Читать книгу Вкус времени – II - А.Ча.гин - Страница 2

Знаешь ли ты что…

…Для отклонения облака ядовитого газа необходим горящий пояс костров. Костры, нагревая приближающее облако, поднимают его высоко над окопами. На каждый километр фронта необходимо около13 тонн горючего и 20 минут горения.

…Хлорное облако, длиною в 1 километр весит 2500 кг. Во время первой газовой атаки немцы выпустили из баллонов 180.000 кг хлора.

…Болота, торфяники, снег уменьшают опасность химического нападения. Снаряды и бомбы, прежде чем взорваться, закапываются в мягком грунте и этим ослабляется распыление ядовитых газов.

«Костер», №1—2. 1932 год

Школа позади. Жизнь раскрывает перед выпускниками необозримые горизонты. Страна вступает в новый, трудный этап своего развития, начинается выполнение первого пятилетнего плана индустриализации народного хозяйства. И поэтому здесь стоит посмотреть на происходящие события не через официальную прессу, а глазами простого городского обывателя, каковым и стал теперь Владислав Щеголев.

Владик понимал, что для строительства нового индустриального общества, в соответствии с планом, необходимы средства, рабочая сила, инженеры, технические кадры, сырье, строительные материалы. Он понимал и то, что всего этого нет в достатке, что приходится начинать с малого, ведя поиск и наступление сразу по всем направлениям. Значит нужна мобилизация всех духовных и материальных сил страны. Владик видел на примере своих знакомых, что средства на пятилетку почерпнуты из кармана нэпманов, – того как энергично осуществляется экспроприация накоплений частных торговцев и предпринимателей, не заметить было нельзя.

Было очевидно, что сэкономленные за счет народа продукты реализуются по высоким ценам, за драгоценные металлы в особых магазинах – Торгсинах, либо вывозятся за границу, где продаются за иностранную валюту по низким, бросовым ценам. Валюта была остро необходима для покупки машин, оборудования, сырья, найма квалифицированной рабочей силы. Но что обывателю валюта, к тому же Советскую Россию обвиняют в недобросовестном демпинге, конкуренты поднимают шумную кампанию в печати против торговли с Москвой. Буржуазные государства путем политических и экономических мер пытаются сорвать начало индустриализации восточного гиганта. Однако Советское правительство, невзирая на препятствия и жертвы, настойчиво идет к поставленной цели «догнать и перегнать» передовые капиталистические страны по уровню развития промышленности. Многим из окружения Щеголевых это кажется несбыточной мечтой и фантазией.

Но что отрадно – для подготовки отечественных технических кадров открываются всевозможные курсы, профучилища, техникумы и ВУЗы. Населению сообщается, что в стране создаются все условия для того, чтобы каждый человек мог выбрать специальность по своим способностям и желанию. А для вступающей в жизнь молодежи двери всюду широко распахнуты, и Владик очень надеется, что и он тоже сможет участвовать в строительстве нового справедливого государства.

Да, это государство, как кажется, взялось за дело профессионально и разумно – приглашаются иностранные рабочие и инженеры. Им предоставляется все лучшее, чем располагает страна – благоустроенные квартиры, специальные магазины. Их окружает почет и уважение. Заработная плата иностранцам выплачивается частично в валюте, которую они могут истратить в Торговом синдикате или перевести за границу. Широко развертывается сеть магазинов Торгсина, продающих товары без карточек за драгоценные металлы и иностранные деньги. В них цены дореволюционные, но и оценка платины, золота и серебра не высокая. Например, за один килограмм серебра выплачивают 12—14 рублей торгсиновскими бонами. Впоследствии стали не брезговать и другими цветными металлами, например, медью, давая 8—9 копеек за килограмм.

Но по ходу развития пятилетки, все видят как неимоверные усилия и жертвы, которые потребовались от народа для выполнения планов индустриализации, начали «стимулироваться» не только административными мерами, пропагандой и агитацией, но и явным и жесточайшим террором, какого не видывали даже самые необузданные деспотии.

Глава государства, захвативший неограниченную власть, насильно внедряет теоретические положения, которые позволяют ему на «законном основании» терроризировать население страны с целью подавления малейшего выражения недовольства. Чуть ли не ежедневно в газетах публикуются списки в несколько десятков фамилий, расстрелянных за выдуманные провинности.

Уничтожают ветеринаров за падеж скота, ставят к стенке полсотни сметчиков, обвинив их в завышении сметных цен по мелочам. Будто бы они накидывали копейки на стоимость петель, ручек, столярку, подсобные работы. Раболепствующие судьи угодливо отправляли на смерть десятки и сотни невинных людей в угоду тирану. Это выглядело сущим издевательством над законом, моралью, правами человека. А повторяя историю Римской империи периода заката, главные виновники массовых убийств пользовались в стране божественным почетом…

Подлые приспешники организуют ряд громких судебных процессов над «вредителями», будто бы орудующими в промышленности – нашумел процесс Промпартии, дело Рамзина. Крупный специалист по котельным агрегатам – Рамзин, был принесен в жертву для устрашения и подавления старых специалистов. Попутно стали хватать и уничтожать всех бывших и будущих оппортунистов, всех, кто мог поднять голос против творящегося беззакония. Так позитивный, весьма необходимый для отставшей России процесс индустриа-лизации в руках аморальных людей сопровождается жуткими негативными явлениями, которые втихомолку осуждаются всеми здравомыслящими и честными людьми.

Все с ужасом взирают на нечестивые дела репрессивных органов – орудий узурпатора, захватывающих в государстве все больше и больше власти. В каждом более или менее значительном городе эти органы возводят огромные здания, занимают для своих адских нужд целые кварталы.

Удивительное дело, незлобивые русские люди, попадая на работу в подобные учреждения, заражаются царящей там атмосферой человеконенавистничества, звереют, лишаются сердца, ума, совести и слепо уничтожают своих же русских братьев, «рабсилу», так нужную теперь для социалистического строительства. Все злодейства, творящиеся в стенах таких учреждений настолько чудовищны и бессмысленны, даже с точки зрения пользы для государства, что появляется уверенность в том, что именно здесь орудуют иностранные агенты и провокаторы. Ведь как убеждают народ на каждом углу только загранице выгодно уничтожать рабочих, специалистов, партийный и хозяйственный актив советского государства. И результаты были соответствующие.

