Читать книгу Дом малых теней - Адам Нэвилл - Страница 6

Кэтрин стояла на краю заправочной площадки, которой во времена ее детства не было. Она узнала только горбатый мостик через мелкий ручей с темной водой. Когда она была маленькой, это называлось рекой. С тех пор мост перестроили, сделав более пологим и широким, и теперь здесь часто проносились грузовики, дребезжа и поднимая клубы пыли.

Магазинчика, где бабуля покупала ей десятипенсовый набор конфет в белом бумажном пакетике, больше не было. Исчез и пластмассовый мальчик с коробкой для пожертвований в руках, стоявший перед магазином со своим не менее пластмассовым спаниелем. В любую погоду он был на своем посту рядом с тусклым рекламным щитом фруктового мороженого «Уолл», от которого у крохи Кэтрин слюнки текли. Иногда ей разрешали положить в эту коробку монетку в полпенни.

Кэтрин задумалась о том, что же сделалось со всеми теми игрушечными сборщиками подати, стоявшими со своими побитыми непогодой пластиковыми собаками у кондитерских. На месте магазинчика теперь была стоянка заправочной станции.

Рядом с газетным киоском раньше находились аптека и магазин одежды. Желтый целлофан за их витринами напоминал ей о шоколадных конфетах «Кволити-стрит», появлявшихся на Рождество. В аптеке она обзавелась своими первыми круглыми очками в черной оправе – малоимущие получали эту модель бесплатно по программе министерства здравоохранения. До того как такие очки начнут считаться стильными, оставалось три десятилетия. А вот когда ей действительно пришлось носить их, мода была не на ее стороне.

А в магазине одежды ей купили первую пару школьных ботинок. При одном воспоминании о них у нее дыхание сперло. Уже не в первый раз Кэтрин была в шоке от того, что хранилось в ее памяти.

Сандалии такого фасона носили немногие, а не нравились почти никому. Они были коричневые, работы фирмы Кларкс. Теперь, как и очки, такая обувь сделалась популярной. Уверенность взрослых в магазине, что сандалии – правильная покупка, придала ей такую же уверенность в момент приобретения. Но, притащив домой коробку с этими страхолюдинами, утопающими в оберточной бумаге, Кэтрин подумала о предстоящем учебном годе и о том, что ждет ее в школе, и от этих мыслей в желудке возникла давящая, холодная, гулкая пустота, и никакая еда не могла ее заполнить.

Предчувствия по поводу сандалий оказались правильными, в итоге она возненавидела их. Кэтрин пробовала разрезать их ножницами, но в итоге только явилась в школу в испорченной обуви. По выходным она гуляла в тех же сандалиях, и новость о том, что кое-кто, не стесняясь, носит школьную обувь по субботам, быстро облетела весь двор. Дети решили, что девочка ходит в таком виде, потому что она – приемная.

Где твои родители? Они отказались от тебя, потому что ты уродина?

В этом мрачном бетонно-гудронном коробе, где томилось в заточении ее детство, ей постоянно мерещились язвительные крики детворы, один за другим

Нищая! Оборва! Нищая! Оборва!

Какое из прозвищ больше жгло стыдом и унижением, Кэтрин так и не решила, но эхо тех слов ранило до сих пор.

Редкое сочувствие, которое Кэтрин порой встречала у своих сверстников, вряд ли могло помочь ей. Например, однажды девочка на детской площадке по имени Алиса Гэлловэй спросила у Кэтрин: «Каково это, не иметь настоящих мамы и папы? Я бы такого врагу не пожелала». Алиса носила на одной ноге большой коричневый сапог для исправления ее странной развинченной походки. Этот сапог и пустая глазница, прикрытая марлевым тампоном, спасали Алису от физического насилия, но не от оскорблений. Возможно, поэтому девочка увидела в маленькой Кэтрин человека, с которым она может поговорить.

Кэтрин вспомнила, как во время семейного отпуска в Илфракуме, бросая монетки в фонтан и потом задувая свечи на именинном торте-мороженом, она загадала стать такой же инвалидкой, как Алиса. Ее приемная мать даже расплакалась, когда Кэтрин со всей искренностью поведала ей о таком желании на свой день рождения. А бедный отец и вовсе заперся в гараже на весь день. Так что Кэтрин больше никогда не говорила ничего подобного. Самое худшее, с чем Алисе пришлось столкнуться, – собачий кал, упакованный в фольгу и обертку от «Милки-Уэй» и врученный ей под видом шоколадки группой девчонок из соседней школы.

