Читать книгу Неповторимые. Сказ о родных людях, об односельчанах, сокурсниках, сослуживцах, друзьях; об услышанном, увиденном - Афанасий Кускенов - Страница 4

А между тем жизнь в деревне шла по своим, присущим только ей, правилам. Когда в разговорах ли, в воспоминаниях ли, я называю поколение 50-х, 60-х годов – послевоенными детьми, многие удивляются и делают непонимающие лица.

Мои ровесники, поколение 60-х, поймут меня. С того времени, как мы отслужили в рядах вооруженных сил СА, прошло без малого 35 лет. И все они, мои сверстники, я уверен, помнят годы службы так, как будто это было вчера. А ведь столько воды утекло с тех пор…

Конечно же, мы послевоенные дети, ведь минуло-то после войны всего каких-то 10—15 лет, когда мы появились на свет. А это ничто, если мы по сюю пору помним события, памятные нам из армейской жизни, столь явственно и зримо.

Так вот, говоря о детях послевоенного лихолетья, хочется отметить, что все мы росли в одинаковых условиях. Не было среди нас тех, которые кичились бы богатством родителей, или же знатностью рода своего.

Вспоминая пору детства и окидывая взглядом те, милые сердцу годы, видишь те отличительные черты, которые были присущи, именно, нашему поколению. Неспроста ведь у нас в деревне, в каждой семье, преимущественно, рождались одни мальчишки.

Тогда мы все делились на урда айл, хойто айл, Бутурак, зуун би, баруун би. Был еще ряд переселенцев, их так и называли «переселенцы».

Деревня была, как бы, поделена на определенные зоны влияния. Бывало, прежде чем выйти из своей комфортной зоны проживания, не единожды подумаешь, как на это посмотрят тамошние ребята. Не ровен час, можешь и нарваться за нарушение негласного паритета.

А ребята тогда были физически сильными и крепкими. Все, как на подбор худощавые, жилистые и пружинистые, аки тот кошак, что на завалинке брюхо греет. Редко можно было встретить рыхлого и малоподвижного парнишку.

Здоровьем все отличались отменным. Если, кто-нибудь из нас, с целью симуляции, говорил о том, что у него, якобы, болит сердце… почки, печень, не важно что – старики искренне удивлялись тому обстоятельству.

Недоумевали, откуда же у этого несчастного ребенка может взяться сердце (почки, печень…). Нельзя было всуе упоминать о своем здоровье.

Во всех семьях содержали домашний скот, преимущественно, крупнорогатый. Тогдашним ребятам не нужно было напоминать, кому и что нужно делать по хозяйству. Всякий знал свои обязанности и прежде, чем сесть за домашнее задание, должен был успеть все сделать по хозяйству.

Хорошо это, или плохо, но по обычаям того времени хозяйство стояло на первом месте. Сначала работы на поскотном дворе, а уж потом занимайся, чем угодно – можешь и к урокам сесть готовиться.

Не думаю, чтобы в семьях родители проверяли домашние задания своих детей. В основном, мне кажется, старшие проверяли уроки младших, а те по ступени – еще меньших. Но, тем не менее, дети, как правило, учились хорошо.

А уж, какой читающей страной мы были, об этом не сказал, в свое время, разве, что ленивый. Действительно, дети читали тогда запоем. Ходили в библиотеку, делились с друзьями впечатлениями о прочитанной книге.

А потом, с пеной у рта и размахиванием рук, рассказывали друг другу все, что вычитали у того, или иного автора. А тот, кто по каким-то причинам не успел еще прочесть об услышанном произведении из уст своего приятеля, обязательно задавался целью – восполнить сей пробел.

Еще одной особенностью, детей послевоенного поколения нашей деревни, была искренняя предрасположенность к анекдотам. Говоря о том, что больше трех не собираться, люди имели в виду нечто такое, с чем связаны беспорядки и прочие асоциальные явления.

В нашем случае, если собралось три человека и больше – это анекдоты. Каждый из нас знал бесчисленное количество анекдотов и умел их красочно преподнесть.

Василий Иваныч, Анка с Петькой, да дорогой Леонид Ильич – это постоянные спутники наших анекдотов.

А вот про чукчу, почему-то меньше всего было смешных историй, видать, он еще не дорос до анекдотов. Но время его неумолимо приближалось, вот-вот страна должна была узнать чукчино:

– Однако, зачем ты амбу стреляла? Теперь тащи его на себе до яранги.

Это он, чукча, пошел вместе с русским геологом на медведя. Когда он увидел хозяина тайги, то развернулся и побежал в сторону дома. Русский побежал за ним. Но вскоре он очухался и спрашивает себя:

– А чо это я бегаю от мишки, у меня же ружье, заряженное жаканом, есть.