Особенно ясно это обнаружилось в Отечественную войну 1941—45 годов, когда якобы немецкие резиденты постарались обескровить все русское военное командование, науку и производство доносами, провокациями, убийствами, массовыми репрессиями. Перед началом войны, в 1937—39 годах, пострадали сотни тысяч и простых людей, и партийцев со стажем, и заслуженных военных. Это тоже дело рук «кровавых агрессоров»?

Владислав Щеголев встретился во время войны с солдатом из штрафного батальона, который рассказал, что его схватили, когда он продавал костюм около рынка, что запрещалось. Его закатали на несколько лет копать Беломорский канал. Там его донимал лютый десятник, продажная шкура из заключенных и он, в пылу ярости и отчаяния, зарубил его лопатой. Ему добавили еще десять лет, но в войну освободили для искупления вины на поле брани. Чудом он уцелел, чудом потому что штрафники погибали или от пули немца или от выстрела в спину своих же командиров.

Щеголев знал студента Н., которого забрали перед дипломом, дали порядочный срок и послали в лагерь на лесозаготовки. При их встрече через много лет он рассказал Владиславу, что схватили его, видимо, просто потому, что он был физически крепкий и здоровый. Студент тогда, в нечеловеческих условиях, поклялся, что приложит все силы не к рабскому труду, а к возможности выжить, не поддаться вражьей силе.

В лагере он вошел в доверие к руководству, создал футбольную команду, стал бригадиром лесорубов. В свою бригаду он набирал всяких доходяг и полупокойников. И с ними он всегда перевыполнял норму. Его бригада прослыла образцовой, стала получать льготы, усиленное питание. Доходяги расцветали, полупокойники выходили в люди. Как же бригадир достигал таких блестящих результатов со своей маломощной командой?

«Блестящие достижения» осуществлялись очень находчиво. Рано утром доходяги отправлялись валить лес. Прядя на делянку, разводили большой костер и «блаженствовали» около него до обеда. Во второй половине дня они так же не рубили лес, а спиливали клейма у стволов поваленных вчера другой бригадой, сжигали чужие клейма и ставили свои. Отдохнувшие от тюремных порядков, выспавшиеся они возвращались в лагерь и рапортовали о перевыполнении плана лесозаготовок. Так студент Н. выжил благодаря своей смекалке и помог спастись обреченным. Но многие и многие находили в лагерях свою могилу. Доведенные до отчаяния они порой не выдерживали и бастовали, поднимали бунт. Разговор с бунтовщиками бывал короток – пулеметы с четырех сторон, длинная очередь и недовольных как не бывало. Оставались только довольные.

Таково краткое описание той реальной обстановки, в которой Щеголев и его сотоварищи должны были начинать свою самостоятельную деятельность. Многого они не видят, многого не понимают, живут день за днем и надеются на то, что судьба их пощадит. Они невинны, как ангелы, и полагают, что правда и справедливость все-таки еще существуют.

Но минуют десятилетия пока право и закон станут относительной нормой для властей, вынужденных хотя бы формально соблюдать их ради мирового общественного мнения. А мировая общественность, в лице «ястребов» из Пентагона, видя необратимость «красной заразы», стала уже всерьез призывать готовиться к смертельной борьбе с империей зла, опасаясь, что это зло распространится по земле и вся планета будет сплошным концлагерем.

После смерти Сталина его последыши и выдвиженцы открестились от него как от чумы ради собственного спасения, и, тем самым, растоптали память о невинных жертвах, запретив вообще упоминать о том страшном времени и свалив все преступления на «культ личности».

Достойно презрения то раболепие, которое долгие годы исповедовали лучшие умы России – академики, светила социологических наук, старые революционеры, верноподданнически рукоплескавшие каннибальским «теориям» вождя. Но, действительно, очень трудно быть порядочным человеком. Однако заметим, что вождь не щадил и раболепствующую мразь, и их головы летели столь же часто, а может быть даже чаще, чем истинных врагов.

Случайно избежал гильотины заслуженный конструктор самолетов А.Н.Туполев. С ним заграницей разыграли детскую игру. Во время его командировки в зарубежные страны, ему показали новый самолет с высокими летными показателями. Советский конструктор при его осмотре обмолвился, что у него имеется новинка еще более высокого класса, и сообщил некоторые элементарные данные. На другой день западные газеты вышли с аршинными заголовками: «Туполев раскрывает авиационные секреты русских».

После таких аншлагов песенка корифея советского авиастроения была спета. Вскоре же к его квартире подкатил «черный ворон». Говорили, что, не поверив в законность ордера на обыск и арест и понимая, что такая вредительская акция может исходить только от врагов советской власти, ошарашенный Туполев отстреливался от разбойников. Вряд ли, конечно, но, в итоге, и он сдался на милость НКВД. Его почему-то не расстреляли, а заставили как раба трудиться бесплатно в арестантском конструкторском бюро – «шаражке», куда к нему «подсадили» еще не мало таких же дармовых работников. У находящегося в шоке большого специалиста не хватило характера отказаться от подневольного труда.

Надо себе представить гнусность картины: великий конструктор и ученый, как червь ползает перед тупыми, неграмотными тюремщиками, облеченными всей полнотой власти, и от которых зависит вся его деятельность и жизнь. Занятно, что и в «шаражке» проводились партийные собрания, на которых заключенные поддерживали политику советского правительства и клеймили позором «врагов народа».

В эти времена русская действительность шагнула далеко впер…, простите, назад, по крайней мере, в эпоху монголо-татарского ига. Тогда тоже пленных специалистов различных областей народного хозяйства заставляли работать под стражей нойонов…

В то же время нельзя не сказать, что советские агитация и пропаганда оказывали сильное воздействие на простой народ. Практически все верили в происки врагов. Даже Щеголев по молодости лет, захваченный стремительным потоком коммунистической риторики, негодующе отзывался о вредителях, мешающих поступательному развитию страны. Но до поры до времени. Хочется думать, что он, в отличие от советских идеологов и их подпевал, ратовал и заботился о России, а не о каком-то социалистическом, рабовладельческом или ином строе.

