.

Я делаю несколько несмелых шагов от вольера, а затем резко разворачиваюсь и иду прочь. Сестра не отстаёт.

– У него человеческие глаза, – шепчу я, пытаясь прийти в себя.

– А что, если наоборот?

– У людей глаза обезьян?

– Ну да, – кивает сестра, – Как напоминание, что мы – не венец природы, а ее часть. Что обезьяны ничем не хуже, что они наша близкая родня, и мы обязаны о них заботиться, а не потешаться.

– И какие, по-твоему, глаза должны быть у людей?

Она пропустила вопрос мимо ушей. Мы двинулись дальше, по бревенчатому мостику через пруд с розовыми фламинго и утками. Сестра остановилась на середине моста, задумчиво глядя вдаль. Я стоял рядом и молча наблюдал за желтыми утятами, плывущими вереницей за мамой-уткой.

– Однажды мне приснился странный человек, – сказала сестра, – Высокий, с длинными волосами и фиолетовой кожей. Лицо не запомнила, но глаза… Они сияли и переливались, и были так глубоки, что можно было бы нырнуть в них и потеряться. Я никогда не встречала подобных глаз среди людей. Мне кажется, именно такие глаза определяют принадлежность к высшему. Глаза, связующие с божественным, а не с животным…

Сестренку как обычно понесло – подумал я, и, взглянув на часы, сказал:

– Осталось двадцать минут.

Сестра осталась зарисовывать в блокнот фламинго, а я прошел в павильон птиц.

В крошечной темной комнатке были только вешалки, стойка под зонты и красивая рельефная арка, ведущая к птичникам.

– Привет! – прозвучал громкий голос сзади.

От неожиданности я подпрыгнул. Точно уверенный, что вошел один, я резко обернулся и не увидел говорящего. Жуть, аж волосы на затылке зашевелились…

– Привет! – снова раздалось из темного угла.

Я подошел ближе и увидел, что в железной клетке сидела небольшая птица, напоминающая ворону, но с оранжевым клювом и желтым ободком на шее.

Как странно: когда со мной здоровались люди, я отвечал им из вежливости, внутренне лишь раздражаясь. Я хотел, чтобы меня не замечали, не донимали вопросами «как учеба?» и «завел ли подружку в классе?», чтобы не заваливали дурацкими советами из «жизненного опыта».

Люди постоянно улыбались, приветствуя меня, но я знал, что их улыбки натянуты. Они больше походили на звериный оскал. Я бы предпочел стать прозрачным, чтобы не видеть эти фальшивые приветственные улыбки.

Но когда со мной поздоровалась эта птица самым что ни на есть человеческим голосом, я обрадовался и, конечно, удивился. Ее приветствие оказалось приятным, и я поздоровался в ответ.

– Так ты у нас лучше любого попугая звуки копируешь! – улыбнулся я пернатому созданию.

– Вот уж неугомонная птица! – в комнату вошла тучная женщина с пакетом крупы, – Набралась словечек разных… И кому в голову пришло обучать птицу матерным выражениям? Сюда дети малые приходят, а это пернатое чудо похлеще пьяного сантехника выдает! Мы ее пока сюда перенесли, здесь темно и она – спокойней.

– Привет-привет! – птица невинно моргнула и засвистела по-соловьиному.

После птичников мы с сестрой бегло пробежались по павильону насекомых. Я быстро зарисовал паука (это оказалось проще всего), и мы побежали к выходу, боясь опоздать.

Некоторые ребята уже собрали осенние букеты из пожелтевших кленовых листьев и рябины. Кроме нас, задерживались еще три девочки.

– Они дорисовывают медведей! – сказала их подружка, – Сбегать за ними?

Некоторые ребята показывали друг другу рисунки, другие обменивались находками: желудями, сухоцветами, камешками. Один из мальчишек поймал блестящего ярко-зеленого жука и всем хвастался, что отец поможет залить жука прозрачной смолой.

– Когда она застынет, получится красивый сувенир, – сказал он, и всем тоже захотелось такого жука.

– М-можно т-тебя на секундочку? – робко спросил сестру отличник, что-то пряча за спиной.

