Читать книгу Грешники оправданы… боги наказаны… Вояджер продолжает свой бесконечный путь… - А. Зайнуллин - Страница 6

Алла ощущает, как её мысль, выходя за пределы головы, распластывается во все направления, преобразуясь в расширяющийся шар. Он, сферически увеличиваясь, проникает в иные участки действительности, откуда слышались все эти знакомые голоса; человеческая реальность остаётся позади. Полностью проникнув в действительность, Алла чувствует, как она, то есть сознание, приобретает человеческую форму. «Увидеть бы себя со стороны», – думает она.

Алла обнаружила себя на той же тоненькой больничной тропинке. Но на ней нет прежних людей… И на скамейке, на которой она оставила своё тело там, в реальности, здесь, в действительности, расположились совсем другие люди. Это три человека. Двое из них играют в шахматы.

«Мат!» – громким кавказским говором раздался мужчина с чёрными усами.

Проигравший же, полный человек с очень характерными и от того очень знакомыми очками, начинает натягивать на себя карнавальный лисий костюм, изгибая своё тучное тело, словно амёба, пытающаяся поместиться в более тесном пространстве.

«Что за шоу? Подойду-ка поближе», – думает Алла.

– Я знал, что ты, Черчилль, жирная лиса. Но не до такой же степени! – радостно кричит победивший.

– Я попрявился э литл, – переводя дыхание, отвечает проигравший.

– Знал бы я, что ты такой, на пару размеров костюм бы больше подобрал. Это всё объём твоей хитрости – ни один из существующих размеров не подлезет под неё, – добавляет победивший усатый мужчина.

– Интересно, а во что бы Вы, Уинстон, одели Иосифа Виссарионовича, если бы он вам проиграл?! – вмешался в разговор наблюдатель игры, лысый человек с характерным картавистым произношением.

– А я это не скажу, – Черчилль сжал в руках котомку, в которой спрятан костюм, предназначенный для Иосифа Виссарионовича на случай его поражения. – Но на вас, Владимир Ильич, я бы, ат-фёстли, одел бы норковую шапку: ваше гладкий лысина сильно слепит ваших врагов. И, ат-секондари, подарил бы верёвку совершенно бесплатно…

– Так вы готовы отдать нам верёвку, на которой мы вас же и повесим, совершенно бесплатно?! Какой благородный жест! Не ожидал! – удивился Владимир Ильич.

– А в-третьих, – продолжает Черчилль, – подарил бы вам Библию.

Алла, подойдя ближе к тройке довольно интересных людей, замечает, что все они полупрозрачные. Сквозь них просвечивает другое тело, более плотное, находящееся за ними на соседней скамейке. Этот персонаж менее прозрачный, то есть он больше приближен сейчас к реальности, откуда пришла сюда Алла.

Она пригляделась к нему внимательнее: это довольно солидный мужчина. Он с интересом наблюдает за окружающим, словно видит картину и пытается уловить закономерности её линий. Мужчина широко улыбается и внимательно-внимательно осматривает своим глубоким взглядом играющих в шахматы.

Алла хочет узнать, почему этот человек выглядит более реалистично, чем остальные. Подойдя поближе к нему, она узнала в нём… узнала… нет, этого не может быть! Это же Максим Горький! Он же Алексей Максимович Пешков! Об этой встрече Алла мечтала с раннего детства. И даже тогда, находясь в наивном возрасте, она глубоко сомневалась, что когда-нибудь встретит писателя. Алла хочет спросить его, почему он оптически более плотный, но на некоторое время потеряла способность говорить. Она встала напротив Алексея Максимовича как вкопанная. Проницательный писатель, завидев возле себя растерянную Аллу, решает помочь ей. Горький встаёт со скамьи, крепко сжимает её левую кисть, трясёт её. Алла приходит в себя.

– Вы – Горький? – спрашивает она первым делом.

– Я самый, – отвечает писатель, опустив голову, пытаясь скрыть свою улыбку.

– Я мечтала с вами встретиться всю свою жизнь.

Алексей Максимович опять по-мальчишески засмущался. Широкая улыбка, что до невозможности сокращает мимические мышцы, ярко просвечивает исподлобья писателя.

– А почему вы визуально более плотный, чем товарищи на соседней скамейке? – продолжает Алла.

– Все мы здесь время от времени становимся более плотными. А потом обратно – более прозрачными, бледнеем… Иногда находимся чуть ли не на грани видимости.

