Читать книгу Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров - Страница 3

II

Жена Довлета, Айсона – моя младшая гелнедже, я и Сарагыз, девушка из нашего села, поливали хлопчатник. Участок был неплохой, невдалеке от села. Весной в бригаде распределяли участки, и этот достался моей гелнедже.

Когда хлопчатник уже заметно подрос и работы прибавилось, к Айсоне приставили меня и Сарагыз. Скоро я выучился сам ухаживать за полем.

А забот, надо сказать, у поливальщиков всегда предостаточно… Вот, кажется, что и бороздок ты сделал сколько следует и земля будто бы вдоволь напилась водой. Но вдруг видишь: вон в том краю поля головы кустарников поникли. Значит, туда не дошла вода, бороздки остались сухими!

Да. Работы больше чем хватало. И все же у меня бывали приятные свободные минутки. Чтобы дать мне немного отдохнуть, меня отправляли в село за припасами. А то и просто послушать: что там скажет “черноголовый» – репродуктор. Как и по всей стране, в нашем маленьком и далеком, залитом солнцем селе люди хотели знать, что там делается, на фронте…

Вечерами, усталые, мы ложились на деревянный настил, сделанный из жердей. Постепенно воздух становится прохладным и прозрачным. Так спокойно и сладостно было вдыхать его, засыпая. И видеть над собой чистые звезды. И видеть, как поднимается луна, похожая на пиалу, полную молока.

В первые ночи, сказать по правде, мне было не по себе немного, мурашки щекотно и коряво пробегали по телу, когда где-то, и не так уж далеко, вдруг заунывно голосили шакалы.

Плакали, то ли о чем-то просили меня, то ли угрожали… Но скоро я привык к их голосам, как и ко всем другим звукам и шорохам ночной пустыни…

Сегодня мне опять предстояло ехать в село. Что там говорить, я был доволен!

– Уж постарайся, – шутливо наставляла меня Сарагыз, – привези нам радостную весть!

В это время она помогала мне получше увязать тюк травы, которую я собирался отвезти домой… Сарагыз была крепко сбитая рослая девушка. В селе ее за это – на туркменский лад – называли башней.

Сарагыз, между прочим, не зря меня просила. Третьего дня я как раз и привез такое известие. Наши войска, наконец, вышвырнули гитлеровцев за пределы СССР!

И когда я приехал к себе на хлопковое поле, уж я был горд!

И я не просто им рассказывал, а говорил, как настоящий радиодиктор – таким особо твердым и торжественным голосом.

Последние слова, мне кажется, я вообще произнес точно как он, этот невидимый, но такой знакомый нам человек:

– Туркмены тоже совершили на разных участках фронта немало подвигов. Внесли свой вклад в общую победу!

Бедная моя гелнедже не в силах была сдержать слез – и гордости, и горечи.

А Сарагыз, по обыкновению своему, принялась шутить. Делая вид, что приглаживает волосы, словно готовится к встрече, Сарагыз насмешливо посмотрела на меня:

– Хм… Так, значит, теперь пора вышивать тюбетейки в награду солдатам?

Мне не понравилась ее шутка. Я от чистого сердца старался, чтобы все вышло поторжественней, а она, понимаешь… Или, может, Сарагыз вообще мне не верит?

– Можешь смеяться, можешь издеваться, можешь вообще делать, что хочешь, – сказал я сердито, – а Гитлеру вонючему вставили фитиль в одно место!

Сарагыз вдруг неожиданно посерьезнела:

–Вот и хорошо… И пусть будут твои слова услышаны богом! – Она взяла лопату и пошла туда, где работала моя гелнедже, для которой так коротка была радость, а слезы – куда длиннее. И чтобы скрыть их от нас, гелнедже ушла поскорей…

Сегодня я вернулся из села примерно к полудню. Гелнедже, сидя в скудной тени нашего настила, разрезала дыню. Увидев, что я подъехал, она быстро спрятала под подол ноги в подвернутых шароварах: иначе ведь при поливе нельзя.

– Ну? Как тут без меня поработали? – спросил я важным голосом.