Они отошли в сторону. Я видел, как мальчик протянул ей огромный кленовый листок. Наверное, самый большой, какой смог найти. Сестра улыбнулась и приняла подарок.

Я опустил глаза, чтобы не заплакать. Этот мальчишка несколько раз давал мне списать, поэтому я его не задирал, не издевался над его заиканиями… А теперь я ненавидел его.

Во мне кипел гнев. Я решил, что украду его рисунок, порву и выкину! А завтра сломаю все его карандаши, пока в классе никого не будет. Вытряхну в окно содержимое его портфеля! Брошу жвачку в его кучерявые волосы и каждый день буду плеваться бумажными шариками через пустую ручку!

Я буду доводить его до слез, до истерик, чтобы он упросил родителей перевести его в другую школу.

Пока сестра с ним общалась, рядом на стриженный парковый куст села репейница. Идея пришла моментально. Пускай он дарит осенние листья, они все равно увянут. Я сделаю сестре особенный подарок.

Осторожно сомкнув ладони, я поймал бабочку. Теперь осталось оформить сюрприз. Где-то дома в тумбочке хранилась деревянная рамка. Я видел такие штуки в продаже: засушенная бабочка под стеклом. Ничего сложного.

Дома, пока сестра делилась впечатлениями от зоопарка с родителями, я приготовил все необходимое: рамку, иглу и кусочек пенопласта. Бабочка дожидалась участи под перевернутым стаканом. Подняв его, я ухватил репейницу за кончики крыльев, стараясь не смазать рисунок. Глупая бабочка даже не попыталась улететь, зато теперь смешно перебирала лапками в воздухе.

Положив бабочку на стол и не отпуская крыльев, я проткнул иглой ее тело точно по середине. Волнение зашкаливало, сердце забилось быстрее. На лбу проступил пот. Я творил что-то такое, чего раньше не делал. Убивал шедевр природы… с наслаждением.

Репейница не могла издать ни звука, но я точно знал – ей больно. Разжал пальцы – с иглой она все равно не сможет взлететь. Дрожа от боли, бабочка поползла вперед.

Она ползла все медленнее, приближаясь к дальнему краю стола. Я ухмыльнулся и вернул ее на прежнее место, сильнее вдавив иглу.

Бабочка вновь поползла, слегка царапая кончиком иглы полированную поверхность. А потом она остановилась, дергая усиками. Ее крылья были плотно сжаты и все еще дрожали, точно от холода.

Ну как же так?! В сувенирных отделах бабочки другие! Их крылья красиво распахнуты и рисунок хорошо просматривается под стеклом. А эта… даже под рамку не поместится, разве что боком!

Я злобно смотрел на репейницу, мысленно приказывая: а ну раскройся! Пробовал поддеть крылья острием ножниц и кусочком бумажки, чтобы раскрыть их, но бабочка не желала сдаваться, предпринимая нелепые попытки сбежать.

Подперев голову ладонью, я сидел и ждал, когда насекомое перестанет трястись. Мне надоело то, что она до сих пор была жива. Уже все готово для сувенира – картон ровно обрезан точно под рамку, пенопласт зашкурен, рамка раскрашена фломастерами.

Я снова уставился на бабочку.

– Сдохни уже, наконец!

И вдруг это произошло.

Бабочка замерла и время для нас остановилось.

Затаив дыхание, я наблюдал потрясающую и сокровенную картину: медленно, едва заметно, крылья бабочки раскрывались. В это волшебное мгновение ее покидала жизнь, но возвращалась красота.

Идеальные черные узоры на оранжевом фоне, несколько белых пятен по краям – словно художник раскрасил крылья тончайшей кистью.

Прямо сейчас я познал сокровенную тайну природы.

Когда пришла сестра, гордый собой, я протянул ей подарок. Улыбнувшись, она взяла рамку, посмотрела на репейницу, и улыбка померкла.

– Это ты сделал? – севшим голосом спросила она.

Я кивнул, не понимая ее расстройства. Всем девчонкам нравятся бабочки! Я часто видел, как они покупают бабочек в рамках, восхищаются ими, разглядывают. А сестре стало жаль насекомое?