– А от чего это зависит?

– Этот мир, где мы сейчас находимся, хоть и описывается в фантастических произведениях, на самом деле существует, как ты можешь это заметить. Здесь проецируются все человеческие мысли. Они как бы испаряются из реальности в результате умственной деятельности людей и накапливаются именно здесь. Чем больше о нас думают там, тем более плотными и реальными мы становимся здесь. Ведь мы есть не что иное, как совокупность мыслей.

– В каком-то фильме я это уже видела… – задумчиво тянет Алла.

– Сейчас многие шестиклассники в реальности, откуда ты пришла, проходят в школе мой рассказ о Соколе, читают впервые мою биографию. Поэтому я более плотный, приближенный к реальности. Пик видимости Владимира Ильича приходится на 7 ноября, а Иосифа Виссарионовича – на 9 мая.

Вдруг Алла замечает, как какая-то клейкая жидкость начинает растекаться по тоненькой дорожке. Немного погодя она уже заточила в свою густую консистенцию ноги всех людей, находящихся вдоль тропинки.

– Фу, гадость! Что это?! – кричит Алла, неожиданно прервав диалог с Горьким.

– А ты всмотрись в эту жидкость, что ты в ней видишь?

Алла начала всматриваться, Алексей Максимович комментирует:

– Она отражает одну мерзкую мысль, что поражает миллиарды человеческих сознаний.

– Вижу в ней какие-то древние иероглифы. Какой-то метеорит, разрушенные дома… И всюду одну и ту же цифру – 2012! Так что же это за мысль?! Неужели это идея о конце света?!

– Да… Однако никакого конца света на эту дату не предначертано вовсе! Но люди склонны интерпретировать различные Писания таким образом, каким им это выгодно. Ведь мысль очень текучая субстанция. Одна и та же по содержанию, она способна принять совершенно разные формы в зависимости от того, какие головы она посещает.

– Получается, что никакого конца света не предначертано?!

– Как бы не так! На самом деле отнюдь не гипотетический конец света представляет угрозу для планеты. Ой, как бы не так, как бы не так… – Горький прерывается, качает головой, продолжает: – Угрозу представляют человеческие мысли, что вызваны этой конецсветовой агитацией! Ведь думая и веря в это, люди взращивают эту мысль здесь и приближают её к своему миру, к реальности. А она уже изрядно зацементировала наши с тобой ноги своей навязчивостью!

– Что ж, весело!

– Это ещё ничего! А как мерзко было несколько лет тому назад, когда мы здесь чуть не утонули в вязкой, как носовая слизь, мысли. В ней проглядывали одни и те же буквы и цифры – Аш Эн Эн один. «Свиной грипп», будь он не ладен! Просто обидно за нас: на самом деле люди от него и не страдали в той степени, в какой пострадали мы, мысли!

– Какой интересный мир! – восхищённо оглядываясь, произносит Алла.

– Ты здесь впервые?

– Ну как бы да. Я оставила своё тело в реальности. А мысль здесь.

– Мало кто пробирается сюда осознанно при жизни. Давай я тебе устрою маленькую экскурсию.

– Давайте! – кричит Алла, заведя кисти за шею.

Горький взял свою почитательницу за руку и ведёт к обрыву, над которым в различных направлениях пролетают сферы.

– Что это? – указав на них, спрашивает Алла.

– Это мысли людей. Они заносятся сюда из реального мира. Здесь мысли созревают, приобретают чёткие очертания. Только потом, сформировавшись и потяжелев, они вываливаются отсюда в реальность, то есть реализуются. Вон-вон! Видишь шар? Он самый большой!

– Вижу!

– Давай-ка мы его поймаем.

Алексей Максимович подпрыгивает и ловит, словно баскетбольный мяч, комок мыслей. Приблизив его к лицу Аллы, спрашивает:

– Чем пахнет?

– Кажется, нефтью… бензином, керосином, чем-то вроде.

– Вот именно! Эта мысль сейчас курсирует между Белым домом в США, правительственной резиденцией Китая, Кремлём в Москве и домом аятоллы в Тегеране. Дела большие, политические – а оттого и шар немаленький. Мысль очень плотная по визуальным характеристикам, скоро станет достаточно тяжелой и ввалится в реальность. А есть ещё и другие мысли в виде маленьких пузырьков, в виде пылинок и ещё меньше.

– Значит, сюда проникают мысли каждого человека из реальности?

