Читать книгу Ответ наступает после вопроса - Агния Баваль - Страница 1

С Линой мы случайно пересеклись на мероприятии Самсунга. Это была одна из тусовок для дилеров. Я была на стороне организаторов, она на стороне гостей. Узнали мы друг друга аж с разных сторон зала.

– О, привет! Как давно не виделись!

– Ты от какой компании?

– Я организатор.

– А, круто. А мы по приглашению.

Когда-то мы с ней вместе работали. Лет 5-6 назад. Рисовали сайты, придумывали концепты. Потом компания растворилась в волнах московского бизнеса, и мы уплыли искать новые острова стабильности и благополучия.

В тот день обменялись телефонами, адресами, выпили вина и пообещали быть на связи.

И позвонила я Линке примерно через год.

В слезах и соплях. Стараясь сдерживаться и не впадать в депрессию. К моменту звонка прошло уже около недели, как я выставила Николая за дверь со всеми его шмотками. "Неладное" давало о себе давно знать неясными толчками в области груди, подкидывая какие-то мысли и образы уму. Но я была уверена, что это мое воображение, неуемная ревность и недоверие близкому человеку. Пока мне в руки не попал его телефон. Первый и, вероятно, последний раз в жизни я прочитала то, что было написано не мной и не для меня, прочитала чужое. Ушат холодной воды и десяток стрел в сердце. Оторопь, насмешливая ухмылка в свой же адрес и перехваченное дыхание. В течении минуты. А то и того не было.

Николай спал. Я собрала его вещи, сварила себе кофе и села обдумывать создавшуюся ситуацию.

Улицы спали, машины изредка гулко рвали зимний напряженный воздух, я постепенно вылезала из тумана шока и обиды.

К шести тридцати он проснулся. Из комнаты раздалось: "Котенок, ну где же ты?" – и он в "боксерах" и футболке нарисовался в кухонных дверях.

Коля обладал стойким чувством собственной важности, замешанной на изрядной доле эгоизма и страха быть никем. Поэтому до самого момента своего последнего выхода из дверей моей квартиры он даже не подозревал, что поедет на работу с чемоданчиком. Но, надо отдать ему должное, он моментально все понял.

– Исчезни и больше не появляйся.

В ответ он ничего не сказал, но лицо у него моментально почернело, наполняясь злобой, которую излить было не на кого и, самое главное, не за что.

После его ухода я дала волю слезам. Меня колотило и мотало сутки, или даже больше. Это была потеря, это было горе. За три-четыре дня я прожила и яростное отрицание произошедшего, и желание отомстить, и уже начала погружаться в пучину тоски и отрешенности.

И в этот момент я вспомнила про Лину. Вспышкой.

Набрала номер. Договорились о встрече.

На работе взяла несколько выходных, так что поехала к ней днем. Пока блуждала в окрестностях Ленинградского вокзала, кроя на чем свет стоит карты и навигатор в телефоне, думала, а по какой причине я именно Лине позвонила? И как вообще вышло, что после стольких лет безвестности мы встретились?

Давно-давно, это когда мы работали вместе, Линка занималась и серьезно занималась цигуном. Причем, вела группу при каком-то центре, ездила в Китай, выступала на соревнованиях. Мы много тогда обсуждали и влияние традиционных и нетрадиционных видов спорта и на здоровье, и на психику, и религиозные темы, и социальные. Она очень интересно объясняла, рассказывала, с неожиданных точек зрения информацию подавала. Продвинутая девушка такая была. Может, у меня осталось это ощущение от общения с ней? Несуетливая, живая и располагающая к себе.

От борьбы с картами в телефоне мой мозг закипел, и я набрала номер Лины. Следование ее подсказкам очень быстро привело меня к нужному дому, нужному подъезду и этажу.

Из дверей квартиры пахнуло теплым уютом ванили и корицы. Лина взмахнула рукой:

– Велком, май фрэнд Лена!