– Откуда в тебе столько жестокости? – вернув подарок, она свалилась на кровать и горько заплакала.

Я даже не попытался ее тогда успокоить, но твердо решил, что никогда больше не сделаю ничего подобного.

* * *

Мы прогуливались вдоль озера, вслушиваясь в пение птиц и держась за руки. В городе мы никогда не позволяли этого, но вдали от любопытных взглядов и сплетен, всегда вспоминали эту детскую привычку.

Разве не прекрасно, когда ты просто гуляешь с самым любимым человеком, абсолютно счастливый, вы смеетесь как чокнутые над какой-то ерундой и радость переполняет вас обоих!

Я то и дело поворачиваю голову, чтобы поймать взгляд ее сияющих лучистых глаз и снова испытать то волнующее чувство, которое больше ни с кем никогда не ощущал. Время замедлялось, мир становился красивее, сердце смеялось от счастья, и она казалась самой идеальной девушкой на свете.

И дело вовсе не в том, что мы похожи внешне, не в блеске длинных русых волос, не в смешных веснушках, появившихся на румяном лице за пару солнечных дней. Просто всякий раз, когда был с ней рядом, я превращался в птицу и парил над землей. Возносился над страхами, над проблемами, над тревогами. Все, о чем я мог мечтать – быть рядом с ней дольше, чем позволяет человеческая жизнь.

Хотелось вписать ее образ в вечность, впечатать в сознание, чтобы он всегда был со мной – живой и яркий. Шагая по зеленой траве, вдыхая лесной воздух, я размышлял о том, что истинная любовь и понимание точно так же держатся друг за друга, не существуя по отдельности.

– Мне всегда казалось, что я знаю о тебе все, – проговорил я, сжимая ладонь сестры, – Но при этом не знаю самого себя.

– За внешними острыми шипами моего братца прячется удивительный, добрый, мудрый человек, – сказала она и улыбнулась, прижимая к груди дубовый саженец, который сегодня нам предстоит посадить.

– Я всегда говорил: ты слишком хорошо обо мне думаешь! Я просто не могу вести себя как скотина с тобой. Но если бы ты не была сестрой, то была бы одной из многих, уверяю! – последнее было шуткой.

– Навесив на себя ярлык отрицательного персонажа, ты даешь людям понять, чтобы они не ожидали от тебя сверх того, что ты можешь дать. Ты пытаешься их предупредить, что нужно держаться подальше, в противном случае – они виноваты сами.

– О, нет, не путай страх ответственности и скверный характер, – запротестовал я.

– И, тем не менее, то, что ты осознал свои недостатки и перестал их отрицать – это признак человека, который не боится правды. Разве это не достоинство? Меньше всего вреда мне приносили честные люди, что бы они ни говорили… Они действовали открыто, не заслоняясь ложной добродетелью. Если бы мне позволили выбрать из всех единственного человека в друзья – я бы выбрала честного. С таким проще достичь понимания, нужно лишь услышать.

– Трудно не согласиться, когда ты так аргументированно отстаиваешь свое.

– Я просто давно не общалась с людьми по душам, – призналась она, – Пустые слова давят на слух, а я не хочу вносить лепту в каждую бессодержательную беседу. Нет желания приумножать болтовню, она пагубна для качественного осмысления действительности.

Да, она всегда любила тишину и была решительно против поддержания нелепых разговоров. Я поймал себя на мысли, что мне безумно приятно быть исключением.

– Мне стоит последовать твоему примеру и выбыть, наконец, из словесных поединков, – сказал я, – Ты права, слишком много пустомель выпало за тот короткий срок, что мы здесь. Убежденные в уникальности собственных размышлений, в важности собственных взглядов, они не понимают друг друга и не слышат. Не совершая ничего значимого, люди утешаются тем, что их болтовня кого-то интересует и хоть для кого-то важна!

– Точно! Иногда мне кажется, что, если всех людей собрать на огромной площади, они непременно запустят голосовой аппарат и получившийся шум точно сдвинет нашу планету с орбиты!

Мы громко рассмеялись.

– Всё пытаюсь разобраться в своем отношении к людям, – сказал я, – С одной стороны – не имею ничего против этого вида. С другой – нам всем давно пора поумнеть.

