Читать книгу Стихотворения. 1814-1836 - Александр Сергеевич Пушкин, Александр Пушкин, Pushkin Aleksandr - Страница 69

Арист! и ты в толпе служителей Парнаса!

Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса;

За лаврами спешишь опасною стезей

И с строгой критикой вступаешь смело в бой!

Арист, поверь ты мне, оставь перо, чернилы,

Забудь ручьи, леса, унылые могилы,

В холодных песенках любовью не пылай;

Чтоб не слететь с горы, скорее вниз ступай!

Довольно без тебя поэтов есть и будет;

Их напечатают – и целый свет забудет.

Быть может, и теперь, от шума удалясь

И с глупой музою навек соединясь,

Под сенью мирною Минервиной эгиды {1}

Сокрыт другой отец второй «Телемахиды».

Страшися участи бессмысленных певцов,

Нас убивающих громадою стихов!

Потомков поздных дань поэтам справедлива;

На Пинде лавры есть, но есть там и крапива.

Страшись бесславия! – Что, если Аполлон,

Услышав, что и ты полез на Геликон,

С презреньем покачав кудрявой головою,

Твой гений наградит – спасительной лозою?

Но что? ты хмуришься и отвечать готов;

«Пожалуй, – скажешь мне, – не трать излишних слов;

Когда на что решусь, уж я не отступаю,

И знай, мой жребий пал, я лиру избираю.

Пусть судит обо мне, как хочет, целый свет,

Сердись, кричи, бранись, – а я таки поэт».

Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет

И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет.

Хорошие стихи не так легко писать,

Как Витгенштеину французов побеждать.

Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов,

Певцы бессмертные, и честь и слава россов,

Питают здравый ум и вместе учат нас,

Сколь много гибнет книг, на свет едва родясь!

Творенья громкие Рифматова, Графова

С тяжелым Бибрусом гниют у Глазунова;

Никто не вспомнит их, не станет вздор читать,

И Фебова на них проклятия печать.

Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо,

Поэтом можешь ты назваться справедливо:

Все с удовольствием тогда тебя прочтут.

Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут

За то, что ты поэт, несметные богатства,

Что ты уже берешь на откуп государства,

В железных сундуках червонцы хоронишь

И, лежа на боку, покойно ешь и спишь?

Не так, любезный друг, писатели богаты;

Судьбой им не даны ни мраморны палаты,

Ни чистым золотом набиты сундуки:

Лачужка под землей, высоки чердаки —

Вот пышны их дворцы, великолепны залы.

Поэтов – хвалят все, питают – лишь журналы;

Катится мимо их Фортуны колесо;

Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;

Камоэнс с нищими постелю разделяет;

Костров на чердаке безвестно умирает,

Руками чуждыми могиле предан он:

Их жизнь – ряд горестей, гремяща слава – сон.

Ты, кажется, теперь задумался немного.

«Да что же, – говоришь, – судя о всех так строго,

Перебирая все, как новый Ювенал,

Ты о поэзии со мною толковал;

А сам, поссорившись с парнасскими сестрами,

Мне проповедовать пришел сюда стихами?

Что сделалось с тобой? В уме ли ты, иль нет?»

Арист, без дальных слов, вот мой тебе ответ:

В деревне, помнится, с мирянами простыми,

Священник пожилой и с кудрями седыми,

В миру с соседями, в чести, довольстве жил

И первым мудрецом у всех издавна слыл.

Однажды, осушив бутылки и стаканы,

Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;

Попалися ему навстречу мужики.

«Послушай, батюшка, – сказали простяки, —

Настави грешных нас – ты пить ведь запрещаешь,

Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,

И верим мы тебе; да что ж сегодня сам…»

«Послушайте, – сказал священник мужикам, —

Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,

Живите хорошо, а мне – не подражайте».

И мне то самое пришлося отвечать;

Я не хочу себя нимало оправдать:

Счастлив, кто, ко стихам не чувствуя охоты,

Проводит тихий век без горя, без заботы,

Своими одами журналы не тягчит

И над экспромтами недели не сидит!

Не любит он гулять по высотам Парнаса,

Не ищет чистых муз, ни пылкого Пегаса;

Его с пером в руке Рамаков не страшит;

Спокоен, весел он. Арист, он – не пиит.

Но полно рассуждать – боюсь тебе наскучить

И сатирическим пером тебя замучить.

Теперь, любезный друг, я дал тебе совет,

Оставишь ли свирель, умолкнешь или нет?..

Подумай обо всем и выбери любое:

Быть славным – хорошо, спокойным – лучше вдвое.

1) То есть в школе.

КОЛЬНА. (ПОДРАЖАНИЕ ОССИАНУ).

