Читать книгу Дарий Великий заслуживает большего - Адиб Хоррам, Дарья Раскова - Страница 8

Когда я вернулся с утренней пробежки, еще даже не рассвело. Я как раз успел перекинуться парой слов с мамой, которая выруливала с подъездной дорожки.

– Привет! – сказала она в окно. – После душа проверишь, как там папа? Он что-то разоспался.

Папа всегда был ранней пташкой.

– Ладно.

Мама грустно улыбнулась.

– Увидимся вечером.

Я проглотил комок в горле. Было невыносимо видеть родителей такими усталыми.

– Ага.

Выйдя из душа, я сложил спортивную форму в сумку и сунул туда же крем для кудрявых волос. Мы с Лэндоном договорились встретиться после тренировки, и мне хотелось хорошо выглядеть. Потом я постучал в дверь родительской комнаты, но папа крикнул, что уже встал и собирается.

И наконец, поскольку за последние три дня я ни разу не смог дозвониться до Сухраба, я сел за компьютер и снова нажал кнопку вызова.

И он сразу ответил.

– Эй! Привет, Дариуш.

– Эй! Chetori toh?

Мои познания в фарси ограничивались несколькими словами, да и те я произносил с сильным американским акцентом. Но Сухраб никогда не критиковал мое произношение, и потому в разговоре с ним я охотно их использовал.

Сухраб тяжело вздохнул.

– Дариуш, я рассказывал тебе о моей тете Моне?

– Вроде бы нет.

– Она живет в Маншаде. Знаешь, где это?

Я покачал головой.

– По ту сторону гор от Йезда. Там очень красиво. Но ехать долго. – Сухраб обернулся и крикнул что-то маме. – Маман передает привет.

– От меня тоже привет передавай.

Сухраб тут же сделал, о чем я просил.

– В общем, тетя Мона сломала ногу.

– Как так вышло?

– Споткнулась о кошку.

– Что сделала?!

Сухраб сокрушенно покачал головой, а потом фыркнул.

– Споткнулась о кошку. – Он фыркнул еще раз, и фырканье превратилось в смех. В следующий миг Сухраб сощурился и расхохотался. Он смеялся так заразительно, что меня тоже пробрало, хотя, пожалуй, нет ничего веселого в том, чтобы споткнуться о кошку и сломать ногу. И все же я смеялся до слез.

Но в конце концов смех угас, и Сухраб сказал:

– Мы с ней давно не виделись.

Он отвел взгляд, и изображение на экране дернулось. Я решил, что он собирается что-то сказать, но Сухраб сидел молча, двигая челюстью. На подбородке у него виднелась щетина, словно он безуспешно пытался отрастить бороду.

Я заметил, что лицо у Сухраба вытянулось. Как будто он вырос или похудел.

А может, и то и другое сразу.

Наконец Сухраб посмотрел на меня и спросил:

– Как сыграли?

– Отлично. Мы победили!

Я рассказал Сухрабу все: как мы собрались в Круг перед матчем, как я использовал подкат, которому он меня научил, и как ребята из команды стали мне настоящими друзьями.

– Я рад, что ты заводишь новых друзей, Дариуш.

– Я тоже. – Я сглотнул. – Хотя мне было страшно.

– Почему?

– Не знаю. Ты стал моим первым настоящим другом. И я думал, что больше ни с кем не сумею подружиться. Что ты – исключение из правил. – Я откашлялся. – Ну то есть ты точно исключительный. Но я думал… Не знаю.

Сухраб снова сощурился.

– Лучшие друзья – это всегда исключение из правил, Дариуш. Но ты хороший человек. И нет ничего удивительного в том, что у тебя появляются друзья. Я рад за тебя.

Он всегда находил правильные слова.

– Спасибо.

Сухраб снова чуть отвернулся и дернул челюстью.

Челюсть у Сухраба дергалась, когда он стискивал зубы.

А зубы он стискивал, когда думал об отце, который умер как раз перед нашим отъездом. Отца Сухраба убили в тюрьме – его семья принадлежала к бахаи, а правительство Ирана всячески притесняло бахаи и пользовалось любым предлогом, чтобы отправить их за решетку.

Воспоминания об отце набегали, словно грозовые тучи.

А я успел хорошо узнать Сухраба и потому терпеливо ждал, когда они пройдут.

Вот такими мы были друзьями.

Наконец он спросил:

– Дариуш, а как ты понял, что у тебя депрессия?

– О…

Я не сразу нашелся, что ответить.

Не ожидал, что Сухраб спросит меня об этом.

Не знаю почему. Многие сталкиваются с депрессией.

– Ну, – начал я, – существует разница между подавленностью и депрессией. И тут только доктор может сказать наверняка, но думаю, что диагноз «депрессия» ставят, когда ты чувствуешь себя подавленным слишком часто или слишком долго. – Я сглотнул. – Знаешь, как бывает по утрам в Йезде, когда в воздухе еще висит туман, все вроде видно, но очертания предметов размываются и сами они какие-то серые?

Сухраб кивнул.

– Когда я был в депрессии, мир воспринимался именно так. Я словно догадывался о том, каким он должен быть, но увидеть не мог. Впрочем, у каждого депрессия протекает по-своему. Папа рассказывал, что все время чувствовал себя усталым. И ничего не хотел делать. – Я снова сглотнул. – Ты подозреваешь, что у тебя депрессия? Или просто чувствуешь себя подавленным?

– Не знаю, – ответил Сухраб. – Может быть. Иногда все так, как ты сказал. Словно в тумане.

– Ты можешь обратиться к врачу?

– Вряд ли.

– А хотя бы с мамой можешь поговорить?

– Наверное. – Сухраб вздохнул.

Он был одним из самых счастливых людей из всех, кого я знал, но даже у него в сердце жила печаль.

И если честно, в последнее время она заявляла о себе все чаще и чаще. Печаль – и гнев.

Сухраб носил в себе много гнева, но не мог выразить его словами, если только мне не удавалось его разговорить.

Ужасно, что половина мира отделяла меня от лучшего друга.

– Ты ведь помнишь, что всегда можешь поговорить со мной? Ghorbanat beram.

– Помню, Дариуш. Всегда.