– Каким же образом?

– Глупость должна пресекаться властями. Чтобы повысить народную грамотность, нужно в первую очередь запретить все эти рейтинговые телепередачи про склоки и скандалы. Эфир должна занимать только познавательная и достоверная информация. На глянцевых обложках должны красоваться не чьи-то сиськи, а выдающиеся ученые. Только представь, как изменится мир, если взрослым вернуть детское любопытство.

– Мало построить планетарий. Нужно побудить людей предпочесть провести свободное время там, а не в ночном клубе. А я боюсь, что это невозможно, – вздохнула сестра.

Диалог перестал казаться смешным.

– И все-таки я хороший только с тобой. Это что-то вроде родных душ, если бы я в это верил…

– Не стоит разделять людей на родных и чужих, мы должны учиться единству, быть сплоченными, – сказала сестра, бодро перешагнув упавшую ветку.

– А сама бежишь от общества!

– Именно потому, что люди не понимают такой простой истины, они постоянно ранят друг друга.

Мне хотелось сказать что-то ободряющее, но самые главные слова застряли в горле. Я решил снова искривить смысл и шутливо сказал:

– Мы сейчас смотримся как влюбленная парочка!

Сестра немного помолчала, а после произнесла, ничуть не смутившись:

– Так и есть, я тебя очень люблю.

Сердце грозилось вырваться из груди, колени задрожали и закружилась голова. Даже в детстве мы не говорили этого друг другу, но тогда все было ясно без слов. А сейчас сказанное ею звенело в ушах, сводило с ума.

Что будет потом?

Может ли это зайти далеко?

Правильно ли нам говорить такие вещи друг другу?

– Думаешь, это нормально? – спросил я, чувствуя, как ладони начали обильно потеть.

– Почему нет? Мы не просто брат с сестрой, мы – близнецы.

– И любовь чувствуем одинаково?

– Мужчины смотрят на это не так, как женщины. Для вас любовь несет радость тогда, когда вы обладаете той, кого любите. Она должна вам всецело принадлежать, но при этом нравиться остальным. Все должны восхищаться вашей избранницей стоя в стороне, но даже не сметь претендовать на нее. А если вам не удается завоевать любовь, вы страдаете до тех пор, пока не появится другая. Но дело в том, что любовь и обладание – взаимоисключающие понятия. Когда кем-то обладаешь в полной мере, чувства притупляются и уходит бережливость.

– Но как можно любить кого-то и не хотеть, скажем, поцеловать?

– Это разные понятия, и они прекрасно обходятся друг без друга!

– Чепуха! – увлекаясь беседой, я вырвал запотевшую ладонь и раскинул руками, – Почему же, когда влюблен, поцелуи кажутся жарче и приятнее, чем, когда целуешь человека безразличного?! Ученые давно доказали, что любовь – набор химических реакций под воздействием гормонов! А поцелуи усиливают гормональный выброс.

– Поцелуи – бесполезное изобретение, – не уступала сестра, – Слышал про племена, изолированные от цивилизованного мира? Они не знают о поцелуях и прекрасно обходятся без них!

– Они трутся носами, это их аналог поцелуя! Уверен, будь здесь представитель такого племени – он бы подтвердил, что тереться носами с тем, к кому есть чувства – гораздо приятнее! Физический контакт не-из-бе-жен! Не говоря уже про секс… без него и людей не было бы!

– Ты свалил все в кучу. И любовь, и поцелуи, и размножение.

– Признай уже, что не права!

– Нет уж! Это разные понятия! Хотя и прекрасно комбинируемые, но при всем при этом комбинируемые не обязательно. Я считаю, что любовь без физического контакта даже прекраснее и красивее. Можно всю жизнь любить одного-единственного человека, даже когда он покроется морщинами. Можно посвящать ему стихи, песни, книги и умереть с мечтами о нем. А когда человек получает желаемое – чувства притупляются, исчезает загадка и волнительный вдохновляющий трепет. Разве нет?