– Абсолютно. Человек живёт в своём мире, думает, размышляет. Но он даже и не подозревает, что постоянно здесь следит своими мыслями. Когда приходит время покидать реальность, духовная суть человека уходит в свой мир, ну а мысли его остаются здесь. Находясь в реальности, каждый лепит здесь своё мысленное тело. Наши мысли, произведённые нами в течение жизни, сливаются в единый организм и обитают потом здесь. Когда нас вспоминают реальные люди, их воспоминания проникают сюда, подкрепляя наши мысленные тела, и мы становимся ярче. Картина этого мира постоянно пестрит, она непостоянна, изменяется: кто-то становится ярче, кто-то бледнеет… поочередно, размеренно, кто-то с периодичностью, кто-то навсегда.

– У-ди-ви-тель-но, – задумчиво протягивает Алла.

– Некоторые люди из реальности способны считывать из этого мира информацию. Порой, сообщая удивительные факты, они говорят, что общаются с душами. Но на самом деле они считывают мысли, что другие люди оставили здесь. При этом очень немногие понимают, что представляет из себя истинное общение с душой…

– Почему?

– Потому что у души нет мыслей в привычном людском понимании. Душа «мыслит» чувствами… Это и есть её «мысли», которые более или менее находят своё отражение в человеческих словах. Я написал много книг… миллионы слов… но только сейчас понимаю, что самый совершенный язык – язык чувств. Многие люди совершенно неграмотны в нём… Чем глубже при жизни мы понимаем его, тем более мы грамотны там, где он необходим.

– Меня удивляет, что вы верите в души… мне казалось, вы были атеистом.

– При жизни я, скорее, предпочитал казаться атеистом. Но… приходит время, когда отрицать очевидное уже глупо – как сейчас, например… – писатель прервался, подумав, продолжает: – Ты никогда не задумывалась, почему массовый человек живёт так, будто бы он вечен? Обычно ему кажется, что нет финала, а смерть – это то, что даже сложно себе представить… И это абсолютно правильное ощущение: человек действительно вечен. Чувство вечности дано ему по природе. Но проблема в том, с кем себя увязывает человек… Увы, по большей части с телом… с биологическим футляром, что взяли в аренду у земли… Человек, полагая, что он тело, ошибочно проецирует вечность на тленное. Люди дезориентированы и делают непропорционально высокие ставки на земную жизнь, на свою плоть, в такой степени высокие, как если бы они пребывали на земле вечность, как если бы вечно пребывали в своей плоти… Столь высокие ставки нужно делать… но не на тленное, а на вечное… – Горький прервался, вздохнул и воодушевлённо говорит:

– Я предлагаю тебе насладиться архитектурой нашего бульвара!

Вдруг перед Аллой предстала целая коллекция прекрасных зданий, выстроившихся вдоль дороги, аккуратно выложенной отполированными камнями. Она в изумлении спрашивает:

– Алексей Максимович, скажите, а от чего здания здесь такие красивые? Кажется, что каждое из них живое; прямо чувствую, как они следят за нами. Откуда такие ощущения?

– Это разрушенные в реальности здания. Справа от тебя изначальный Храм Христа Спасителя, Сухаревская башня, Страстной монастырь, некогда разрушенные в Москве; слева – Литовский замок, Грот и фонтаны Летнего сада, Знаменская церковь, что некогда украшали Петербург, впереди Часовня апостола Варфоломея, когда-то существовавшая в Баку.

– Сейчас тоже строят наподобие с такими же геометрическими параметрами. Но новые здания не производят такого же впечатления, как эти. В чём отличие?

– Слышала когда-нибудь, что Бог сотворил Адама из глины? Он оживил кусок земли, и она стала человеком. Точно так же обстоит дело и со зданием. Оно может быть либо просто глиной, либо оживлённой глиной. Поэтому идентичные в своей геометрии здания могут вызывать совершенно неоднозначные чувства. Всё зависит от того, кто был их творцом.

Алла замечает, как сквозь грудь Горького начинает пробиваться пульсирующая тень. Очевидно, что это тень сокращающегося сердца.

– Опять началось! – восторженно шепчет Алексей Максимович. Он глубоко вздохнул и блаженно смотрит в небо…

– Что случилось? – любопытствует Алла.