Сразу же после окончания школы компания мальчиков, в том числе и Щеголев, пошла на заработки к Кузьмину, заведующему отделом экономики на Белогорской опытной станции. Савинов и Мишустин отправляются на самостоятельную работу в область, а группа из трех человек обосновывается в Сиверском совхозе, в бывшем имении светлейшего князя Витгенштейна. Директором совхоза является прежний управляющий имением, а контора располагается рядом с вокзалом среди стандартных домиков. Мальчики ведут хронометраж всех летних работ, осуществляемых в хозяйстве. Совхоз процветает под руководством очень опытного, добросовестного, но беспартйного директора и пользуется славой самого образцового среди хозяйств области. Но такая слава нисколько не мешает тому, что зимой того же года заслуженного директора бросают за решетку, а на его место назначают раболепного пресмыкателя с «блестящей» анкетой.

И не беда, что после такой замены совхоз начал разваливаться. Как уже говорилось, с началом коллективизации вместе с директором совхоза загремел и Кузьмин.

Бригаде молодых специалистов отвели большую комнату с кухней в стандартном доме и так они стали жить-поживать, пропадая на полях с раннего утра до вечерней зари. У юношей заводятся знакомства среди совхозных девушек, но Щеголев несколько тяготится их деревенской простоватостью. Из местных прелестниц выделяется красивая, статная, достаточно культурная Шура Дымпер. Но Шура, с приездом Мишустина, стала его девушкой, а Щеголев понемногу волочится за Шуриной подругой, бойкой, крепко сбитой, но не блещущей интеллектом, особой.

Владик признавал, что Шура Дымпер и Саша Мишустин являлись прекрасной парой – оба высокие, статные, всегда улыбающиеся, очень сдержанные и деликатные. Дымпер, по всей вероятности, была бы хорошей, работящей и доброй подругой Мишустину в жизни. Но пути ленинградских юношей и сиверских девушек вскоре расходятся. Они написали после разлуки друг другу по паре открыток и на том распростились.

Но воспоминания остались, и у Щеголева сложилось небольшое стихотворение на «совхозовскую» тему. Вот одно из его четверостиший:

С Сиверской весточка из совхоза

В синем конверте пришла вчера,

Вспомнился запах парного навоза,

Вспомнились лунные вечера…

Только к концу сезона в Сиверcкий совхоз для совместной обработки материала явились Мишустин и Савинов. У Щеголева теплеет на душе, ведь только в компании с другом Владислав расцветает и оба находят массу общих интересов и тем для разговоров.

Хронометражисты всей компанией начали готовить свои записи к окончательному завершению в виде сводных таблиц. Когда начались дожди и холода, мальчиков потянуло домой, и они договорились с Кузьминым, что берутся обработать материал сдельно, за сто рублей на брата. До этого они получали в месяц 40 рублей и рассчитали, что уложатся с подведением итогов в два-два с половиной месяца. Каждому нужны были деньги, чтобы купить первый в жизни костюм, кое-что по мелочи. Получаемая до сих пор зарплата целиком уходила на харчи. Обед на вокзале стоил полтинник, на Белогорке в столовой опытной станции, имеющей дешевые продукты, брали за худший обед столько же. Когда Щеголеву сказали об этом, он первый раз в жизни зашумел, назвал такую цену грабежом, бессовестным по отношению к молодым работникам станции. Несколько опешивший жуликоватый на вид заведующий, заколебался, уступил, скрепя сердце, и назначил за стандартный обед 30 копеек. Но обиженные хронометражисты отказываются от стандартных обедов и по воскресеньям откушивают на вокзале, а по будням готовят дома.

В совхозе иногда режут «говядину», мясо делят по числу работников, которых приглашают выбирать порционы по иерархии. Хронометражисты стоят на последней ступени служебной лестницы, но и то, что им достается, значительно улучшает их питание.

Во время жизни в совхозе Щеголев получает известие, что братьев Росинских – Алексея и Константина – посадили. Их обвинили в связях с английскими шпионами братьями Кэб!

Английские братья служили летчиками на петергофском аэродроме. Шпионы бывали на даче у русских Росинских, игрывали со шпионскими целями в преферанс, по-шпионски таились на музыкальных вечерах, в то время пока один Росинский играл на виолончели, а другой на пианино. При обыске у Алексея Росинского, бывшего морского офицера, обнаружили старый и ржавый револьвер системы «Бульдог», поэтому ему дали десять лет, а Константину, у которого не нашли даже мухобойки, «всего» пять.

Константин Михайлович сумел выжить. Ему помогло то, что он имел медицинское образование и, в конце концов, вернулся в семью, хотя и очень изменившимся. И до ареста он не был рачительным хозяином участка и дома, а тут и совсем опустил руки. А Алексей Михайлович не вынес длительной каторги и умер в тюрьме. Сравнительно незадолго до ареста, уже в зрелом возрасте, он женился на девушке, которая годилась ему в дочери, и у них было двое малолетних детей, оставшихся теперь без отца. Дикий произвол не знал жалости и губил жизни не только «преступников», но и членов их семей. Даже людоеды не ведали таких обычаев.

Как было признано впоследствии, все осужденные оказались без вины виноватыми…

Читая подобные трагические сообщения из дома, Владик ужасается, и думает, что здесь не обходится без провокаторов из-за рубежа. Наши же на такое неспособны! Но кто это осмелится доказать или просто высказать вслух?!

Между тем мальчики понемногу собирают свои пожитки и, наконец, уезжают из совхоза в город. Там они упорно трудятся и к январю 1930 года заканчивают обработку материалов по хронометражу. Они сдают великолепно выполненные Мишустиным таблицы и сводки, пояснительные записки, черновики наблюдений и получают по сотне рублей. Для Щеголева сторублевый куш явился первым крупным заработком. Он и Савинов хотят купить бостоновские костюмы. Бостон является самым модным материалом.