– Ты склонна ошибаться, – ласково ответил я, думая о том невыносимом дне, когда она влюбится в какого-нибудь парня, начнет с ним встречаться и ей захочется близости. Пока этого не случилось, она может наивно рассуждать о таких вещах, но тот самый день обязательно настанет. И дай боже, чтобы я не подозревал об этом!

– Ты ведь тоже меня любишь? – спросила сестра, прервав спутанные мысли.

– Конечно, – без колебания ответил я со всей серьезностью.

– А хотел бы поцеловать как своих девушек?

– Я… не думал об этом… Нет…

– Так кто из нас ошибается? – беспечно захохотала она, и побежала вперед, уверенная в своей победе.

А я шел следом и думал о том, что солгал.

После продолжительной прогулки мы нашли хорошее место для посадки дерева. Я принялся выкапывать лунку, пока сестра доставала из целлофанового мешочка саженец.

Когда яма была готова, она посадила молодое деревце, вставила в землю колышек и заботливо подвязала хрупкий дубовый ствол. Достала из другого пакета удобрения, присыпала ими почву, и выпрямилась, довольно глядя на результат.

– Всегда мечтала это сделать, – сказала она, – Надеюсь, он вырастет крепким и очень высоким!

А мне было просто приятно ей помочь.

Проголодавшись, мы нашли зеленую поляну неподалеку от высаженного дубка, и устроили пикник. Из корзины показались заготовленные с утра бутерброды с колбасой и сыром, несколько яблок и душистых коричных булочек. Еще термос с медово-имбирным чаем да немного конфет.

Уставшие, мы набросились на еду.

– Я настолько люблю жизнь, словно сюда долго бог не пускал. Не могу надышаться, налюбоваться природой, согреться под солнцем! – сестра откусила кусочек яблока.

Я закатил глаза. Опять переключилась на излюбленную волну с верой в нечто большее.

– Знаю, о чем ты подумал! Но ведь должно быть нечто, что не в состоянии объяснить сухая логика и пытливый ум!

– Ничего еще не доказано, – сказал я, любуясь яркой молодой листвой на деревьях, – Душу не нашли, бога не зафиксировали.

– А что, если духовная составляющая реальности просто не дает себя обнаружить?

– Ага, интересно, почему? – скептически усмехнулся я.

– Чтобы каждый человек смог прийти к этому понимаю сам! Без влияния со стороны. Ты слышал об эксперименте с двумя щелями?

– Неа.

– Закрой глаза!

Я закрыл.

– Представь темную комнату. В комнате есть прибор, излучающий поток электронов в сторону экрана. Между прибором и экраном есть преграда – медная пластинка с двумя щелями. Как ты думаешь, какой отпечаток получиться на экране, если электроны – всего лишь маленькие шарики?

– На экране появятся две полосы, такие же, как и щели, – мысленно представив, ответил я.

– Такой рисунок проявляется на экране только тогда, когда ученые пытаются зафиксировать поведение электронов, то есть когда за электронами наблюдают! Свет как будто подстраивается под наше желание увидеть простую, понятную картинку. Но результат эксперимента меняется, если наблюдения не вести: на экране появляется сложный узор из чередующихся черных и белых полос. Электроны перестают вести себя как частицы и демонстрируют поведение волн. Один и тот же электрон может быть одновременно и частицей, и волной, все зависит от того – смотрят на него или нет! Как ты считаешь, почему так происходит?

– Мир элементарных частиц очень мал. Скорей всего, даже наблюдение за ним нельзя провести без физического воздействия. Система измерения, которая используется для обнаружения активности частиц, влияет на поведение этих частиц.

– Банальный ответ отличника, – фыркнула сестра, – Реальность иллюзорна и зависит от нашего восприятия. Как бы то ни было, я вижу связь между этим экспериментом и тем, что физики все еще не зафиксировали душу. Невидимый мир существует, но прячется от наших приборов. Кто-то по ту сторону хитрее нас и не позволяет себя обнаружить, тем более – изучить, как бы ни старались ученые. Нам никогда не получить доказательств его существования. Основоположник квантовой физики Макс Планк считал сознание фундаментом всего сущего. Материя в его понимании была лишь производной от сознания, т.е. сознание создает физический мир! Многие физики склоняются к тому, что без сознательного наблюдателя наша Вселенная не смогла бы существовать или существовала бы неопределенно, как нереализованный потенциал.