Но гелнедже не стала отвечать на мой вопрос. А сперва сама заставила меня ответить, как дома, и здоровы ли дети, и здорова ли старшая гелнедже.

Лишь когда я ответил ей, что все, слава богу, в порядке, она принялась рассказывать.

Оказывается, прямо перед моим приходом вода прорвала ближнюю запруду, и они едва сумели заделать промоину… Ничего себе!

Я сейчас же взял лопату, и хотел пойти проверить, как там дела на моем участке, не надо ли получше отрегулировать воду… Но гелнедже мягко остановила меня:

– Погоди, поешь дыни.

– Наши?.. – я с любопытством потрогал дыньки, выставившие кверху свои шершавые морщинистые мордочки. Гелнедже улыбнулась мне, кивнула:

– Знаешь, прохладненького захотелось, я и взяла несколько из тех,что уже были сорваны… В этом году урожай просто отличный… Если б еще удалось как следует… – она опять улыбнулась грустноватой своей улыбкой. – Тогда и навялить хватит, и патоку сделать, и соседей как следует угостить… Когда опять в село поедешь, не забудь, пожалуйста, прихвати с собой – для ребят. Сейчас дыньки – самая сладость!

Она быстро и аккуратно соскребла кончиком ножа остатки сладкой мякоти, выпила собравшийся в чашечке кожуры дынный сок, протянула нож мне:

– Поешь, поешь… И там в хурджуне осталось немного хлеба из джугары… Я раскрыл хурджун, достал кусок кукурузного хлеба:

– А ты, гелнедже?

– Нет, не хочется… Сегодня все на прохладенькое тянет… – Что-то припомнив, она вдруг поднялось с озабоченным видом: – Господи! А где же она-то?

– Кто?

– Да Сарагыз! Ну-ка посмотри, посмотри – не видно?.. Ей ведь тоже досталось сегодня с этой запрудой… Ну? Видишь ее? Тогда махни тельпеком. Пусть отдохнет немного, дыньки поест. А то как с утра молока глотнула, так и все – работает!

Я несколько раз махнул своим тельпеком – барашковой шапкой. Наконец, Сарагыз, которая, казалось, где-то у горизонта шагала среди поливальных бороздок, ответила мне – подняла лопату, что, мол, вижу, поняла…

Дыня была на редкость душиста и хороша, а я устал от жары… Но не мог как следует наслаждаться ни тенью, ни отдыхом. Я все думал о своей младшей гелнедже. Мне хотелось спросить ее, но я не решался. Гелнедже сидела отвернувшись, опустив голову и руки. Было в ее позе что-то от усталой птицы. И в то же время в позе этой видилась словно какая-то вина…

Что уж говорить! С тех пор, как мы получили похоронку на Довлета, Айсона гелнедже изменилась так, что, кажется, вернись сейчас Довлет, он и не узнал ее! Айсона всегда была такой румяной и глаза такие веселые. А теперь лицо ее словно высохло, а глаза поблекли. Только стали еще больше. И она все худела – как говорится, таяла на глазах…

А еще я замечал: вот начнет она что-то делать. Потом вдруг остановится, будто вообще забудет кто она и зачем здесь. Остановится и стоит, глядя куда-то мимо всего на свете… И я не знал, что мне делать, как уберечь ее, бедную! Не дай-то бог, с нею случится то, что случилось с женой Сапара, нашего пастуха верблюдов… Сапар тоже пошел на фронт, как наш Довлет, да и не вернулся. А вернулось вместо него черное письмо! И вот жена Сапара сошла с ума. Она ходила теперь по селу босая, с непокрытой головой. А если встречала кого, то лаяла и выла, как собака.

Суеверно я твердил про себя заклинание, которому научила нас мама: “Уйди, беда, уйди в камень, в воду уйди, в пустоту, пройди мимо, пройди мимо. Мы не поддадимся тебе!». Много раз повторив эти слова, я ждал помощи, я ждал неизвестно чьей помощи. Но некому было мне помочь, кроме меня самого!..

Подошла Сарагыз – высокая, крепкая, шаг широкий. Я невольно забыл на время свои невеселые мысли.

Она же, как всегда, начала разговор с шуточек, в которых главным героем был – увы! – я, собственной персоной.