Не один день ходит Владислав со своими деньгами по магазинам, пока не находит желаемое в бывшем торговом доме Мертенс, что расположен на Невском против улицы Большой Конюшенной. Не помня себя от радости, молодой покупатель платит в кассу около сорока пяти рублей, и становится обладателем, впервые в жизни, собственного костюма. До этого, в торжественных случаях, младший брат одалживал пиджак у старшего. А Мишустин не стал долго искать, и смирился с черно-зеленым костюмом из трико. Однако, имея красивую фигуру, он великолепно выглядит и в своем трико, которое сидит на нем будто сшитое у лучшего портного. После окончания работ по хронометражу и беготни в поисках костюма, встает вопрос о дальнейшем устройстве. Учиться или работать?

Родители и брат не торопят с выбором, никогда не упоминают про деньги, требующиеся на содержание Владислава. В материальных вопросах в семье всегда соблюдается высочайшая терпимость и какие-либо попреки или счеты исключаются. Вероятно, такая деликатность повелась исстари, когда папа годами не работал в Кашире, а семейные никогда не заикались о своем трудном, полуголодном существовании. Через некоторое время Владислав отправляется на биржу труда, которая к тому времени доживает последние деньки. Пятилетка требует все больше рабочей силы, подбирая остатки свободных кадров. И не успел юный безработный встать на учет, как его направили на обучение в химическое училище.

Случилось так, что Щеголева одновременно зачислили и на чертежные курсы, куда он подал заявление вместе с Мишустиным. Владислав заколебался. Ведь он любит графику, немного рисует для себя, и из него вышел бы хороший чертежник, а к химии он равнодушен и химическое производство кажется ему грязным и опасным делом. Но в пользу модной химии его склоняет брат, который занимается в химическом техникуме. Борис, наконец, получает серьезную специальность, гордится этим и хочет увлечь на ту же дорожку и Владика. В результате младший брат после семейных дебатов, собрав волю в кулак, идет в химическое училище.

А Мишустин, которого так же приняли на чертежные курсы, без своего друга заниматься на них не стал.

В химучилище набирается целый класс переростков, направленных сюда после средней школы. Среди соучеников Щеголев встретил давнего знакомого Вадима Фихтенгольца, внука известного математика. С ним и еще с одним товарищем новообращенный химик совершит на каникулах незабываемый поход по Карелии.

Это было необыкновенное и волшебное путешествие по северным краям. Юные землепроходцы чувствуют себя если и не Левингстонами, то Ермаками уж точно! Компания плывет на пароходе более 850 километров по Неве, Ладоге, Свири, Онежскому озеру и высаживается в Медвежьей Горе. Оттуда, от древней Онеги, впоследствии начнется Беломоро-Балтийский канал, построенный силами каторжников.

Белый винтовой пароход прошел, словно ладья викингов по водным дорогам Русского государства с запада на восток до Онеги, а потом повернул резко на север. По бортам их парового ковчега проплывали: Орешек, города Петрокрепость, Старая Ладога, Лодейное поле. Исконная северная Россия, с дремучими лесами корабельных сосен, заповедными угодьями зверей и птиц, глубокими чистыми озерами, полными серебристой форелью и судаком.

От Медвежьей горы туристы идут пешком на водопады Кивач, Гирвас, Порпорог. На самом большом водопаде – Киваче они наблюдают залом из сплавляемых бревен, спускаются к бурлящей стремнине и пытаются разобрать затор. Однако все их попытки тщетны, водопад крепко держит свою добычу. Снизу молодые сплавщики с уважением смотрят на лавину падающей воды, которая ломает и разбивает толстенные кряжи в щепки. Самонадеянных туристов могло запросто увлечь в поток, но все, к счастью, обошлось благополучно. В другом месте, в тихом заливе, любители приключений переходят от берега до берега по бревнам, покрывающим залив сплошным ковром. Под их ногами стволы елок и сосен колышутся, вертятся, погружаются, идти и страшно и очень интересно.

По пути от водопада к водопаду юноши любуются голубыми, туманными озерами, с которых с шумом и плеском тяжело поднимаются крупные, жирные утки. Вокруг озер, между замшелыми серо-зелеными валунами обильно цветет розовый пахучий шиповник. Стоят теплые, солнечные дни июня, и даже северная природа расцветает под скудными лучами полярного солнца. В некоторых местах виднеются лесные гари еще не заросших молодняком, вокруг деревья побиты и хранят следа артиллерийских обстрелов. Как потом объяснили местные жители, то были следы войны с белофиннами двадцатых годов.

Компания сравнительно близко подходит к границе с Финляндией, и в одной приграничной деревне, как к ученым-путешественникам из самого Ленинграда, к ним обратился молодой карел. Он попросил написать от его имени заявление и направить его в одно из центральных учреждений Карельской ССР в Петрозаводске. Жалобщик объяснил, что местные власти ущемляют его хозяйство и не дают покоса для коровы. Хоть продавай кормилицу-корову! А ведь он является верным помощником советской власти, работает тайным сотрудником НКВД и ловит перебежчиков через границу. Вот и в эту белую ночь команда дежурила в засаде, да нарушитель не появился.

Перебежчики из местных жителей частенько доставляют своим семьям из-за кордона продукты питания, одежду, с которыми здесь стало очень трудно. Ведь там, за границей, как рассказывают, лесорубы зимой получают, кроме зарплаты, целый фунт масла в день. А здесь и коровенку держать не дают!

Молодые люди с удивлением слушают откровения агента и обещают помочь. Они сочиняют прошение и подписываются – «ленинградские трудящиеся». Глядя на взволнованное лицо низкорослого, вертлявого и конопатого просителя, Щеголев думает: видно знают твои односельчане, что ты за птица, можешь любого из них продать и выдать и за полфунта масла. Оттого и ненавидят тебя в селе, отказывая в самом необходимом, желая, чтобы сдох ты поскорее и не гадил близким людям.

На обратном пути от конечной точки путешествия – водопада Порпорог, юноши нанимают подводу, которая доставляет их на ближайшую станцию железной дороги. Проселок петляет по лесу, колеса на удивление ветхой, грязной и неблагоустроенной телеги мучительно подпрыгивают на корнях и камнях, усеивающих дорогу, так что пассажиры вынуждены идти пешком.