Квартира была очень небольшая. Миниатюрная даже. Но в дизайнерском, авторском стиле – Лина свое жизненное пространство в четырех стенах обустроила сообразно своему видению такого места в городе нескончаемого движения и ритма. Здесь время как замедлялось для тех, кто попадал в эту небольшую гостиную цвета зеленого бархата и мягкого света, льющегося по стенам и потолку.

– Светодиоды – отличное изобретение. Можно со светом играть как душе угодно, – пояснила она, видя мое заинтересованное разглядывание многоуровневого потолка.

– А запах? Ты готовила какую-то выпечку?

– Не, это курительница, – Лина указала на небольшой пузатенький горшочек с крышкой на импровизированной каминной полке. – Это конусы с ванилью и корицей. Тоже элемент пространства.

– Уютно и мягко, – я села на диван и уже приступила к сбору бегающих мыслей для составления рассказа о причине своего звонка, но Лина оборвала неожиданным:

– Ты хочешь узнать причину с тобой случившегося?

– А она разве не в том, что я доверяю очень?

Лина как-то глубоко посмотрела на меня:

– Нет, не в этом.

Я молчала, давая ей возможность продолжить.

– Ок, тогда расскажи, что ты можешь рассказать.

Что могу рассказать. Что познакомились мы на работе. И очень быстро стали близки. И он очень быстро взял на себя мужскую роль – краны, лампочки, замена, покупка, оплата стиральной машины, плиты. Еще помог перейти на работу в соседнюю организацию, когда в нашей ввели драконовские правила. Еще он раза два в месяц ездил в часть, где служил когда-то давно, навестить бывших сослуживцев. К родителям раз в несколько месяцев ездил в сторону Кисловодска что ли. Еще любил говорить о себе в третьем лице: "Коля хочет кушать", – или, – "Сегодня Коля сделал этих, из отдела продаж. Коля молодец?" Напрашивался на похвалу: "Я ведь хороший, правда?" Причем, делал это с таким детско-милым выражением, что вызывало улыбку. А, еще никогда не выносил мне мозг тем, что я задерживаюсь на работе или с подругами после работы пошла в кафе или по магазинам. И не ревновал никогда. Ни о чем особо не спрашивал. Спокойно смотрел на то, что я читаю, не донимал вопросами, почему я не звонила ему сегодня пятьсот раз и почему мне нужно сегодня поспать одной. Очень любил, когда я звала его на кухню помочь что-то приготовить. Дергал меня за руку, когда на улице видел пару с ребенком: "Я тоже так хочу". Идеально. Я о таком и мечтала после нескольких отживших свое отношений, в которых подозрение в неверности видели и в принятии вечернего душа, и в брошенном в мою сторону взгляде на переходе, и в не отвеченном звонке на мобильный, а еще постоянный тотал контрол за перемещением. И даже не было никаких криков и разборок, когда я на полторы недели с подругой в Сочи улетела. Он проводил на самолет, исправно несколько раз в день слал сообщения. Собирался по возвращении встретить, но там на работе то ли совещание, то ли аврал был. И еще в памяти всплыл момент. Когда в самолете летела, появилась очень ясная мысль, что он мне чужой человек. Абсолютно чужой. Но я тогда даже не то, что значения не предала, а отогнала ее. Да, так вот. Он не приехал в аэропорт, чтобы встретить. Дома был уже за полночь. Через день или два уехал в командировку. Когда вернулся позвонил, но сказал, что ему нужно пожить в своей квартире, а то она заброшена совсем. Еще через неделю мы встретились, и он сказал, что извини, ухожу, встретил другую. Меня тогда встряхнуло как от удара током. Был порыв выяснить, объясниться. Но Николай был жесток и неприклонен. Тот разрыв я пережила не то чтобы легко, но справилась относительно быстро. И когда он еще через месяц или полтора позвонил и попросил прощения и разрешения вернуться, мне решение далось с трудом. За это хоть и короткое время, но я пришла в себя, не скучала по нему, не лила слез. И тут нате вам, здравствуйте. Недели две он окучивал меня, и я сдалась. Предупредив, что второй раз будет быстрым и безвозвратным. Кстати, я тогда на встречу примирения с ним опаздала минут на пятнадцать. Специально причем. Так он, в кои веки, обиженно тогда высказал, что готов был уйти уже. И все. И события полуторанедельной давности. Но в этот раз разрыв прошел больнее, гораздо больнее. Знаешь еще что… Он многое за мной повторял. Он равнодушно относился к тому, что я делала. Но мог начать читать ту же книгу, что и я. При этом часто бросал и говорил, что как я такую чушь читаю. Мог на той же кухне торчать рядом, когда я готовила что-то новое или то, что ему нравится, а потом ровно тоже самое готовил и говорил, что он приготовил лучше, чем я. И много таких мелочей было. Даже павербанк купил как мой. А, еще момент был. Я раньше и быстрее него научилась на борде кататься. Причем, он сначала даже не знал, что я учусь. Когда узнал, то не обрадовался, а разозлился. Я подумала, что из-за того, что это опасно, экстрим же. А когда мы с горок катались, и он опасался съезжать с более крутых и приезжал на подъемник позже меня, даже говорил очень отрывисто и вел себя не хорошо, грубо.