Бог ты мой. Кэтрин опустила голову, глядя на унылую дорогу. Проезжую часть расширили, но Кэтрин казалось, что все острые камни ее детства так и валяются, никем не убранные, вдоль обочин. Кто в те времена считал детскую травлю чем-то серьезным? Возможно, бабуля, которая убедила ее приемных родителей ради Кэтрин уехать из Эллил-Филдс после исчезновения Алисы Гэлловэй. Из-за переезда в Вустер Кэтрин пришлось расстаться с бабулей. Этот шаг разбил сердца обеим.

Эх, бабуля… Возле забитой транспортом дороги глаза Кэтрин защипало от слез. Она шмыгнула носом и огляделась, не смотрит ли на нее кто-нибудь в авторемонтной мастерской. Потом вернулась к своей машине на площадку заправочной станции.

За заправкой «Шелл» начинался новый жилой массив красного кирпича: он занял собой все пространство, которое прежде называлось Лощиной, простой пустырь, поросший кустарником. Там было много мусора и колючей ежевики, взрослые не столько выгуливали там собак, сколько отпускали побегать, из-за чего Лощина всегда была порядком изгажена, но местные дети все равно в охотку гоняли по узким тропкам на своих велосипедах и сиживали на двух виниловых автомобильных креслах, выброшенных кем-то через забор.

Сохранив в памяти этот мост как ориентир, она проехала через местность, где раньше была Лощина и маленькая молочная ферма за ней. Пока Кэтрин не было, на месте фермы тоже выросли новые жилые дома; вскоре она уже ехала по низине, где раньше был бесконечный заливной луг. Только самые отчаянные дети забирались туда – из-за огромных коров и страшилок про детишек, насаженных на бычьи рога. Однажды во время Серебряного юбилея луг даже сделали доступным для местного населения. Она видела фотографии самой себя – младенец в сидячей коляске, украшенной британскими флагами.

Новый жилой массив на месте Лощины и прилегающего к ней луга состоял из одинаковых четырехкомнатных домиков с тремя спальнями, расположенных «кармашками». Теперь возле них не играли дети. Слишком много окон в каждом доме смотрели на соседний дом. Когда Кэтрин съехала с дороги и остановилась на пустом тротуаре, окна по обеим сторонам дороги заставили ее почувствовать себя уязвимой и маленькой. Как ни странно, дорожное покрытие выглядело совершенно новым.

На западном краю жилой застройки она остановилась на парковочной площадке автомагистрали. Исчезли ряды бетонных зданий в потеках ржавчины вокруг сливных труб и пятнах сажи возле водостоков  – те, где жила бабуля, стоявшие в зарослях травы, вечно продуваемой всеми ветрами. Теперь там высился супермаркет и еще одна заправочная станция, центр самообслуживания, большая парковочная площадка и три новые дороги, ведущие в иные, более привлекательные места.

Бабулина гостиная в коричневых тонах, с картиной, изображающей зеленоликую юную испанку, над газовым камином, похожим на передок старого автомобиля, ее пепельница на металлической подставке, темный велюровый диван, дверь с рифлеными стеклами, запах сигарет «Силк Кэт» и сосисок в тесте – всего этого больше нет.

Горло Кэтрин сжал болезненный спазм, и она решила не заправляться на этой станции. Ей нужен был бензин, чтобы добраться до Вустера, но она заправится где-нибудь еще, по пути.

Она припарковалась на северном краю жилого массива. Старая река теперь текла по бетонному акведуку вдоль обочины. Там, где был когда-то берег, торчали однотипные деревянные заборы, ограждающие частные садики. Что осталось здесь со времен детства Кэтрин? Только горбатый мост у заправки «Шелл».

Ее старая «берлога» находилась, кажется, по ту сторону садовых заборов. До шести лет «берлога» на самом дальнем краю поля при молочной ферме, которую она делила с Алисой Гэлловэй, была одним из немногих волшебных мест в ее жизни. Пока Алиса не пропала, а семья Кэтрин не переехала, «берлога» была единственным убежищем для нее и Алисы в Эллил-Филдс. И теперь оно так близко… Слезы сами собой наворачивались на глаза.

