Читать книгу Осака в снегу - Adelina An - Страница 9

– Хоня-чан, какая же ты хорошенькая в юката! – умиленно восклицал Кэй, прыгая от восторга вокруг меня.

– Не стоит мне так льстить, Кэй-сан! – Мне было слишком непривычно слышать от кого-то, что я миленькая.

– Странная вещь, – протянула Мио-чан, завязывая пояс Канаме, – Он из нас самый старший, а ведет себя как совершенный ребенок!

– Мио-химе, можно мне тоже надеть юката, – подскочил Кэй к ней, – Чтобы ты тоже мне его так завязала?

– Не выйдет, этим узлом завязываются юката незамужних девушек. – посмеялась Кана-чан.

– Ну тогда наверное не стоит…

Я оглядела себя в зеркале: наверное, небесно-голубая ткань мне и правда идет…

– Ну-ка в темпе, уже стемнело! – Ичиго глянул на часы. – Так ты, Хоня-чан, говоришь, что знаешь нашего басиста?

Речь, судя по всему, о Лайте.

– А, я его видела в книжном магазине.

– Что за удивление? – Лайт валялся в кресле, что-то наигрывая на электрухе Кэя. – Я, кажется, говорил, где работаю.

– Включи ее в усилитель, Эйнштейн! – посоветовал Кэй, который, по-видимому, бережно относился хотя бы к своей гитаре.

– Да ну, в лом тащить его из другой комнаты…

– Готово! – провозгласила наконец Мио-чан, довольно оглядывая красиво завязанный пояс Канаме. – Можем идти смотреть фейерверки.

Я отчетливо, в мельчайших деталях, помню наш последний фестиваль. Мне тогда было лет девять, может, даже меньше. Я помню набережную, ослепительно сверкающую в огнях бумажных фонарей, такую счастливую, улыбающуюся маму, отца, зажигающего Кане-чан ханаби13. Помню и себя, боящуюся взять горящую палочку в руки, Канаме, ничуть не опасающуюся этого, весело пытающуюся ткнуть мне ханаби в глаз. Помню вопрос отца:

– Но-чан, почему ты не хочешь попробовать? Это же весело!

– Мне страшно. Я же обожгусь! – был мой ответ…

– Хоня-чан, ханаби? – Лайт уже зажег его Мио, и теперь та, звонко смеясь, размахивала огоньком вокруг себя, метая повсюду шипящие искры и восклицая «Я – Девочка Молния!»

Одна искорка упала мне на руку, и я испуганно вздрогнула, хоть ничего и не ощутила.

– Нет, пожалуй… – неуверенно промямлила я.

– Все еще боишься? – Издевательски рассмеялась Канаме. Очень мило с ее стороны это припомнить!

Глядя на мир вокруг, преобразившийся и словно очистившийся в сиянии и безумстве, я мысленно возвращалась в детство, почти забытое, с его неуловимыми, выпавшими из памяти, но такими важными моментами, с его яркими вспышками чувств, с его милым наивным мироощущением, со всем тем, что давно исчезло навсегда, и поэтому является еще более желанным.

А все, что окружало меня теперь, так неуловимо походило на все то, что было в детстве, что меня окутало чувство дежавю.

Дом Каны и Ичиго стоял чуть поодаль от других домов района. Возможно, раньше вокруг были еще строения, но, скорее всего, они были уничтожены во время войны. От набережной он был отделен узкой асфальтной дорогой (по которой на моей памяти не проехала еще ни одна машина), и небольшим зеленым холмом, поросшим отцветающими одуванчиками, от которых уже остались лишь пара пушистых шариков в тени старых тополей. На этом холме мы и расположились, ведь, как нам пообещала Канаме, с него открывается лучший вид на фейерверки.

Под нами утопала в огнях набережная, вдоль которой растянулись лотки с едой, сувенирами и прочей дребеденью, заполненная людьми в разноцветных юката, жгущих ханаби, весело о чем-то болтающих и смеющихся. До меня доносились запахи жареной рыбы, рамена и еще чего-то приторно-сладкого и до боли знакомого. А за набережной, залитой светом, простирался заброшенный пляж, тот самый, на котором я приветствовала море…. Он словно был отделен от сияющей набережной темной полосой и утопал в густой тени, изредка вспыхивающей отблесками огоньков, отражавшихся на набегающих волнах…

Рядом со мной опустился Каору.

– Я никогда раньше не задумывался о том, как здесь может быть красиво… – произнес он, проследив за моим взглядом.

Я не знала что ответить, ведь и так совершенно ясно, что я согласно с ним.

Первая небесная вспышка ярким алым светом озарила наши улыбающиеся лица. Каждый улыбался чему-то своему, и я тоже улыбалась, но при этом совсем не думала: я просто был счастлива.

Вторая вспышка, третья, четвертая… Синяя, желтая, фиолетовая, снова красная… Лайт по другую сторону от меня откинулся назад, закинув руки за голову, лег на влажную траву, покрытую белым одуванчиковым пухом. Странно, я думала, что одуванчики уже давно отцвели. Может, эта поляна задержала их специально для нас?…

В небе взорвался и рассыпался на миллион крошечных искр гигантский сине-розовый цветок, и сразу же сменился звездопадом белых комет. Странно, но в такие моменты на меня всегда находят мысли о том, что я… одинока. Да, людей вокруг меня много, но со временем они все исчезнут, и я могу остаться совершенно одна. Скорее всего, я многим из них и не нужна вовсе.