Лина внимательно слушала и, наверное, наблюдала за мной. К моему удивлению, за все время рассказа я не испытала ни желания заплакать, ни приступа злости. Я рассказывала как будто не про себя.

– Ты ничего не замечаешь? – спросила Лина. – Ничего общего в поведении мужчины и женщины не видишь?

– Общего???

– Да, общего. Женщине чего-то не хватало с ним?

– Не знаю… Может, интереса к ее увлечениям? Но я и сама не звала его. И к нему старалась не подходить с такими вопросами, чтобы не подумал, что я его личное пространство нарушаю.

– То есть он не проявлял интереса к тебе, к твоей жизни, а ты к его?

– Ты о том, что мы не лезли друг к другу с вопросами?

– Не только это. Это дополнение, дополнительные краски.

Хм, может, конечно, она и права в чем-то. Я его ненадоедливость иногда как безразличие чувствовала.

– А что еще?.. Наверное, у нас не было интересов общих. Но это же не смертельно? Кому футбол, кому сериал.

– Что-то еще есть?

– Мммм… Может, близости, родственности такой душевной не было? Была какая-то прослоечка такая холодненькая. Все вроде устраивает, удобно. Удобно… – я посмотрела на Лину. – И у нас разговоры о будущем какими-то силиконовыми были. Вот да. В них как жизни не было. Бывает, люди планируют, мечтают, но что-то не складывается, но их желания – они как дышат. А у нас нет, не было этого. Если б перед нами была дорога, мы бы ее по-разному видели.

– И что-то еще?

– Интим, секс. Он какой-то одержимый что ли был.

Я задумалась. Неожиданно было свои отношения вот так увидеть.

– А причина какая? Ты сказала, что есть причина произошедшего.

– Есть. И будет лучше, если ты ее увидишь сама.

– У нас будет психотерапевтическая сессия? – улыбнулась я.

– Типа. Ложись на диван. Головой к окну. Закрой глаза, тебе так удобнее будет.

Пока я подкладывала под голову валик, расправляла юбку, Лина на столе выстроила фигурки. Мужские, женские. Небольшие, как из конструктора.

– Начнем? Ты пока лежишь, дышишь, настраиваешься на работу. А потом отвечаешь на мои вопросы, рассказываешь, что с тобой в этот момент происходит.

– Доктор, больно не будет? – прищурилась я.

– Может быть, будет и больно, – серьезно ответила Лана. – Но я рядом и постараюсь, чтобы ты не страдала.

Лежа с закрытыми глазами, я улавливала небольшой шум со стороны Ланы: она что-то тихо-тихо говорила и, наверно, фигурки на столе переставляла.