На станции выясняется, что до поезда остается целая ночь, и путники располагаются на лавках. Бока ломит от твердых досок, кругом же по-карельски мусорно и неуютно. В середине ночи раздается шум, крики, топот, стук прикладов. Кто-то сдвигает макинтош, которым накрылся Щеголев. Проверка документов. На сердце становится необъяснимо тревожно. Удивительная вездесущесть органов ГПУ – здесь, в казалось бы глухих местах, что делать врагам советской власти? Но нет, они, враги, наверное, не менее вездесущи, чем их преследователи! Всех ожидающих поезда отправляют в каталажку – и то дело – там светло и тепло. Утром выясняется, что искали беглеца из лагеря. Конечно, наивно было думать, что беглец будет спокойно похрапывать на людной станции, но власть напоминает: от меня не уйдешь! Проверив у ленинградских краеведов документы, их неохотно отпускают, бубня вслед что-то нерадостное.

Еще темно, но постепенно бледные звезды начинают гаснуть, и на востоке заалела слабая заря. Станция оживилась, по углам закопошились бабы с мешками и узлами. Вскоре за лесом, разбудив окрестное эхо, раздался гудок паровоза, застучали колеса, и прямо из елок вынырнул поезд. Путешественники садятся в допотопные вагоны, имея билеты до Петрозаводска. Дальше здесь никто не ездит и других билетов не бывает. Во время краткой остановки в столице Карелии надо во что бы то ни стало получить билеты до Ленинграда. Но местные пассажиры сообщают, что такой маневр осуществить не легко, у кассы дежурит толпа жаждущих иметь такие же билеты.

Поезд не спеша движется меж двух стен темных елей, редко-редко мелькнет серенькая деревушка под серыми же драночными крышами, осветит зеленоватым светом хлебное поле или луг, сверкнет синее озерцо. Ленинградцы, посматривая в окошко, тем временем составляют план атаки на транзитную кассу в Петрозаводске.

Вот, наконец, поезд затормозил у столичного перрона. По жребию за билетами отправляются Фихтенгольц с товарищем, а Щеголев остается караулить вещи. Владислав отгоняет настырных мешочников, едущих до ближайший станции, и с волнением ожидает возвращения гонцов – вдруг они не получат билетов?! Вот уже брякнул второй звонок, а ходоков все нет.

Что делать, выгружаться с вещами или ехать зайцем? В последнюю минуту товарищи возвращаются радостные и сообщают, что получили билеты с черного хода, а перед кассой остались бушевать толпа менее ловких транзитников. Таковы столичные петрозаводские порядки.

Когда вагоны уже застучали на выходных стрелках, Щеголева вдруг осенило:

– А заявление, заявление-то карела о покосе отправили? Забыли наверно в суматохе…

Фихтенгольц, как будто вспомнив, хлопает себя по лбу.

– Ах, мать честная! Вот оказия.

Потом, выдержав паузу и ухмыльнувшись, бросает:

– Отправили. С молоком будет карел.

Все располагаются на своих местах и поезд, выбираясь из неказистых пригородов, берет направление на Ленинград. Владик лежит на верхней полке, под голову, к горячей трубе отопления, он положил большую банку компота из черешни, купленную в одном из местных сел. Он не сообразил, что консервы и тепло являются антагонистами. И действительно, по приезде, в Петергофе, когда он начал открывать банку, из нее ударила струя пены и забродившие черешни разукрасили белоснежные стены дачи.

Через некоторое время Фихтенгольц раздал товарищам по путешествию фотоснимки карельских пейзажей, деревень и северных старожилов, но изображения оказались скверными, так как, при зарядке кассет в неудобных условиях почти все негативы были засвечены. На этот раз научного отчета, да и просто документальных воспоминаний, не осталось…

Лето кончается, осень вступает в свои права. В химическом училище возобновляются занятия. Щеголев успешно овладевает химией, и переводится с семестра на семестр без экзаменов по основному предмету. Вскоре его выпускают на завод Химгаз аппаратчиком и лаборантом со специализацией по крекинг-процессу.

Но успехи в химии не означают, что выпускник полюбил эту науку, завод и модный крекинг. Тогда этот процесс только заимствовался в Америке, куда ездил главный инженер Химгаза набираться опыта.

Щеголев получает под свое командование опытную установку, на которой он стал выгонять химический продукт весьма летучий и капризный. Работа на установке сносная, но иногда бывает нужно готовить концентрированный раствор едкой щелочи или дежурить на хлорной станции. На воздухе едкий натр быстро мокнет, делается скользким, от него во все стороны летят жгучие брызги, мгновенно выжигающие на коже болезненную рану.

Бригадир Щеголев и его подручные работают в толстых, но уже дырявых шерстяных костюмах, в резиновых сапогах и перчатках, надев защитные очки и шапки. Отбитые куски натра берутся в руки и швыряются в бак, где они растворяются «острым» паром. При этом необходимо избежать всплесков горячего концентрированного раствора, разлетающегося вокруг на три метра и прожигающего насквозь все вокруг. Щеголев каким-то чудом избежал травм, но другие исполнители таких цирковых номеров не были столь удачливы. Иной раз опытная установка простаивает ввиду нехватки рабочих и тогда молодого бригадира назначают дежурить на хлорной станции. Чертыхаясь, он отправляется на ненавистное рабочее место.

Почти все время здесь нужно носить противогаз, который быстро намокает, очки в нем запотевают, так что хочется немедля сбросить такую докуку. Но подобная неосторожность может обернуться бедой, потому что смертоносный хлор порой вытекает сквозь неплотности в аппаратуре и его вдыхание грозит отеком легких и смертью. Частенько с хлорной станции отправляют пострадавших в больницу им. Цимбалина, находящуюся, к счастью, рядом с заводом. Владислав к своему неудовольствию уже сделал заключение, что все цеха и помещения на химическом заводе таят в себе многообразные вредности. Например, ему довелось в период практики дежурить в компрессорной, где баллоны накачивались горючим газом из непредельных углеводородов. Он долго не мог понять причину тумана, который возник у него в голове после дежурств на баллонном пульте. Туман напоминал алкогольное опьянение, мысли ползли как черепахи, при чтении содержание прочитанного не усваивалось, с усилиями воспринималась речь собеседника, не запоминались цифры, адреса или формулы.