Развернулся и долбанул по мишке усиленным зарядом.

Штирлиц появился чуть позже, но и он уже ломился в дверь.

Пришел он на явочную квартиру. Постучался в дверь – никто ему не открыл. Постучался еще раз – молчок. Постучался в третий раз – никто к дверям не подошел. Тогда Штирлиц начал биться головой об дверь – за дверью тишина. Штирлиц понял:

– Дома никого нет!

В 70-е годы был очень популярен хоккей с шайбой. В какое бы позднее время его не транслировали, все население мужеского полу от самых взрослых и до малых детей, в буквальном смысле, прилипало к экранам телевизоров.

Это была самая благодарная публика и преданные, до мозга костей, болельщики сборной команды Советского Союза. Знали всех игроков в лицо не только сборной страны, но и клубных команд.

Спроси в то время любого сопливого мальчишку о том, под каким номером играет, скажем, Александр Мальцев – он, не напрягаясь, ответит: «10».

А уж как, любители хоккея, боготворили Николая Николаевича Озерова! Все его крылатые выражения тут же, не успев сойти с экранов телевизоров, уходили в народ.

– Д-а-а-а, такой хоккей нам не нужен! – мог процитировать последний фанат великого комментатора.

Мы были не только пассивными болельщиками хоккея, но и самыми азартными участниками ледовых сражений. Играли все, играли до самозабвения.

Не было никакой амуниции, не было хоккейных площадок, не было даже элементарных шайб, не говоря уже о клюшках. Шайбу нам заменяла замерзшая коровья говешка, а за клюшками ходили в лес.

Нарубишь подходящую по форме березу, счешешь ее со всех сторон, просушишь на печке и на завтра ты – прямо Александр Якушев на льду. Не было у нас понятия о том, что настоящие коньки крепятся заклепками к высоким ботинкам. Мы же крепили их сыромятными ремнями на валенки.

Закрепишь, бывало, их с любовью и нежностью к валенкам, подморозишь в проруби, для верности, и сам Валерий Харламов по скорости в подметки тебе не годится.

Наигравшись вдосталь, вихрем подлетишь к кромке проруби – бац, голым животом на лед; нахлебаешься вместе с коровами воды из проруби и чувствуешь себя самым именитым хоккеистом на планете Земля.

Сколько же талантов было зарыто в землю, скольких же макаровых и крутовых недосчиталась наша сборная команда по хоккею с шайбой – обрати свой взор тогдашние руководители компартии и правительства на провинцию, на дворовые команды.

Не одним хоккеем жили мы, были и другие игры. Зимой – бег на лыжах, прыжки с трамплина, горнолыжный вид спорта. Строили снежные крепости, да что там крепости, целые городки получались на деле.

Разделившись на две неприятельские крепости, исступленно забрасывали, собственноручные изваяния снежного зодчества, комьями мерзлого снега.

Были и свои рекордсмены в этом, незамысловатом на первый взгляд, виде спорта. Нужно было обладать резким и хлестким броском. Особенно этим качеством отличались хантаевские ребята, Альфред и Алик. Оба они метали с такой силой, что почти всегда на глаза наворачивались слезы, в случае попадания их снаряда в цель.

Строили подземные переходы в стан неприятеля, для того, чтобы добыть живого «языка». Сказать, что когда-либо «язык» благополучно доставлялся к месту назначения – не могу, но многочисленные ходы сооружались почти всегда.

Может быть, это был неосознанный детский поступок, преследующий цель, довести начатое дело до логического завершения. Снежный городок с подземными сообщениями – это круто!

С наступлением первой оттепели начинались «банки». Это игра наподобие современных городков и хотя городки существовали и раньше, но мы, деревенские сорванцы, понятия не имели о существовании такой интеллигентной игры.

Собирали по деревне жестяные банки, благо их в то время было не счесть, ставили их друг на друга и колотили по ним с определенного расстояния. Вместо культурного метательного инструмента – березовый дрын, вместо «аглицкого» газона – грязь по колено и сопли в три ручья от холода.

После банок начинались «казаки-разбойники», игры в войнушку с командами «русских» и «немцев», и батальные сражения на пиках и саблях. Случались иногда, при такой травмоопасной игре, ранения легкой и средней степеней тяжести.

Купальный сезон открывали 1-го Мая. Пишу с заглавной буквы, потому как этот день на просторах всего Союза, почитался, как великий праздник.

Была у нас традиция, негласный закон, ходить в этот день на Вышку. Это была обыкновенная, деревянная геологоразведочная вышка. Располагалась эта точка на горном хребте, Гэрын хада, в самой ее высокой плоскости. Вот там-то, и обязаны были мы все отметиться в день Первомая.