Потом вдруг ощутилось тепло в ногах, которое стало подниматься до колен, до груди. Но чем дальше оно продвигалось, тем более ощущение тепла менялось на ощущение прохлады.

– Как чувствуешь себя?

– Тепло.

– Хорошо. Постарайся представить, что ты сейчас рядом с Николаем, и вы вместе мчитесь по какому-то тоннелю, по спирали, по прямой, набирая скорость. Когда я попрошу остановиться, вы остановитесь.

Тоннель – не тоннель, но что-то такое получилось. И Николай рядом представился. Я постаралась не рассматривать его, боясь вызвать какие-то ненужные эмоции. Мы продолжали двигаться прямо, поворачивая. То в темноте, то по радуге.

– Остановись.

– Остановилась.

– Ты стоишь там, где стоишь. Твои глаза закрыты. Медленно открой их там, где ты.

Я представила себя открывающей глаза "где-то там". И "увидела"… Каменную лестницу, поднимающуюся к дверям в дом. Дом каменный…

– Расскажи, что ты видишь?

– Дом, белый. Каменный. Очень яркое солнце. Наверное, здесь жарко.

– Осмотрись по сторонам.

– Это какой-то двор. Дом внутри двора. Из дверей выталкивают мальчика лет тринадцати-пятнадцати…

– Что это за мальчик?

Мне послышалось, или Лина фигурки на столе двигает?

– Николай пропал, его нет рядом со мной. Нет, это он тот мальчик.

– Что это за мальчик?

– Это сын моего мужа от первого брака. Я беременна, тоже жду сына, а этот мальчик может стать угрозой для него, поскольку старший сын. И жену бывшую он мужу напоминает, а мне стоило большого труда его на себе женить. Убедить с той развестись и жениться на мне. Из дверей это я мальчика выталкиваю, он на лестнице падает и скатывается вниз. Плачет, просит о чем-то. Я хватаю у прислуги сумку и кидаю ему. И кричу, чтобы он убирался.

Я вдруг почувствовала ту злость, которая кипела в той женщине на лестнице во дверях.

– Смотри со стороны, – услышала я голос Лины и шуршание фигурок. – Не становись ею.

– Мужа дома нет, поэтому я его и выгоняю. Приказываю ударить его кнутом и выгнать за ворота. Они так и делают. А мальчик от ворот кричит: "Я отомщу тебе за нас!" Я поворачиваюсь и ухожу в дом.

– Что та женщина почувствовала, когда выгнала мальчика? – Лина задала вопрос совершенно бесцветным голосом. Но именно он помог мне уловить не только эмоции, но и мысли той злобной заразы, которой я и была, по всей видимости, в каком-то лохматом году.

– Радость. Но странную. От нее не легко, от нее она как наполнилась чем-то тяжелым.

– В каком месте эта тяжесть?

Я показала на живот, на солнечное сплетение:

– Здесь. Здесь и тяжело, и как стена бронебойная.

– Той женщине это ощущение как воспринимается?

– Нормально. Оно ей нравится. И на угрозу мальчика ей плевать. О, она знает, что она права.

Снова звук переставляемых фигурок.

– Переместись на 10 лет вперед. Что там?

– Живу с мужем. Сыну лет 9. Про первого сына ничего не известно.

– Еще на 10 лет. Что здесь?

Я старалась подобрать слова для описания своих чувств. Ликование. Да. Оно. Но повод такой…

– Пришло известие, что старший сын умер. Муж в трауре. А я счастлива. Все достанется моему сыну.

– А больше ничего не видишь, не знаешь?

– Еще?

– Да. Что-то про старшего.

Я замерла, стараясь уловить что-нибудь.

– Знаю. Откуда-то знаю, что старший сын ушел с обидой и злобой на меня, не успев отомстить.

– Возвращайся через тоннель вместе с Николаем. Когда скажу, отпусти его образ.

Снова растворяющееся от ног к голове тепло. Темнота, свет, очертания фигуры Николая.

– Отпусти образ Николая.