Молодой химик впал в отчаяние, подумав, что мозги у него становятся набекрень, и он не сможет учиться и понимать даже элементарную азбуку. Только после окончания практики и исчезновения влияния ядовитых газов, он понял, что стал жертвой отравления непредельными газами.

Щеголев, даже будучи неискушенным практикантом, видит, что весьма несовершенная, первобытная технология, неопытность инженеров, многие из которых являются выдвиженцами, часто ведут к авариям, травмам, неполадкам в производстве. Для примера далеко ходить было не надо. Рядом построен специальный цех для получения этилен-гликоля, в котором установлены металлические колонны высотой с четырехэтажный дом. Колонны толстенные, литые, набитые кольцами Рашига. По расчетам, которые согласовывались с профессором Добрянским, внешне очень похожим на Остина Чемберлена, сырье, поданное наверх колонны, должно вытекать внизу в виде этилен-гликоля, напоминающего патоку. Увы, снизу текло, но нечто другое. Исходный горький продукт не захотел превращаться в сладкий гликоль при любых давлениях, температурах и катализаторах.

Но гликоль нужен для многих опытов и в результате слесари взяли котел на три ведра, приварили и нему трубу, обмотанную электроспиралью, и таким образом создали новую, оригинальную «аппаратуру» в целях получения несговорчивого зелья.

Лаборанты налили в котел исходное сырье, под котлом зажгли газовую горелку, спираль включили в сеть и вскоре в змеевике холодильника зажурчал чистый этилен-гликоль. Без огромного цеха, без чугунных труб весом в сотни тонн, без миллионов колец Рашига и без миллионов рублей затрат. Монументальные и величественные колонны с лестницами, площадками и балюстрадами, аппаратчики решили использовать для прицельного плевания. Внизу на полу они ставят бутылку без пробки, сами забираются на верхнюю площадку и с высоты четвертого этажа стараются плюнуть в горлышко бутылки. Имеются снайперы, выполняющие фокус виртуозно. Так «окупается» стоимость громоздкой, но бесплодной опытно-производственной установки.

Вредность производства частично компенсируется выдаваемым бесплатно молоком и хорошей кормежкой в столовой. Заведует столовой кавалер ордена «Красного знамени» рыжеватый еврей. Орденоносцев в стране не так много и с ними считаются. Кто-то из товарищей видел, как однажды орденоносец перешел площадь в неположенном месте. Тогда переходы только вводились в правила движения и соблюдались строго. К нарушителю сейчас же подлетел милиционер с квитанцией наготове. Но завстоловой только распахнул пальто, под которым виднелся красный бант ордена. Милиционер козырнул и ретировался не солоно хлебавши.

В столовой кормят сытно, вкусно и без карточек Щеголев иной раз берет три-четыре блюда, завершая обед компотом или вареньем. Без такого подспорья для развивающегося организма, частенько травмируемого вредными химикалиями, неизвестно как могло бы закончиться пребывание на ненавистном заводе.

Вместе с Владиславом в цехах и лабораториях трудятся и другие выпускники училища. Он хорошо узнал деловую, миловидную, стройную девушку из параллельной группы – Катю Балкову. Встречаясь с ней, он почему-то немеет, краснеет и не может связать и двух слов. Впоследствии, уйдя с завода, Щеголев нашел ее адрес, и пытался возобновить знакомство. Но из его попыток ничего не вышло. Катя попросила во имя чувства, в котором он признался, оставить ее в покое. Она написала, что знакомство с Владиславом ей интересно, но, увы, невозможно. По-видимому, Катя уже вышла замуж.

– Опоздал, непростительно опоздал! – с горечью корил себя разочарованный молодой человек, изо всех сил старавшийся забыть красивую девушку.

В эти трудные годы НКВД всюду имеет свои глаза и уши, которые следят за каждым. Не понятно, чего так боятся – восстания, саботажа, диверсий, заговоров?! Трудно себе представить, чтобы здравомыслящий человек начал бороться против мероприятий полезных родине, русскому народу. Вредительство или злопыхательство, в особенности, маловероятно среди молодежи, варящейся в гуще советской жизни и с энтузиазмом участвующей в построении нового общества.

И тем не менее, молодой Щеголев не раз вызывается в Большой дом, вертеп НКВД, где роятся в несметном числе ягодовцы всех рангов. Там его с пристрастием выспрашивают о членах семьи и знакомых. Но к досаде злодеев Щеголев не отличается разговорчивостью. В этом отношении он является полной противоположностью папе и брату, которые выворачиваются наизнанку и «по честному» чернят себя, родственников и знакомых. С какой стати, думает безвинно преследуемый молодой человек, клепать на самого себя и давать повод навешивать себе дутое дело.

Щеголев на вопросы об адресах всегда мычит, стараясь их вспомнить, но так и не вспоминает.

– Она живет… Она живет недалеко от своего брата.

– Ну да, – прерывает его ягодовец, – а брат живет недалеко от сестры. Понятно!..

Узнав, что допрашиваемый учится в техническом училище, гепеушники негодуют:

– Как, и вас допустили туда учиться? Вы обманули приемную комиссию!

– Нет, я никого не обманывал. Меня направила учиться биржа труда.

– Не может быть? И вы получаете стипендию?!

– Да, получаю.

Вражья сила выходит из себя, стучит кулаком по столу.

– Ну, погоди! Тебя вытурят из училища, а стипендию взыщут по суду.

В Большом доме сидят очень большие олухи, глупые от природы и ставшие еще глупее от накачки всякими людоедскими директивами. Подумать только, как нагло разговаривают эти ублюдки с гражданином Советской страны ничем себя не запятнавшим, честно работающим на пользу родине.