Спустившись с этой высоты, катались на плотах в пруду. Пруд этот располагался в местности Зээмэк, и наполнялся весенними паводковыми водами. К лету он, обычно, высыхал.

Катаясь на плотах, невольно окунали в воду, то одну ногу, то другую. Порядком измочившись, ничего не оставалось, как бултыхнуться в холодную снеговую воду. Первый почин сделан, а кто не последовал примеру первопроходца, тот – девчонка.

Никто не хотел быть девчонкой. В начале сего опуса я упомянул, что мальчиков той поры в деревне было подавляющее большинство. То, видать, страна зализывала фронтовые раны. И кто-то там, наверху, учитывая потери в мужской силе, наверное, распорядился давать матерям больше сыновей.

И все мальчишки росли соответственно духу того времени. Это были маленькие мужички, и если кто, ненароком, обзовет кого девчонкой – худшего оскорбления нельзя было придумать.

С наступлением летнего зноя, игры переходили в менее активную фазу. Игра в бабки была по популярности в первых рядах негласного нашего рейтинга.

И, как всамделишный мужик, всяк старался подогнать бабки под себя. Бита, например, высверливалась со стороны попки, и в образовавшуюся полость заливался свинец, вследствие чего она становилась тяжелее. Метать ею, соответственно, становилось удобнее и ловчее.

А в самую лютую жару, укрывшись в тень, где-нибудь на задворках, подальше от людских глаз, играли в ножички. Игра, на первый взгляд, опасная, но никто не запрещал нам показывать друг другу отточенное мастерство с использованием холодного оружия.

Чиркали ножички и со лба, и с зуба, и с локтей, словом, со всех частей тела. Как и во всяком деле, здесь находились свои безусловные лидеры, которые умели в этом «невинном» занятии достичь непомерных высот. Они умели «чиркать» ножички из любого положения. Не помню случая, когда бы кто-нибудь получил увечье.

А в школе, абсолютно все ученики играли в настольный теннис. Мы понятия не имели, что существует на свете, кроме настольного тенниса, другой вид этого единоборства – большой теннис. Но играли ребята классно, брали мяч из любого положения.

Перемена между уроками в школе составляла 5 минут, от силы 10. Никаких малых, или больших перемен, в помине не было, потому, как не было школьной столовой.

Начинали «резаться» с утра, еще до начала уроков. Продолжали играть до тех пор, пока не появится, в проеме двери школьного коридора, учительница одного из противоборствующих сторон. Если счет не был завершен, то продолжали играть, пока один из игроков легким движением руки…

После этого, в неимоверном броске, на лету ловился теннисный мяч, и он, опаздывающий на урок ученик 5-го класса, (четвертого, или восьмого, не имеет значения) уже после учительницы, переступившей порог класса, успевал сесть за парту и поставить на лицо умное выражение.

Во Франции есть вековая традиция. Когда до наступления Рождества остаются считанные минуты, неожиданно гаснет свет. За это время каждый уважающий себя «мусье» должен был успеть исследовать все потаенные уголочки тела рядом сидящей мадам.

В Советском Союзе ничего подобного не было. Но наши работники по линии торговли, или дипломатии, находящиеся по долгу службы в «ихней Хранции», обязаны были присутствовать на празднествах по случаю Рождества.

Когда подавали электричество, француженки изящно продолжали вести светскую беседу. На покрасневших и разгневанных лицах наших дам читалось:

– Не дам – с!!!

Подобно француженкам наши ребята умели мгновенно перевоплотиться из азартных игроков, в думающих и понимающих суть предмета, прилежных учеников.

Случались и непредвиденные обстоятельства, как полагается. Как-то один высоченный и здоровенный ученик старших классов, в парной игре, ненароком, вместо теннисного мяча, со всей дури въехал ракеткой в бровь своему напарнику. Кровь у того хлестала, как из молодого баранчика.

Вышли на улицу, приложили снежок к травмированной части лица, кровь и приуняла свою прыть. В это время шел на урок, наш старейший учитель Логин Васильевич. Увидев окровавленного школьника, не мог пройти мимо. Подошедши вплотную, прибоднял указкой лицо пострадавшего. Как учитель, как человек взрослый, видавший на своем веку всяческие увечья своих учеников, он произнес:

– Ведите его немедленно к Галине Николаевне, не ровен час, отдаст он у вас Богу душу от кровопотери.

«Что положено Юпитеру, то не дозволено Быку». Наш детский мозг не в силах был воспринять истину, что можно, вот так, за здорово живешь, отдать душу Господу.

Чего не могли понять мы, то с легкостью объяснял Логин Васильевич. Он, человек проживший бок о бок со своими учениками, в отличие от многих коллег, понимал детей. Нам с ним всегда было легко.