Кана-чан… Даже она не останется со мной навечно.

Нет! Нельзя думать о таких вещах в такие прекрасные мгновения! Надо сохранить их в своей памяти чистыми ото всех дурных мыслей…

Вокруг стояла тишина, прерываемая лишь хлопками взлетающих в ночное небо огней. Казалось, все приостановило свое движение, даже машин не было слышно.

Лайт, лежавший на траве рядом со мной, тихонько вздохнул, но я это услышала. Украдкой взглянув на его озаренное белым светом лицо, я подумала, что он и правда очень красивый. Наверное, это судьба. Ну, то, что мы снова встретились…

Изумрудная вспышка, голубая, сиреневая…

Интересно, могла бы я в него влюбиться?

В небо взлетела последняя алая искра, и фейерверк прекратился. Еще минуту после этого все вокруг находилось без движения: люди на набережной все стояли, замерев в неподвижности, глядя в опустевшее, словно осиротевшее небо.

– В такие минуты кажется, что наша жизнь – как эти фейерверки: прекрасна, но коротка… – прошептал Каору, посмотрев на меня.

– Возможно… Но я не хотела бы ее продлевать. Если живешь очень долго, то все теряет свою привлекательность. Самое запоминающееся удовольствие – это то, что было оборвано на пике.

Лайт, прислушавшись к нашему разговору, тихо усмехнулся:

– Да, коротка… А посмотрите, как мы ее проживаем…

– Smoking days like cigarettes… – Протянул Кэй, голова которого лежала на коленях у Манами, и который жмурился, как сытый кот, когда та поглаживала его по волосам.

– Хотела бы я увидеть этот океан зимой… – вздохнула я, опуская подбородок на подогнутые коленки. – Это возможно?

– В Осаке почти не бывает снега. – ответил Каору.

– Жаль. – мне действительно хотелось посмотреть на заснеженный пляж, понаблюдать за волнами, уже не изумрудно-синими, а серо-стальными, медленно, словно обленившись за зиму, лижущими край берега…

Это желание было навеяно фильмом, который я посмотрела буквально перед отъездом. Называется «Eternal sunshine of the spotless mind», что дословно переводиться как «Вечное сияние чистого разума». Не знаю, как вам, но, по-моему, на английском звучит гораздо лучше. Вообще, мировой фильм! О том, как двое влюбленных однажды поссорились и решили стереть друг друга из памяти. Обратились к какому-то сомнительному доктору, и он каким-то странным научно-фантастическим способом стер им воспоминания. Однако в процессе стирания эти влюбленные поняли, что не хотят потерять эти воспоминания, но было уже поздно. Правда, закончилось все хорошо: они вновь встретились на том же заснеженном зимнем пляже, где и познакомились, и все началось заново. Просто чума, а не фильм! Конечно, не все поймут его, потому, чтобы оценить смысл, нужно досмотреть до самого конца. Сначала даже мне он показался жутким бредом…

Когда мы шли назад к дому, я брела позади всех, ориентируясь на юката Мио-чан, которое красным пятном расплывалось перед моими глазами. Наверное, вино все же ударило мне в голову…

Рядом с Мио шел Лайт, и они о чем-то тихонько разговаривали. Еще дальше – Каору в гордом одиночестве, а возглавляли процессию Кана-чан и Ичиго. Ах, да, совсем забыла о Мане и Кэй-сане, которые в обнимку плелись где-то совсем позади меня.

Как именно мы дошли до дома, я помню плохо. Дома мы выпили еще, после чего Ичиго приволок из своей комнаты усилитель, к которому и подключили гитару Кэй-куна.

– Ну, что играть будем? – деловито спросил Каору, перекидывая ремень через плечо.

– Можете что-нибудь из Нирваны? – попросила я. – Ну, к примеру, Rape me, или Heart-Shaped Box?

– Ну-у.. Для этого нужен бас. – Каору кивнул на Лайта, который растянулся на диване, покуривая вишневые вкусняшки. – А так, чтоб без баса, могу All apologies…

Я задумалась.

– У меня есть акустическая, может сойдет за бас? – предложила я.

– Тащи! – согласился Лайт с дивана. – Что-нибудь симпровизируем…

– Да уж, он это может! – пробурчал Каору, настраивая гитару. – Кэй, подкинь-ка мне свой медиатор…

Уже из комнаты я услышала, как Каору наигрывает All apologies, а Манами спорит с Кэем:

– Я спою!

– Ты?! За Курта? Не смеши меня…

Когда за гитару взялся Лайт, я смотрела на него, не отрываясь. Каору играл на электрухе Smells like teen spirit, а Лайт очень старался басить, что было практически невозможно на моей вконец расстроенной и к тому же акустической гитаре. Ичиго не выдержал и припер из комнаты свои тарелки и палочки, вытворяя теперь что-то вроде импровизации с участием и тарелок, и стаканов (один из них он все-таки разколбасил), и даже столика. Кэй и Мана пришли к компромиссу и пели теперь хором, правда не очень стройно… Канаме и Мио-чан тоже пытались подпеть, хотя совсем не знали слов.

В общем, жесть что творилось. Неудивительно, что вскоре нагрянули соседи и ткнули открывшего им Ичи носом в часы (на них, между прочим, было за час ночи). Это еще хорошо, что мы так легко отделались. В Италии уже давно бы вызвали полицию. Серьезно, вызвали бы! Вот что значит толерантность…