Палачи, забыв, что перед ними свой, советский юноша, а не раб, готовы были бы лишить его возможности учиться, заковать в кандалы, четвертовать. Поборники рабской покорности, они боятся, что независимый, здравомыслящий человек, достигнув знаний и власти, разрушит их косную, вражескую машину.

Щеголев посматривает на тупые, бессмысленные лица своих гонителей и думает:

– Можно ли мало-мальски разумному человеку дойти до такого скотства, и работать заодно с врагами, стремящимися уничтожить русский народ?!

Но с течением времени и там, в оплоте террора, в Большом доме, произошли кое-какие сдвиги. В верхах начали понимать, что держать олухов невыгодно. Они выдают ущербную «продукцию», полную огрехов, ляпсусов и дикой неграмотности. Истинные враги Советского Союза этому только радуются. Олухов стали понемногу образовывать. Но самые чистопородные оказываются круглыми тупицами, неспособными к учению. Начали их заменять людьми более умственно полноценными. В мрачных кабинетах, спрятанных за двумя дверями, стали восседать чины с лицами уже напоминающими человеческие.

В этом отношении Щеголеву запомнился так называемый «следователь», а по существу заплечных дел мастер, по фамилии Киркасьян. Он и разговаривал более или менее по-человечески, и не рычал как цепной пес. Конечно, Щеголев понимает, что система террора осталась в неприкосновенности, что она только подкрасилась, но ничего не мог с собой поделать и к этому следователю относился даже с симпатией.

Как все мучительно и страшно! Жить под вечной угрозой бессмысленных репрессий, не быть уверенным, что сегодня ты будешь ночевать дома, а не в гепеушной каталажке. И, главное, надо постоянно ожидать удара, не чувствуя за собой ни малейшей вины. Справедливо, что руководители и многие исполнители этой страшной репрессивной организации сами, в конце концов, сложили головы на плахе, были разоблачены как пособники врагов Советского Союза: и Ягода, и Ежов, и Берия. Конечно, за собой они поволокли в пекло и многих своих помощников, ставленников и даже членов семей.

Всех их уничтожали в тот момент, когда возникала опасность, что кровожадное чудовище встанет над правительством и партией.

Вот в таких нечеловеческих, но ставших уже естественными, условиях существовала семья нашего героя, он сам и тысячи других подобных им семей.

Александр Александрович Щеголев, покинув своих дореволюционных знакомых в Кашире, никак не может совсем обойтись без них, и разыскивает их остатки в Ленинграде. И он, каким-то образом, находит Вейсбергов! Обломки некогда состоятельной фамилии прозябают, питаясь крохами, которые они подбирают по темным углам.

Мария Михайловна, капрал Армии спасения, подвизается в сомнительной компании около пасторов. Иудейка, надевшая личину христианки, с равным усердием отмахивает кресты как в православных, так и в лютеранских храмах. Она бывает у Щеголевых вместе со своим братом, и оба живописуют какие чудесные люди эти пасторы. Понемногу они втягивают и папу в дела, связанные со всей этой братией. Папа, считая себя административным работником, но не имея возможности заниматься администрированием по происхождению, не озаботился получением другой специальности. А человек без специальности всегда нуждается в протекции при устройстве на работу. И вот Вейсберг, сама ничего не умеющая делать, рекомендует папу пасторам в качестве учителя ручного труда!

Для начала папе поручили обучить выпиловке по фанере каких-то мальчиков из церковного круга. И на квартире у Щеголевых появился тихий и скромный Сережа, который вместе с папой стал пиликать лобзиком. Их продукцией являлись рамки для фотографий, шкатулки для пуговиц, игрушки. Все эти изделия не стоили на рынке и ломаного гроша.

С ужесточением внутренней политики и обострением террора, вся церковная клика загремела в тартарары и потащила за собой все свое окружение. По всей видимости нашелся осведомитель, который по заданию НКВД втерся в церковные сферы и взял на карандаш поголовно всех, кто якшался с божьими слугами.

Папа, мама и младший сын сидят за вечерним чаем. Борис ушел к знакомым. Ужин окончен, на старом пальмовом плято осталось лишь несколько кусочков черного хлеба.

Внезапно у двери раздался тяжкий топот, в дверь стукнули пару раз, и она широко распахнулась. В комнату вваливается толпа чужих людей. Впереди чин из НКВД, за ним солдаты с винтовками, потом управхоз, дворник. Взволнованный папа встает навстречу. Ему суют ордер на обыск и арест. Папа растерянно молчит.

Чин начал обыск. Первым делом он схватил берданку, которую недавно купил Владик и во избежание покушения на свою особу передал ее солдату. Он выуживает коллекцию старых денег, которую собрал младший сын и придирается к тому, что они сложены не по коллекционному. Далее откладывается в качестве улики печатка с изображением циферблата – папа делал игрушечные часы и пытался наносить цифры механическим способом. Но из этого ничего не вышло, цифры расплывались. Атаман шайки выражает недовольство тем, что на полках с книгами много пыли. Мама ответила, что таких дорогих гостей не ждали и, извините, не подготовились.

Собрав вещественные доказательства государственного преступления в виде циферблата от игрушечных часов и еще каких-то пуговиц, глава банды составил протокол, и предложил его подписать папе и понятым. Этим он соблюдал букву закона, нарушая и попирая дух законов! Ибо вопиющим нарушением человеческих прав и законов является бездоказательное обвинение невинного.

Понятые – дворник и управхоз сочувственно смотрят на Щеголевых, видя скромную обстановку и черный хлеб на столе. Хлеб особенно умилил управхоза, который потом сказал маме, что арестованный наверно был не очень большим преступником, если жил на ржаном хлебе. Он добавил, что семья может рассчитывать на его помощь, пусть обращаются к нему в любое время. И действительно, Владик всегда получал у него всякие справки вне очереди.

Можно себе вообразить горе и отчаяние мамы и Владика, когда папу под охраной солдат увели. Папа лишился родной семьи и на многие годы обрек себя и своих близких на тяжкие испытания. Через некоторое время состоялся Шемякин суд так называемой «тройки» НКВД. Всех закатали, как хотели. Папа заработал на выпиловке узоров 5 лет и еще срок высылки.