– Итак, ты прибыл, о, дорогой начальник!

– Прибыл, прибыл, – ответил я, как можно суровее насупливая брови. – Ты лучше расскажи, что у вас тут стряслось.

– О, дорогой начальник! Расти большой и сильный. И да укрепит господь твою могучую память!

В придачу к соей излишней шутливости она еще имела обыкновение выражаться иносказательно. И последняя фраза в переводе на простой человеческий язык должна была значить: “Ты хорошо поел и попил. Но теперь-то уж хватит. Расскажи, наконец, что ты видел и слышал в селе!».

А еще она как можно чаще старалась ввертывать последнюю свою придумку – прозвище “начальник».

Немногие знали, с чего это я вдруг да стал… “начальником». А ведь кличкой этой меня наградил сам Язмухамед ага, председатель колхоза… В тот самый день, когда моя гелнедже, Сарагыз и я взялись за поливку одного общего участка, председатель сказал – при всей бригаде! – что назначает меня начальником над этими двумя женщинами. И отныне, если что-нибудь с ними случится, я отвечаю головой!

Председатель говорил так весомо и основательно, что сомнения быть не могло: он надо мной посмеивался!

Но тут вдруг Язмухамед ага стал действительно серьезен и сказал, что если с нашего поля соберут хороший урожай, то мое имя будет включено в список, который отправят в Москву, и очень возможно, мне дадут медаль!

Если другие в общем-то не обратили внимания на шутки председателя про “начальника Язлы», то Сарагыз, конечно, этого не пропустила. Не такой она человек!

Сейчас, усевшись на корточки, Сарагыз умылась, утерлась подолом. Села, по-мужски скрестив ноги, взяла кусочек дыни. Но я напрасно понадеялся, что какое-то время ее рот будет занят.

–Слушай, начальник. Что хочу тебя спросить… Ты когда проезжал мимо нашего дома, случайно там не видел на привязи чужого ишака?

Я задумался… Я понимал, что опять ее фраза с двойным дном. В чем же тут подвох? Так ничего и не поняв, я стал добросовестно припоминать, действительно, не попадался ли мне на глаза какой-нибудь ишак… И вообще: что я увидел необычного у дома Сарагыз?.. Да нет, вроде бы ничего такого…

А моя гелнедже, видно, сразу поняла, на что намекает Сарагыз. Опустив глаза, она теребила кончик своей косы, разбивая ее на множество мелких прядок. Потом вдруг глянула на меня…

– Какой же ты еще мальчик маленький! – Это я прочитал в глазах гелнедже до того ясно, что на сердце у меня как-то странно похолодело. Я посмотрел в глаза Сарагыз, потом в глаза гелнедже… Вот горе какое! Ничего я не мог понять!

– Хе! Видел же я! Старушку какую-то видел. И прямо около твоего дома. Подслеповатенькую такую бабушку…

– Ну и что же она?! – чуть ли не закричала Сарагыз. Даже забыла прибавить своего обычного “начальник».

– Она-то?.. Да ничего вроде. Мимо шла. На плечах вязанка травы… – Сарагыз усмехнулась с грустью и будто с обидой:

– Да нет, видно, мне никогда не суждено постирать мужской одежды… Пропади все пропадом!

Тогда-то, наконец, я понял, о чем так допытывалась она у меня. И почему так грустно и выразительно смотрела на меня гелнедже.

Незнакомый ишак у дома… На нем мог приехать сват. И старуха та могла быть свахой… могла бы… Да только сейчас некому сватов засылать…

А Сарагыз уже успела взять себя в руки. Сказала, улыбаясь через силу:

– А все же нам очень повезло, что ты с нами, Язлы джан. Даже в такое время можем вдыхать мужской запах, – она весело и быстро повернулась к моей гелнедже, чтоб та продолжила шутку. Но Айсона грустно и смущенно опустила лицо.

Я отложил дыню, взял лопату на плечо. Я старался думать только о поливе, о бороздках, о том, чтобы вода получше пропитала землю. Но грустное обиженное лицо Сарагыз все стояло перед глазами. И грустное, смущенное лицо моей гелнедже… Словно я в чем-то был виноват.