– Какой-то мальчишка из реальности сейчас читает моего «Данко» на протяжении многих месяцев, каждый день, в одно и то же время. Кажется, в 17:34. Когда он читает, я вновь начинаю ощущать, как жизнь стучит в моей груди. Хотя обитатели этого мира уже давно не слышат стуков своих сердец… они останавливаются в реальности… Но я – исключение. Этот четырёхкамерный пульсирующий орган возникает во мне вновь и вновь каждый день, когда этот мальчишка читает «Данко». Знаешь, это мой самый любимый читатель из всех существующих. Я жил и трудился всю свою жизнь… главный подарок за это – этот мальчик. Никто, совершенно никто так не окрашивал своими чувствами моё детище…

– Каким образом вы связаны с вашими произведениями?

– Понимаешь, я давно ушёл из реальности, но в ней остались квадратные километры моей «кожи»! Это листы моих книг, размноженные по всему миру. Как и любая другая кожа, моя писательская регенерирует, то есть издается, тиражируется. Как и на любой другой коже, на ней есть свои чувствительные элементы – это буквы, слова, предложения. Они передают мне сюда ощущения, глубокие и не очень, равнодушные и восторженные. Каждый читатель касается моей «кожи» по-своему. Каждый читающий меня оставляет на моей бумажной поверхности неповторимые ощущения. Я всё чувствую здесь… А этот мальчишка. Почему он так горячо читает поэму про Данко? Почему именно её?!

Алла видит, как из грудной клетки Алексея Максимовича начинает вытягиваться тоненькая, как паутина, линия. Последняя начинает кружить вокруг них, завиваясь в конус. Алла ловит её ладонью и считывает с неё уже знакомые чувства. Прочитав их, она говорит:

– Его зовут Костей… Он в детском доме… у него больное сердце. Костя завидует таким людям, как Данко.

– Откуда ты знаешь?! – удивляется писатель.

– Знаю… Мне довелось прочесть язык этого сердца несколько месяцев тому назад. Я запомнила его навсегда. До сих пор храню запись, вынутую из груди малыша… в виде короткой несуществующей в реальности линии ЭКГ. Временами перечитываю эту линию… Как же помочь мальчику?

– В конце отрезка земной жизни… самый последний миллиметр её открывает непосвященному человеку один важный момент, неожиданный такой, который надо бы знать с рождения и помнить на протяжении всего земного пути: наши тела – это не мы… многие забывают про себя, теряются в этих арендованных у земли оболочках. Проблема Кости – лишь проблема его оболочки. Последняя обязательно придёт в соответствие с его мечтой, которая и есть он сам. Главное, чтобы он её не потерял, главное, чтобы не потерял себя. Но скажу тебе однозначно: его мечта сильна. Ведь каждый день оживляет во мне полноценное сердце!

Алла заметила, что на лице Горького время от времени появляется и движется тень Ленина, куда бы писатель ни встал, чтобы он ни делал.

Алла спрашивает:

– А почему на вашем лице всегда тень Ленина?

Алексей Максимович в качестве ответа выдохнул утомлённость. Алла же продолжает:

– Очень жаль, что огромное полотно вашего искусства было скатано в рулончик и опечатано словами «Буревестник революции». Очень обидно. Ведь ещё по вашим первым работам я поняла, что вы человек свободно мыслящий, видящий мир дальше политики, шире гражданства, видящий его в неделимом общечеловеческом аспекте. Но ваша мысль, как и всякая другая, являясь жидкой субстанцией, приняла ту форму, которая была угодна большинству в то далёкое время. Когда читала ваши произведения, особенно ранние, мне казалось, что вы больше, чем человек. Чувствовалась какая-то иная природа в вашем мышлении. Мне всегда было интересно, что же за мозг у вас такой, генерирующий такие мысли! Мне казалось, что он у вас должен был быть особенного строения. Потом узнала, что, оказывается, ваш мозг действительно изъяли, чтобы изучить… отправили в научно-исследовательский институт. Не я одна была такой любопытной.

– И что толку, что они мой мозг на изучение отправили? Что они там надеялись найти? Три полушария вместо двух?! Не там надо было искать.

– А где?