Во время предварительного заключения мама носила передачи. На свидании с отцом побывал и Владик. Папа в тюрьме сидел не долго, так как тюрьмы не могли вместить всех арестованных, и его перевели отбывать срок в лагерь на севере, а затем на полусвободном поселений в Архангельской области. Там Щеголев мог работать по найму и получать зарплату. На свободе служба ему как-то не давалась, казалась унизительной на малых должностях, а сейчас, как арестанту, представлялась почетной. Ведь работать удается далеко не всем репрессированным. Александр Александрович с усердием выполняет обязанности счетовода и кладовщика. Вместе с ним квартирует в частном доме ленинградец, тоже осужденный просто за фамилию, некий Стрехович. Щеголевы стороной слышали, что старый Стрехович служил до революции не то врачом, не то священником в Зимнем дворце. Этого было вполне достаточно для гонения на его потомков.

Родственники осужденного потомка приближенного к Высочайшей особе, оставшиеся в Ленинграде живут более обеспеченно, чем Щеголевы и они сохранились в большем количестве, так как семья испокон веков обитала в Петербурге. Поэтому сыну придворного идут частые и богатые посылки, в то время как папа получает их редко и они не богаты.

Александр Александрович впоследствии рассказывал, что в дни получения посылок он уходил в лес, чтобы не глотать слюну при виде даров огребаемых соседом. Но Стрехович щедро делился с ним всем. Невозможность отблагодарить богатого соседа очень угнетала Щеголева. И лишь изредка, когда и он получал обильную посылку, то старался расквитаться. В таких случаях два горемыки долго торговались, перекладывая гостинцы друг другу. Добрый, щедрый и хлебосольный Александр Александрович весь сиял, когда мог угостить компаньона чем-либо вкусным.

Когда Щеголев-старший, после всех отсидок, высылок с зачетом и без зачета, возвратился в Ленинград, его не прописали на постоянное жительство. Это являлось наглым произволом и нарушением всех прав и законов. Ведь человек отбыл приговор и таким образом искупил свою «вину». После искупления он, естественно, может вернуться к семье, туда, где жил ранее. Но все выходит по-иному, папе предписано покинуть семейный очаг и ехать неизвестно куда, неизвестно для чего. Значит, опять трепка нервов, пустые хлопоты и мытарства.

Щеголева отправляют в Боровичи. Почему именно в этот заштатный городишко? Но, к счастью, как узнала мама, в Боровичах обосновался после окончания медицинского института Роман Росинский. Будучи на хорошем счёту, он может оказать папе протекцию. В других городах он совсем бы оказался на мели.

Протекция помогла не сильно, и Александр Александрович устраивается санитаром в городской больнице. Он состоит при ванной и, совершенно по Зощенко, обмывает больных. Жить Щеголев поселяется в какой-то пустующей баньке. Такова советская доля высокого администратора, способного занять любой министерский пост, образование, заслуги и возможности которого, отвергаются косным и тупым руководством.

Надвигалась еще одна забота: паспортизация населения. Причем ходили упорные слухи о возможном отказе в ленинградских паспортах бывшим нэпманам, их семьям, репрессированным и «чуждым элементам», к которым НКВД относит весьма широкий круг жителей города.

Какие уж тут законы! Кругом голый произвол…

Старший сын учится и работает, мама служит в учреждении, Владик оканчивает техническое училище. Выселение семьи из Ленинграда явилось бы катастрофой не только для молодых Щеголевых, но и для дочери Александры.

Мама, как это ни удивительно, до сих пор смягчает весьма острые углы и трения в семье Грановичей. Без маминого неназойливого вмешательства там царил бы кромешный ад. Когда у Грановичей руководство находилось в руках мамы и дедушки, Александра была вынуждена сдерживать свой несносный характер и истерическую нервозность. Но как только бразды правления перешли к ней, она совершенно распоясалась по отношению к приемным и собственным детям. К сожалению, ее сановный муж был далек от житейских дел и пустил семейный корабль по воле диких ветров. Такова была обстановка в семье и в городе в тот момент, а папа уезжает в Боровичи.

К слову сказать, папин благодетель – молодой Росинский трагически закончил там свою жизнь. Пользуясь в городе большим авторитетом и обладая энергичным характером, он стремился занять наиболее интересные места. В результате он возглавил городскую санитарную авиацию. В один из полетов он погиб – у самолета в воздухе отвалилось крыло.

Трагедия усугублялась тем, что незадолго до гибели молодого врача, скоропостижно умерла его жена. Причиной оказалось то, что она долгое время принимала лекарство, содержавшее мышьяк, который накопился в организме в связанном состоянии. На Новый год она выпила спиртного, мышьяк выделился в чистой виде, и отравил ее. Она отдала Богу душу в ту же новогоднюю ночь.

После смерти обеих супругов осталась девочка. Сначала сироту взяла бабушка, а потом она мыкалась по дядьям. Дядя Юрий сетовал, что ничего путного из нее не вышло. Но ведь каждому, хоть немного знакомому с жизнью человеку, известно как трудно девушке быть путной без доброго родительского руководства.

Все эти печальные коллизии совершились позже, а сейчас всему Ленинграду, в том числе и многострадальным Щеголевым предстоит страшная издевательская процедура – паспортизация. Паспортизация, которую несколько лет тому назад клеймили как символ царского полицейского режима. В Большой Советской Энциклопедии, вышедшей под редакцией знаменитого Петрова, имеющего партийный стаж с девяностых годов ХIХ века, паспорт предан анафеме. А теперь «атрибут царской охранки» грозит тысячам людей крупными неприятностями.

Владислав слышал разговор в ЖАКТе с неким бывшим нэпманом из евреев. Каким-то чудом он сохранился в Ленинграде, видимо его дело числилось на подставном лице. Но он все же боялся разоблачения, высылки в административном порядке и поэтому хотел «добровольно», без подмоченной репутации перебазироваться в Биробиджан.

Но ему сказали, как отрезали:

– Переселение в Биробиджан возможно только после паспортизации.

Мышеловка за бедным иудеем захлопнулась.

Как, впрочем, и за Щеголевыми…