Они с Алисой узнали, как обойти луг с коровами и выйти к мелкой речке, что струилась между тенистых берегов, укрытых палой листвой и ветвями, нависавшими над водой. Такое вот убежище – вполне себе приемлемое для тех времен, когда дети носились где угодно и большую часть времени проводили на свежем воздухе.

Никто так и не узнал, куда летом восемьдесят первого пропала бедная Алиса, но Кэтрин одно время думала, что ее подруга нашла новое убежище в каком-то другом месте. Такую возможность, кстати, подсказала сама Алиса, но только спустя три месяца после своего исчезновения.

О, как они все взбесились от одной мысли о том, что она снова ее видела. Вспоминая истерику матери Алисы на родительской кухне, как та рвала на себе волосы, отчего сделалась похожей на Кэтвизла[6], только краснолицего, Кэтрин до сих пор временами испытывала стыд. И эту сцену так и не забыла и до сих пор не простила себе.

К тому же она давно уже сама не верила, что действительно видела Алису после ее исчезновения. А в детстве верила – как и в то, что подруга в тот день пришла за ней. И почти все оставшееся детство Кэтрин даже жалела, что не воспользовалась возможностью уйти с ней, отправиться куда-то, где всяко лучше.

На берегу, противоположном от их «берлоги», раньше стоял забор с колючей проволокой, огораживающий территорию спецшколы. Школа специального образования Магнис-Берроу пустовала, когда Кэтрин жила в Эллил-Филдс тридцать лет назад, поэтому для нее не стало неожиданностью то, что здание вместе с пристройками снесли подчистую.

Прежде холмики, поросшие травой и усыпанные лютиками и одуванчиками, образовывали пологий склон, на котором стоял ряд домов из красного кирпича с окнами, забитыми фанерными досками. А теперь даже эти крошечные холмики сровняли с землей, чтобы проложить дорогу для акведука и еще одного шоссе. Всякий раз, когда маленькая Кэтрин спрашивала о пустой школе рядом с полем фермера, родители и бабуля отвечали ей по-разному, причем бабуля явно испытывала неловкость от этих ответов.

Там раньше был дом для детей-инвалидов. Даунов. Знаешь, это такие дети, которые сами стареют, а лица остаются детскими.

Те дети, что родились уродами из-за того, что их матери принимали талидомид. Их век очень короток, сама знаешь.

Дети в инвалидных колясках или ортопедических скобах.

Как тот пластиковый мальчик у кондитерской, который собирал монетки? Как Алиса? – спросила она тогда. А имела в виду как я?

Мамы родили их слишком поздно.

У них с головой немного не в порядке.

Кто-то из них пропал без вести, так что не ходи туда, сама чего доброго сгинешь.

Ныне воспоминания об этих словах поднимали в душе волну отвращения. Но, помимо веры в неожиданное возвращение Алисы в «берлогу», через три месяца после исчезновения маленькая Кэтрин считала, что и некоторых из особенных детей оставили в заброшенной школе.

Она часто видела их в покинутых зданиях и верила, что они реальны… Хотя в то же время немножечко не реальны, как, впрочем, и многое в ту пору. Когда Кэтрин была уже подростком, психологи и врачи убедили ее согласиться, что эти «галлюцинации» – всего лишь одно из проявлений несчастного, проблемного, детства.

Годы спустя она смирилась с тем, что дети были видениями, воображаемыми друзьями или хранителями. Почти так же образы и люди находят дорогу в наши сны откуда-то извне. Никто лучше Кэтрин не знал, насколько важно воображение для ребенка, особенно униженного и одинокого. Если твой единственный настоящий друг пропал без вести, ты просто придумываешь себе еще одного, нереального.

Ей, скорее всего, было шесть, когда она попыталась рассказать бабуле и родителям об особенных детях, брошенных в старой школе.

– Эти, кого ты видела, – просто шпана из Филд-Гроув, – сказал отец. – Окна они уже расколотили. Не надо тебе туда ходить. Держись оттуда подальше.