(Фингал послал Тоскара воздвигнуть на берегах источника Кроны памятник

победы, одержанной им некогда на сем месте. Между тем как онз анимался сим

трудом, Карул, соседственный государь, пригласил его к пиршеству; Тоскар

влюбился в дочь его Кольну; нечаянный случай открыл взаимные их чувства и

осчастливил Тоскара.)

Источник быстрый Каломоны,

Бегущий к дальним берегам,

Я зрю, твои взмущенны волны

Потоком мутным по скалам

При блеске звезд ночных сверкают

Сквозь дремлющий, пустынный лес,

Шумят и корни орошают

Сплетенных в темный кров древес.

Твой мшистый брег любила Кольна,

Когда по небу тень лилась;

Ты зрел, когда, в любви невольна,

Здесь другу Кольна отдалась.

В чертогах Сельмы царь могущих

Тоскару юному вещал:

«Гряди во мрак лесов дремучих,

Где Крона катит черный вал,

Шумящей прохлажден осиной.

Там ряд является могил;

Там с верной, храброю дружиной

Полки врагов я расточил,

И много, много сильных пало;

Их гробы черный вран стрежет.

Гряди – и там, где их не стало,

Воздвигни памятник побед!»

Он рек, и в путь безвестный, дальный

Пустился с бардами Тоскар,

Идет во мгле ночи печальной,

В вечерний хлад, в полдневный жар.

Денница красная выводит

Златое утро в небеса,

И вот уже Тоскар подходит

К местам, где в темные леса

Бежит седой источник Кроны

И кроется в долины сонны.

Воспели барды гимн святой;

Тоскар обломок гор кремнистых

Усильно мощною рукой

Влечет из бездны волн сребристых

И с шумом на высокий брег

В густой и дикий злак поверг;

На нем повесил черны латы,

Покрытый кровью предков меч,

И круглый щит, и шлем пернатый

И обратил он к камню речь:

«Вещай, сын шумного потока,

О храбрых поздним временам!

Да в страшный час, как ночь глубока

В туманах ляжет по лесам,

Пришлец, дорогой утомленный,

Возлегши под надежный кров,

Воспомнит веки отдаленны

В мечтаньи сладком легких снов!

С рассветом алыя денницы,

Лучами солнца пробужден,

Он узрит мрачные гробницы…

И, грозным видом поражен,

Вопросит сын иноплеменный:

«Кто памятник воздвиг надменный?»

И старец, летами согбен,

Речет: «Тоскар наш незабвенный,

Герой умчавшихся времен!»»

Небес сокрылся вечный житель,

Заря потухла в небесах;

Луна в воздушную обитель

Спешит на темных облаках;

Уж ночь на холме – берег Кроны

С окрестной рощею заснул:

Владыка сильный Каломоны,

Иноплеменных друг, Карул

Призвал Морвенского героя

В жилище Кольны молодой

Вкусить приятности покоя

И пить из чаши круговой.

…… … … … …..

…… … … … …..

Близ пепелища все воссели;

Веселья барды песнь воспели;

И в пене кубок золотой

Кругом несется чередой. —

Печален лишь пришелец Лоры,

Главу ко груди преклонил;

Задумчиво он страстны взоры

На нежну Кольну устремил —

И тяжко грудь его вздыхает,

В очах веселья блеск потух,

То огнь по членам пробегает,

То негою томится дух;

Тоскует, втайне ощущая

Волненье сильное в крови,

На юны прелести взирая,

Он полну чашу пьет любви.

Но вот уж дуб престал дымиться,

И тень мрачнее становится,

Чернеет тусклый небосклон,

И царствует в чертогах сон.

…… … … … …..

…… … … … …..

Редеет ночь – заря багряна

Лучами солнца возжена;

Пред ней златится твердь румяна:

Тоскар покинул ложе сна;

Быстротекущей Каломоны

Идет по влажным берегам,

Спешит узреть долины Кроны

И внемлет плещущим волнам.

И вдруг из сени темной рощи,

Как в час весенней полунощи

Из облак месяц золотой,

Выходит ратник молодой. —

Меч острый на бедре сияет,

Копье десницу воружает;

Надвинут на чело шелом,

И гибкой стан покрыт щитом;

Зарею латы серебрятся

Сквозь утренний в долине пар.

«О юный ратник! – рек Тоскар, —

С каким врагом тебе сражаться?

Ужель и в сей стране война

Багрит ручьев струисты волны?

Но все спокойно – тишина

Окрест жилища нежной Кольны».

«Спокойны дебри Каломоны,

Цветет отчизны край златой;

Но Кольна там не обитает,

И ныне по стезе глухой

Пустыню с милым протекает,

Пленившим сердце красотой».

«Что рек ты мне, младой воитель?

Куда сокрылся похититель?

Подай мне щит твой!» И Тоскар

Приемлет щит, пылая мщеньем.