Очертания растворились.

– Когда будешь готова, открывай глаза.

– Готова. Открываю, – я сразу же покослась на стол с фигурками. – Это что?

– Это ты, – она показала на фигурку женщины. – Это Николай, – постучала пальцем возле фигурки мальчика. – Подвигайся. Переставь их так, как было во сне.

Я придвинулась к столу и поставила фигурки по краям.

– Они так должны стоять?

– Они так стояли… Нет, не так… – я положила фигурку мальчика. – Он же умер. Вот так. – и тут у меня на глазах выступили слезы. – Бедный ребенок… Из-за зависти, жадности я его выгнала. И где он умер, как…

Лина наблюдала. Затем так же бесцветно, как тот раз, сказала:

– Поставь их так, как хочешь, чтобы они стояли.

Я нерешительно переставила женскую фигурку к детской, а детскую подняла.

– Я сказать хочу…

– Говори.

– Малыш, прости меня. Я была такой жадной. Я так ненавидела тебя из-за того, что отец любил твою мать, а ты мог стать владельцем его дома и его денег. Лина, а я могу его привести в дом.

Лина кивнула:

– Да.

Я выбрала из коробки фигурку мужчины, ребенка, еще мужские и женские фигуры. Расставила их на столе:

– Это задний ряд – слуги те самые. А это семья. Это муж, это младший сын, это старший, это я. Теперь действительно хорошо… Лина, а получается, это он мне мстил с того времени? Раз умер с обидой на меня?

– Посмотри сама, – ответила она, указав глазами на коробку.

Я вытащила мужскую фигуру. Со стола убрала все фигуры, кроме своей и старшего сына. Поставила на стол, переставила. Снова переставила.

– Вот так. Николай, сзади него мальчик. Здесь я. – странные ощущения появились в области сердца и головы. – Сердце сжалось, голова сжалась. Он в самом деле мстил… Но откуда он знал об этом?

Лина улыбнулась только уголками губ.

– Эта женская фигурка этим мужским хочет что-нибудь сказать?

Я кивнула.

– Простите меня. И… Спасибо вам.

– Скажи, что сейчас стало для тебя яснее? Что это было?

– Это была зависть. Черная, лютая зависть. И ненависть. И у Николая была еще зависть. Плюс какое-то такое чувство, когда хочется урвать, взять быстрее, пока не отобрали. Это уже ко мне относилась. Все это… Это была месть? Мне?

– Расплата. Сколько ты, столько и тебе. Но в другой валюте, – Лина снова улыбнулась. – Еще что было?

Я задумалась. Что-то было еще. Не все сказала. Но это "что-то" никак не ловилось, не ухватывалось. Я играла на столе с фигурками, переставляя, укладывая, приближая, удаляя.

– Я поняла! Я все это время не любила себя за сделанное! Это я себя наказывала. Хоть я и считала, что права, но угрызения совести были. Если бы я любила себя, не влезла бы в эти отношения дважды. Я бы с первого раза поняла, что ощущение "чужой человек" не просто так в самолете появилось.

– Так что в итоге? Что ты можешь выделить?

– Зависть и нелюбовь к себе.

– Хорошо. Я могу убрать эти программы. Что вместо них должно быть?

– Что-то другое. Позитивное. Доброе. Любовь к себе. Любовь к ближним. Например. А еще что-то противоположное зависти.

– Ок. Я тогда меняю эти программы и прописываю новые. Разрешаешь?

– Хм… Разрешаю. А это как?

– Это так…

Лина достаточно тихо монотонным голосом начала проговаривать как заученный стих какую-то длинную словесную конструкцию. Где-то ближе к концу она спросила:

– Я заменяю программу "Зависть" на программу "Не желать чужого", программу "Не люблю себя" на программу "Знаю, что такое любовь". Согласна?

– Да.

В какой-то момент мне стало свободнее дышать. В груди волной разлилось теплое спокойствие.

Лина посмотрела на мое лицо и сказала:

– На этом холсте появились краски жизни.