– Квантовую физику вообще никто не понимает, там сплошные загадки. Лет через пятьдесят ученые опять что-то обнаружат и все постулаты рухнут.

– И все же не даром говорят, что мысль материальна, – вторила сестра, – Весь твой скепсис – просто стечение обстоятельств. Ты просто не сталкивался с по-настоящему необъяснимыми вещами.

Я решил не спорить. Солнце приятно согревало лучами, птицы чирикали на деревьях и все казалось чудесным. Я даже согласился с зерном логики в рассуждениях сестры. Тема казалась действительно интересной и захотелось узнать подробности этого странного эксперимента. Скорее всего, обнаружатся нюансы, списывающие теорию невероятного на нет.

– Я тут свой эксперимент проводила недавно, – продолжила она.

– Ну ка, – заинтересовался я, уплетая бутерброд.

– Суть в следующем: едет в транспорте человек, ни на кого не смотрит, читает книгу или в телефоне ковыряется. Или вообще дремлет. На окружающих никак не реагирует, короче – ушел в себя. Я начинаю смотреть на него не отрываясь и примерно через двадцать секунд он просыпается и глядит на меня. Типа – что надо-то? Работает почти всегда, в девяносто процентов случаев! Как это получается, а? Как люди понимают, что на них смотрят?

– Не знаю, я ж не Макс Планк. Надо самому попробовать и проверить. Сейчас это выглядит так, будто ты выдаешь желаемое за действительное.

Сестра хотела что-то возразить, но вдруг вскрикнула, выронив яблоко. Ее глаза расширились от испуга.

– Что случилось?!

– Да так, показалось, – растерянно ответила она.

– Что показалось?

– Ну… Ты когда-нибудь замечал краем глаза человеческие силуэты там, где никого нет?

– Не-а. Ты увидела такое? Только не списывай на мистику! Оптические иллюзии никто не отменял, человеческое зрение обманчиво.

– Ты не понимаешь. Знаю, звучит странно, но какое-то существо преследует меня. Какой-то призрак.

– У сестренки развивается паранойя? – все еще казалось, что это розыгрыш.

– Думала, брат всегда поймет и поддержит, но, видно, ошиблась, – она отвернулась.

– Ты же знаешь, я не верю ни в призраков, ни в пришельцев, ни в снежного человека. Чего обижаешься?

– Не обижаюсь. Сама хочу понять, что это.

– И часто ты видишь этого призрака?

– Постоянно, но стоит перевести на него взгляд, он исчезает. Зато боковым зрением могу долго наблюдать его рядом. А еще в отражениях.

– Думаешь, он обладает разумом?

– Он определенно мыслит! Я чувствую это. Не знаю, чего желает, но мне кажется, если ты покинешь меня, я останусь в его власти навсегда… Мне очень страшно.

Похоже, она говорит правду и действительно видит что-то странное. И я бы скорее поверил в призраков, чем допустил, что сестра теряет рассудок. Только разгадка не в мистическом откровении, а, к примеру, в пятнышках на глазном дне.

Наполнив кружку ароматным чаем, протянул ее сестре:

– Даже когда упадут все звезды, я буду рядом.

* * *

Воспоминание рассеялось.

Стоя в храме жизней, я попросил показать еще хоть что-то, связанное с ней. Пространство приняло мое стремление и откликнулось коридором, переливающимся многоцветной энергией.

Послышалась громкая электронная музыка, смех, а язык ощутил алкогольную горечь. Мы с одногруппниками сидели в караоке-баре, отмечая студенческий день. Не особенно хотелось составлять им компанию, но было паршиво, и чтобы скрасить одиночество, я поддался на их уговоры.

Восемь человек, три бутылки коньяка, виски и различная закуска на столе – вечер обещает затянуться. Но, пожалуй, это даже к лучшему. Не хочется думать о том, что сестра сейчас зажигает в клубе с парнем. Я терпеть его не мог с первого взгляда и с удовольствием врезал бы ему. Но что поделаешь – ей он нравится.