Но вдруг исчез геройства жар;

Что зрит он с сладким восхищеньем?

Не в силах в страсти воздохнуть,

Пылая вдруг восторгом новым…

Лилейна обнажилась грудь,

Под грозным дышуща покровом…

«Ты ль это?..» – возопил герой

И трепетно рукой дрожащей

С главы снимает шлем блестящий —

И Кольну видит пред собой.

ЭВЛЕГА

По камням гробовым, в туманах полуночи,

Ступая трепетно усталою ногой,

По Лоре путник шел, напрасно томны очи

Ночлега мирного искали в тьме густой.

Пещеры нет пред ним, на береге угрюмом

Не видит хижины, наследья рыбаря;

Вдали дремучий бор качают ветры с шумом,

Луна за тучами, и в море спит заря.

Идет, и на скале, обросшей влажным мохом,

Зрит барда старого – веселье прошлых лет:

Склонясь седым челом над воющим потоком,

В безмолвии времен он созерцал полет.

Зубчатый меч висел на ветьви мрачной ивы.

Задумчивый певец взор тихий обратил

На сына чуждых стран, и путник боязливый

Содрогся в ужасе и мимо поспешил.

«Стой, путник! стой! – вещал певец веков минувших, —

Здесь пали храбрые, почти их бранный прах!

Почти геройства чад, могилы сном уснувших!»

Пришлец главой поник – и, мнилось, на холмах

Восставший ряд теней главы окровавленны

С улыбкой гордою на странника склонял.

«Чей гроб я вижу там?» – вещал иноплеменный

И барду посохом на берег указал.

Колчан и шлем стальной, к утесу пригвожденный,

Бросали тусклый луч, луною озлатясь.

«Увы! здесь пал Осгар! – рек старец вдохновенный.-

О! рано юноше настал последний час!

Но он искал его: я зрел, как в ратном строе

Он первыя стрелы с весельем ожидал

И рвался из рядов, и пал в кипящем бое:

Покойся, юноша! ты в брани славной пал.

Во цвете нежных лет любил Осгар Мальвину,

Не раз он в радости с подругою встречал

Вечерний свет луны, скользящий на долину,

И тень, упадшую с приморских грозных скал.

Казалось, их сердца друг к другу пламенели;

Одной, одной Осгар Мальвиною дышал;

Но быстро дни любви и счастья пролетели,

И вечер горести для юноши настал.

Однажды, в темну ночь зимы порой унылой,

Осгар стучится в дверь красавицы младой

И шепчет: «Юный друг! не медли, здесь твой милый!»

Но тихо в хижине. Вновь робкою рукой

Стучит и слушает: лишь ветры с свистом веют.

«Ужели спишь теперь, Мальвина? – мгла вокруг,

Валится снег, власы в тумане леденеют.

Услышь, услышь меня, Мальвина, милый друг!»

Он в третий раз стучит, со скрыпом дверь шатнулась.

Он входит с трепетом. Несчастный! что ж узрел?

Темнеет взор его, Мальвина содрогнулась,

Он зрит – в объятиях изменницы Звигнел!

И ярость дикая во взорах закипела;

Немеет и дрожит любовник молодой.

Он грозный меч извлек, и нет уже Звигнела,

И бледный дух его сокрылся в тьме ночной!

Мальвина обняла несчастного колена,

Но взоры отвратив: «Живи! – вещал Осгар, —

Живи, уж я не твой, презренна мной измена,

Забуду, потушу к неверной страсти жар».

И тихо за порог выходит он в молчанье,

Окован мрачною, безмолвною тоской —

Исчезло сладкое навек очарованье!

Он в мире одинок, уж нет души родной.

Я видел юношу: поникнув головою,

Мальвины имя он в отчаянье шептал;

Как сумрак, дремлющий над бездною морскою,

На сердце горестном унынья мрак лежал.

На друга детских лет взглянул он торопливо;

Уже недвижный взор друзей не узнавал;

От пиршеств удален, в пустыне молчаливой

Он одиночеством печаль свою питал.

И длинный год провел Осгар среди мучений.

Вдруг грянул трубный глас! Оденов сын, Фингал,

Вел грозных на мечи, в кровавый пыл сражений.

Осгар послышал весть и бранью воспылал.

Здесь меч его сверкнул, и смерть пред ним бежала;

Покрытый ранами, здесь пал на груду тел.

Он пал – еще рука меча кругом искала,

И крепкий сон веков на сильного слетел.

Побегли вспять враги – и тихий мир герою!

И тихо все вокруг могильного холма!

Лишь в осень хладную, безмесячной порою,

Когда вершины гор тягчит сырая тьма,

В багровом облаке, одеянна туманом,

Над камнем гробовым уныла тень сидит,

И стрелы дребезжат, стучит броня с колчаном,

И клен, зашевелясь, таинственно шумит».