Дети из Филд-Гроув никогда не ходили пешком. Они разъезжали на велосипедах, а когда спешивались, как можно громче роняли их наземь. У них были сиплые голоса, рубашки навыпуск, красные рожи и недобрые глаза. Но к спецшколе можно было попасть только по периметру поля или же по длинному проходу до ворот, забранных колючей проволокой, причем ворота эти были всегда закрыты. Главный вход в заброшенную школу находился на шоссе, куда никаких детей на велосипедах не пускали.

Кэтрин ни разу не видела где-либо поблизости от спецшколы детей из Филд-Гроув, да и вообще кого-либо. Спецшкола и ее дети – это было только для нее и для Алисы. К тому же люди, которых она видела в покинутых зданиях, очень отличались от шпаны из Филд-Гроув. Откуда взялись дети в заброшенной школе, было одной из величайших загадок ее детства, но они, в отличие от большинства одноклассников, были добры к ней и Алисе.

Кэтрин сидела в машине, и память о той секции в школьном заборе, закрепленной между бетонными стойками, вернулась в сознание так ярко, что она физически ощутила, как сжимала пальцы в кулаки, наблюдая за тем, как Алиса карабкается по поросшему травой берегу к старым домам. Это был тот самый день, когда Алиса пропала.

Кэтрин сменила позу. Не поднимаясь с кресла, открыла окошко, стараясь ослабить неприятное ощущение; на девять десятых психологическую, на одну десятую – реальную сердечную боль. Старая рана, зажить которой не суждено.

Только когда Кэтрин сидела в «берлоге» одна, она была уверена, что видит детей по ту сторону проволочной ограды. Кэтрин смотрела сквозь нее, устроившись на скользком пне в окружении трех старых банок из-под краски, напоминающих барабаны, россыпи сухих цветов на опавшей листве (из них она собиралась сплести ковер) и пластмассового чайного сервиза, позеленевшего от слишком долгого пребывания на свежем воздухе. И только тогда, когда она переполнялась страданием настолько, что оно ощущалось физически, словно паротит, появлялись дети. Странно одетые дети, которых выпускали поиграть, когда стемнеет.

Она обычно чувствовала себя так в воскресенье днем, когда небо было серым, в воздухе висела морось и она промокала до костей. Затем шла домой на чай и тосты с бобами, которые не лезли в горло при мысли о том, что завтра в школу.

После бесед с полицией она больше не заговаривала об этих детях, кроме как в кабинете психотерапевта.

Но чем дольше она смотрела сквозь ветровое стекло на шоссе, на садовые заборы на границе жилого массива, на бетонную канаву, по которой теперь текла речка, и размышляла о преследовавших ее воспоминаниях, тем глупее и незначительней они выглядели. Она подумала: может быть, приезд сюда наконец-то избавил ее от их гнета? И, странное дело, казалось, что этот визит был и впрямь ей необходим.

Ее мысли перенеслись на сегодняшний вечер и на Майка, ее парня; перед глазами возник милый образ его чарующей улыбки. Хотя последние несколько недель с ним творилось что-то не то, она считала, что он и в самом деле с нетерпением ждет встречи с ней. И подумала о старом добром Леонарде за его громадным столом, о том, как он привык во всем полагаться на нее, считал чуть ли не любимой племянницей. Месяц назад за обедом, где было многовато спиртного, он даже пустил слезу и принялся втолковывать ей, насколько она важна для его дела и как он хотел бы, чтобы она «продолжила его работу» после того, как его самого «выкатят в небо с этого большого аукциона».

Кэтрин подумала о своей квартирке в Вустере, такой бело-кремовой, такой спокойной… О месте, где она всегда чувствовала себя в безопасности. И нет больше никакого Лондона, где надо выживать, стиснув зубы. К тому же теперь у нее роскошная стрижка, которую нельзя недооценивать. Она была счастлива. Наконец-то. Вот такое оно, счастье, и теперь – это ее жизнь. Карьера, бойфренд, собственное жилье, здоровье. Лучше не бывает. А то, что случилось столько лет назад, – прошло. Ну и выкинуть из головы! Прошлое исчезло даже физически, залито битумом, заложено кирпичом и бетоном. Оно ушло и больше не вернется.

Кэтрин провела кисточкой вокруг глаз, проверила макияж в зеркало заднего вида. Шмыгнув, улыбнулась и решительно повернула в замке ключ зажигания.