Игорь разлил по рюмкам коньяк, сказал тупой тост в своем стиле. Мы чокнулись и выпили. У одного из приятелей зазвонил мобильный.

– Здарова! Уже пьем! – он повернулся к нам, – Ребят, тут еще двое хотят подвалить, вы как?

Никто не возражал, а мне и вовсе было по барабану.

– С ними Ритка и Наташка, – оповестил тот и повесил трубку, – Кажется, идея с мальчишником провалилась.

– Так даже лучше! – обрадовались остальные.

Через десять минут на столе стояло еще несколько бутылок водки. Парни оживленно разговаривали, пока я пил. Олег рассказывал про злачные места, в которых успел побывать, все слушали и громко ржали, поддерживая его рассказ. Я же был счастлив хотя бы тому, что усталость ушла.

Потом приехали эти двое с подругами, подвинули несколько кресел и свалились в них, попутно договариваясь о заказе следующей песни. Дружно прокричав в микрофон заезженный до дыр хит прошлого десятилетия, они начали обсуждать что попало, переключаясь с одной темы на другую.

Разговор принимал все более бессмысленный характер, все смеялись в голос и ярко жестикулировали, напоминая бешеных гиен. Я не собирался принимать участие в этих идиотских дискуссиях.

Одна из девиц то и дело мне улыбалась и строила глазки.

– Ты че такой грустный? – спросила она, когда остальная орава ушла исполнять очередной набивший оскомину шлягер.

Я сослался на усталость.

– Но мы же здесь отдыхаем, – она кокетливо поправила бретельку платья, – Ты всегда такой? Как это называется… Мизантроп!

Надо же, какие словечки водятся в ее лексиконе.

– Значит, угадала, – заключила Рита, – Мне нравятся мизантропы.

К тому моменту компания допела песню и вернулась за стол. Один из парней обратил внимание, что я так ничего не спел за вечер и настоял, чтобы я выбрал композицию по вкусу.

Мне передали микрофон. Я ткнул в первое попавшееся название. Заиграла музыка, на наш столик направили свет, а я просто держал микрофон, развалившись в кресле.

Где-то на середине песню выключили, и официант вежливо попросил микрофон обратно. Пожалуй, он был единственным человеком в этом помещении, который не подумал, что я придурок. Он был на работе и ему явно все безразлично. Как и мне.

Я встал и пошел в туалет. В узком коридоре меня догнала Рита и кинулась целовать. Я был не против. Когда мы переместились в кабинку туалета, и у нас явно намечалось продолжение, зазвонил мой телефон.

Мелодия, сохраненная на звонок сестры.

Я отстранил девушку, чтобы ответить.

– Да забей, – Рита попыталась выхватить телефон.

– Отстань! – рявкнул я.

На том конце послышались всхлипы, сердце сжалось в комок.

– Что случилось?

– Мне так плохо! – заплакала сестра, – Сможешь приехать домой?

– Уже еду! – я положил трубку и пулей вылетел из туалета.

Рита кричала вдогонку, что я кретин, подбирая еще с десяток синонимов.

Вызвав такси, я быстро добрался до квартиры, скинул обувь и прошел по коридору в темную комнату. Сестра свернулась калачиком на постели и тихо скулила, чтобы не разбудить родителей.

– Что произошло? – присел рядом, – Что он сделал?

– Сначала все было хорошо, мы немного выпили и танцевали, – она заливалась слезами, – Потом туфли натерли ноги, пришлось сесть за столик. Виктор выпил водки, потом абсент, еще водки. Я попросила, чтобы он не напивался. Он начал злиться, говорил: что мне еще делать, ты же не танцуешь! Это услышали другие и Яна позвала его танцевать, – она снова разразилась рыданиями.

– Что потом?

– Они танцевали и танцевали! А когда подошли к столику, чтобы выпить, я попросила его проводить меня. Яна сказала, что я взрослая и доберусь сама, а он попросил не портить праздник. Они опять ушли на танцпол, он взял ее за талию, потом его руки спустились ниже, а я сидела и смотрела на них. Не могла поверить тому, что видела! А потом Яна его поцеловала, или он ее…