– Серое вещество создаёт лишь формы слов, сердце же наполняет их сутью, тем самым светом, что животворит… По этой причине учёные, которые анализируют мир только при помощи интеллекта, не смогут прояснить истоки наших произведений. Что для них наши книги с точки зрения их математической логики? Текст… мешанина букв… Что они могут там изучить своими методами? Допустим, разложить произведение на составляющие его буквы и подсчитать процентное соотношение каждой из них… Это ли формула великого романа? Как объяснить учёным, что талантливый писатель пишет на листах бумаги, гениальный же – на холсте самой жизни, изменяя её, задавая её тон, – увидев удивлённое лицо Аллы, Горький более уверенным тоном продолжил: – Поначалу гений удивляется, когда описываемые им события начинают происходить в его личной жизни… Встречает даже своих героев, которые говорят с ним его же словами. Затем эти события начинают отражаться на более глобальном уровне – в истории. И только потом мастер осознаёт, в чём дело: те слова, которые он оставил на листах, не ограничились страницами книги, они проникли в пласты жизни… Сама жизнь – невероятно питательная среда… Когда в неё попадает необходимый Свет, слова начинают прорастать сначала в реальность писателя, затем в реальность общественную. В этом-то и сила писательского дара: сделать невидимое и неосязаемое (мысль) ещё более значимым, чем материальное. Как это объяснить учёному уму? Если подобная истина для них смешна… Порой рациональный ум с холодным сердцем пытается создать литературное произведение. Если в этом случае работает только мозг, то получится нечто неодушевлённое… Да, там присутствуют формы слов, но сама суть в них отсутствует. Только Животворящий Свет оживляет формы слов… только он оживляет текст писателя, делает его не просто мешаниной букв, а наделяет чем-то высоким. Когда Вышний Свет пробивается через сердце мастера, тогда появляются живые творения. Это мой ответ на твой вопрос о том, где надо было искать. Это об истоках, но вот процесс написания – это не просто постукивание кнопок клавиатуры… Это создание самого настоящего живого организма…

– Как такое происходит?

– Примеров очень много! Приведу лишь частный случай, но пусть он не становится панацеей. Великие создания вершатся через мастеров по неисследимым путям. Для каждого творения свой путь… Некоторые писатели, когда находились в активной фазе работы, могли обходиться без еды по нескольку дней, при этом не ощущая субъективно голода. Идея создания произведения была доминантной в мозгу, она становилась базовым инстинктом, вымещавшей жажду и голод на вторые роли. В этой фазе писатель не воспринимает реальность, творящуюся вокруг. Она кажется ему сном. Ведь своим мозгом он погружен сюда, в этот мир, в мир мыслей, где создаются формы его творения, а сердцем – туда, где мир Света, который заполняет собой эти формы. В реальности такой писатель как бы не существует: сознанием своим и сердцем своим он в других местах. Даже приём пищи – это то, что остаётся там, в обыденном мире, в тысячах километрах от разума и сердца мастера. И тут происходит ключевое событие. Человеческий организм голодает, но законы биологии ещё никто не отменял: сердце бьётся, извилины мозга функционируют, температура тела поддерживается – на всё нужна энергия. Откуда её взять, если приём пищи прекращён? Организм начинает расщеплять собственные белки, жиры, углеводы, чтобы получить необходимую энергию. Биологическим языком этот процесс называется катаболизмом. Иначе говоря, организм жрёт себя, чтобы поддержать жизненные функции. Но кто стоит в начале этой пищевой цепи? Писатель? Нет. У начала пищевой цепи – произведение, ради которого всё это происходит! Именно оно перестраивает биологический распорядок своего создателя, именно оно управляет его физиологией. Это приводит к тому, что писатель теряет собственные белки. Они расщепляются в теле мастера и воссоздаются в его книге иным переработанным веществом. Эта материя небелкового происхождения… Таким образом, произведение питается организмом собственного создателя. Так происходит очеловечивание книги, ибо она изымает из писателя определённую массу его тела. В произведение заселяется душа: оно имеет на это право, так как становится живым существом, пока ещё не описанным в биологии… Это очень своеобразная форма жизни… Когда мы возвращаемся в реальность и прекращаем писать, чувствуем опустошение, хочется есть. Постепенно восполняем питательные вещества телесной оболочки. Многим кажется, что написание книги – процесс мыслительный… но если бы все люди знали, насколько мысль связана с телом, с его физиологией, особенно тогда, когда она из неощутимого состояния переходит в материальное. Мы переплавляли собственную материю в произведения. Книги, вбиравши наши тела в себя, переживали нас самих в реальности.