И тут я почувствовала голод. Если подумать… За эти дни, за эти полторы недели я поела раза три-четыре… Остальное время чай, вода.

– Я хочу есть.

– О! Пошли на кухню!

Она поставила чайник, я оперлась о подоконник, глядя в окно в сторону вокзала.

– Зеленый?

– Да.

Пока Лина заваривала чай, не спеша, промывая и выливая уже заваренный в отдельный чайник, я еще раз вернулась к недавно пережитому.

Эмоции эмоциями. Не скажу, что зашкаливали, но поднялись очень ощутимо. Та же нелюбовь к себе. Вот что это? Самонаказание? Очень похоже. Самобичевание, умерщвление плоти. Бррр. Сразу вериги нарисовались перед глазами, власяница, плети – вся атрибутика из музея при монастыре. Но ровно так же можно и мозг свой подвергать пыткам. А уж он-то дальше сам отыграется на всех остальных. И на настроении, и на эмоциях, и на физических ощущениях. Скажешь себе, что права на что-то не имеешь, и дальше включается цепочка ограничений: ага, раз не имеешь право на это, то и на это тоже, и как следствие вот на это и это. И так смотришь, уже лес густой стоит. Решила ж… когда только… наверное, в начале института, что не судьба мне нравиться интересным парням, красивым, что не с моей внешностью претендовать на тех, которые на голову выше остальных. Права нет с такими талантами и прочим претендовать на что-то. И все, перещелкнулось. И так, если посмотреть, отношения-то у меня были, вроде б, с неплохими парнями, но все они были какие-то как покусанные, не было в них уверенности, твердости такой. И я в их жизни играла роль как какого-то повода или предлога, чтобы они самоутверждались что ли. Так и во мне, да, так и во мне уверенности не было. Хоть и говорили мне, что и фигура у меня отличная, и мордашка красивая, и голова умная, я не верила. Сравнивала себя, и сравнение всегда не в мою пользу было. Хотелось быть как кто-то. Кем-то. Только не собой. Ну, и на что я с таким багажом могла рассчитывать? Только на то, что появится кто-то, который увидит покрытую тиной жемчужину, поднимет, почистит, восхитится и будет денно и нощно любоваться ею. И смех, и слезы. Вот он и нашелся, Николай. Дважды нашелся.

И теперь что? Я вздохнула. Лина кинула на меня хитроватый взгляд. Теперь… Теперь у меня есть знание, что я себя не любила. Значит, я знаю, как это себя любить. Это ценить в первую очередь, себя. И не искать в других того самого, который с жемчужины тину снимет. Потом желание чужого. «Там» да, там я хотела чужой дом, чужого мужа. А здесь что? Хм… А здесь не своей жизни хотела… если так подумать. Если Николай мне еще с первого своего ухода был не нужен, зачем я тогда обратно его пустила? Он явно не мой человек, а я его что, из-за жадности приняла? Неуверенность раз и чтоб другой не достался два? Так что ли? Надо же было с таким бардаком в голове жить. Видимо из-за этого тот самый «силиконовый» эффект, ненатуральность.

К чаю Лина выложила миндальные печенья. Сколько я их тогда съела, не помню.

Наверное, все, что она купила.

– У тебя печеньки волшебные, – я очень жадно их сгрызала, едва успевая запивать чаем. – Вкусные до безобразия. И тоску хорошо прогоняют, и мысли освежают. И чем больше ем, тем больше хочется улыбаться.

Мне было так хорошо на ее кухне, в ее квартире. Мне так вдруг захотелось жить иначе. О чем я и сказала.

– Так живи. Нам никто не мешает, кроме нас самих. Ручка у тебя есть, бумагу ты новую сегодня получила, пиши с чистого листа.

Миндальные печенья с зеленым чаем люблю до сих пор. С Линкой снова разошлись пути-дорожки на десять лет.

Хотя, кто знает, может, снова пересечемся? И повод будет в разы радостней.