– Надо же как все сложно… Приходится растрачивать себя, чтобы создать шедевр…

– Можно избежать растрачивания. Не нужно брать на себя непосильную роль и становиться источником того, что может жить веками. Главное – проникнуть в хранилище Света, который даёт жизнь не только живым существам, но даже словам, музыкальным нотам, краскам художника. Необходимо, чтобы корни твоего произведения питались в этом хранилище. Если станешь ключом для выхода этих бесконечных запасов и через тебя пробьётся их чистая энергия, будешь мастером. Этот Свет, проходя через тело художника, преобразуется в нечто уникальное, и при этом человек не тратит себя.

– А как туда проникнуть?

– Друг тебе поможет в этом.

– Друг? Кто это?

– Скоро узнаешь, – с блеском в глазах, широко улыбнувшись, ответил Горький.

– Удивительно…

– Поверь, отнюдь и отнюдь не все произведения так создаются. Если художник вкладывает свою плоть в произведение, за ним идут массы, он дирижирует и задаёт тон. Мастер – вершина горы, его почитатели – основание её… вершина всегда напоминает о восходящем движении и подстёгивает читателя к росту. Литература тогда сильна, когда ею управляют мастера. Но если эту роль на себя берёт потребительская масса, подгибая писателя под свои вкусы, заказывая у него произведение по собственному желанию, как пиццу в харчевне… Понимаешь, вершина горы в этом случае оказывается под её же основанием… Абсурд! И куда в таком случае движется литература? Я не хочу об этом говорить… Ладно, мне пора. Меня на мосту ждёт Джек Лондон.

– Джек Лондон!

– Да, мы с ним братья в литературе. Не видя друг друга, мы писали с ним очень родственными красками. Мы с ним каждый день разговариваем.

Вдруг писатель прервался и сказал Алле:

– Хорошо… Хорошо… дочка, тебе пора обратно! Сейчас тебя могут обнаружить в бессознательном состоянии на скамейке в противоположном конце этого мира. Тебе, сознанию, пора возвращаться в тело. Иначе опять очутишься в больнице.

– Что? Вы сказали «дочка»?

– Ну да! Правда, ты мне во внучки годишься!

– Так значит я, по-вашему, женского рода?

– Ну да! Я не пойму, ты себя в зеркале, что ли, не видела никогда? Ты же женщина! Это же очевидно!

– Весело! – Алла начала осматривать доступные обозрению части своего тела. – Вот блин! Значит, в реальности я – трансгендер, а в действительности – женщина. Класс – мне здесь нравится!

– Тебе пора! Тебя ждёт миссия в реальности!

– Что за миссия?!

– Она сама откроется перед тобой! Всё впереди. Алла, ступай обратно в своё тело.

– Вы знаете моё настоящее имя?

– Ну а как же – здесь мы, мысли, все у всех на виду. Как только я увидел тебя, узнал про тебя всё… Пока ты не ушла, я тебе скажу кое-что. Это будет иметь прямое отношение к тебе. Ты поймёшь это в нужный момент своей жизни… Исполняя обещания, которые мы даём другим людям, мы наполняем наши слова действенностью, придаём им осуществимость. И все остальные благие слова, которыми мы обрисовали нашу жизнь когда-то, по инерции непременно оживятся в ней, формируя наше будущее. Слова как питомцы, их надо приучить к силе осуществления, к силе действенности. Исполняя наши обещания, данные другим людям, мы наполняем их невероятной силой. А теперь уходи, уходи немедленно!

– Хорошо, хорошо, хорошо! Я побежала! – Алла убегает прочь по тропинке.

Ей очень хочется раздеться, чтобы все окружающие увидели женственные формы её тела, то есть мысли. Она бежит вдоль тонкой тропы и одновременно срывает с себя одежду, оставляя на дорожке следы цветастой тканью. С каждой выброшенной вещью она начинает ощущать себя всё легче и легче. Алла бежит едва касаясь земли. Постепенно это соприкосновение становится всё короче, а взлёты всё продолжительнее и выше. Окружающие полупрозрачные люди с удивлением осматривают поднимающуюся вверх Аллу.

Она ощущает невероятную радость за то, что ей дано увидеть продолжение реального мира. Алла расширяет и углубляет познания человечества об окружающем, побывав в той области знаний, где постижимо быть мало какому учёному. И чем дальше она будет отдаляться от реальности, тем больше она будет узнавать удивительного.

Алла отрывается от поверхности, по которой ещё недавно гуляла с великим писателем. Чувствует, как превращается в сферу и улетает по направлению к реальности, обратно в свою голову. Её скромные апартаменты объемом 1721 кубических сантиметров с нетерпением ожидают её на изголовье скамейки в больничном дворе.