Читать книгу Ответ наступает после вопроса - Агния Баваль - Страница 3

– Бесплодие?.. – Маша растерянно смотрела на врача. – Это точно, это не лечится?

Тот, делая пометки в карте, поднял глаза:

– Можно ЭКО сделать. Шанс, думаю, есть. Но вот вылечить, и чтобы произошло зачатие естественным путем…

Что в тот момент она чувствовала? Наверное, то же, что и осужденный при вынесении приговора о высшей мере наказания. Прожитое прошло, а будущего нет.

Идти не к кому, просить некого.

***

Она погладила рукой живот. Раз, другой. Опять ворочаешься, непоседа?

Да, да, да… Пятый месяц беременности.

***

– И что? Это окончательно?

– Окончательно, только ЭКО.

– Ну и, что ты расстраиваешься? Какая разница как, если ты сможешь родить?

Разница для нее была. Она хотела сама. Они хотели сами. Что ж это за любовь такая, когда беременность не наступает?

***

– … посмотрите на свои ноги. Где вы стоите? Какая на Вас обувь?

– Деревянный пол, ноги босые… Юбка длинная, несколько слоев…

… Молодая женщина обернулась к печи. Дрова прогорели, осталось немного углей. Она размела их по сторонам, подготовила место для чугунов. Поставила в устье один с кашей, один с похлебкой на ячке. Хлеб у них еще на той неделе выпечен, лежит в рушник завернутый в кладовке.

Сняла с крюка у двери мужнин армяк, сунула ноги в валенки, в сенях взяла ведро. До колодца не далеко, и без платка можно добежать. Яркий снег слепил глаза. Она козырьком поднесла руку ко лбу, защищаясь от света. На горе у озера детвора радостно орала и кувыркалась. Вон, ее двое кубарем катятся вниз, по пути цепляя за ноги тех, что поближе. Девчонки, мальчишки – всех утащили за собой. Теперь из этой кучи малы кто на четвереньках, кто так выбираются. Погода сегодня хороша. Солнце, морозно. Придут с улицы с маковыми щеками, в ледышках на штанах и вороте, с мокрыми головами под овчинными шапками. Запросят молока и горбушку ржаную с солью. Она улыбнулась, покачала головой и быстро-быстро пошла в сторону колодца.

Мороз невелик, да стоять не велит. Вот уж воистину. Она потерла раскрасневшиеся подзамерзшие уши, отлила воду в поганое ведро и, посыпав запасенным с лета белым песком пол, принялась тереть его и смывать. Доски струганные, белые. Негоже их затаптывать. Она терла у порога, когда в дом ворвался соседский Лексуха.

– Тетка Поля, тетка Поля, беда!

Сердце упало.

– Гаврюшка утонул!

Не помня себя, она как была, босая выбежала за ним, схватив на лавке в сенях платок.

На озере возле полыньи столпились дети. Рядом несколько взрослых мужиков шарили уже баграми в воде.

Она растолкала всех, упала на колени у открытой воды:

– Гаврюшенька, сынок!!!

К ее боку прижался младший Степа.

– Мама, ты босая… – снял рукавички и прикрыл ими ее ступни.

Ни холода, ни тепла она не чувствовала.

Она обводила раз за разом взглядом тех, кто стоял перед ней. Нет, не может быть, что ее Гаврилка там, в воде. Он где-то здесь, среди ребятишек других. Спрятался. Ведь только что играли ж, сама видела. С горки они катились. Вон, и Николка соседский, и Маруська Агафьи стоит, и Степаша вот рядом…

Мужики меж тем подцепили что-то.

– Да тяни, тяни, осторожнее только!

– Ооот тааак…

– Эх, малец-малец…

Она взвыла, взвыла так, что подбежавшие было к ней соседки оторопело встали, крестясь. Только одна Агафья кинулась, схватила и прижала к себе.

Беспамятство и жар продолжались несколько дней. Гаврилку похоронили без нее. Муж, Савелий, думал уже, что и жену следом за сыном на кладбище свезет.

– Выпей-ка, милая, – бабка Наталья подсунула под нос чашку с резким запахом – отвар. – Попей, попей, полегчает.

Послушно сделала пару глотков и упала на подушку.

– Гаврюшенька, сыночек! – Степаша испуганно подбежал к матери, а бабка Наталья руками придавила ее к кровати.

– Тише, Полюшка, тише. Гаврюшенька у отца Всевышнего, не тревожь его почем зря.

– Сыночка… – тихо-тихо прошелестели губы. – Сыночка! – завыла, застенала она. – Гаврюшенька! Зачем же ты ушел, родненькой мой? Зачем мамку оставил?

– Полюшка, ты плачь, плачь, родненькая моя, – бабка Наталья гладила ее по волосам, перекладывала растрепавшуюся косу то справа, то слева на подушке, хлопая легонько по плечу, как укачивая. – Все уляжется со временем. Гаврюшенька, деточка наша, – бабка надрывно вздохнула, – боли сейчас не знает, холода не знает. Хорошо ему там… У отца-то нашего…

– Да ты-то что знаешь? – Пелагею как дернул кто на себя. Она резко села на кровати, впиваясь в бабку Наталью глазами. – Какой отец дитя свое загубит? Жизнь подаренную отберет? Какой отец дочери своей страдания уготовит?

– Полюшка… – но та и не качнулась, когда бабка попыталась уложить ее. – Полюшка, зачем ты так? А услышит кто? Не гневи Бога, не говори такого. Воля Его, значит, на то была.

– Какого Бога? Который у меня сына отнял? Который ребенка моего страдать заставил? Утопил? – кровь то приливала к щекам, и тогда лицо пылало пунцовым цветом, то отступала, и Пелагея становилась белее своей нательной рубахи. На лбу выступила испарина. Потрескавшиеся белесые губы дрожали. – Не знаю я такого Бога! Не ведаю! Нету у него права детей родных у матери отбирать! Может, он и Степушку смеет у меня отобрать?!

Бабка Наталья крестилась на каждом ее слове и все повторяла:

– Господи, помилуй! Господи, смилуйся над неразумной! Не гневись на нее, в беспамятстве она, не ведает, что говорит. Будь, Господи, милосердным… Помоги ей, Господи…

– Нету права у него детей губить, нету у него права материнскую душу на части рвать! Нету Бога такого для меня! Не… – заголосив и тут же замолкнув, Пелагея кулем повалилась на кровать, невмочь побороть сковавшее ее удушье.

***

Маша рыдала. Горько, безудержно. Грудь сжало так, что вдох и выдох давались не то, что с трудом, с болью. С невозможной болью… Голова и грудь разрываются. Никакие слезы не изольют это разъедающую горячую пустоту внутри. Горькие потоки не переставая текли по щекам, шее, но остановиться Маща не могла – спазмы продолжали содрогать ее тело.

Голос не слушается, горло сдавлено. Свитер на груди был мокрым. Тыльные стороны ладоней блестели от постоянного вытирания носа и глаз. От туши, теней, румян давно ничего не осталось.

– Я схожу с ума… – проговорила она наконец. – Я тогда сошла с ума… Я ненавидела тогда всех: себя, Бога, мужа.

– Что это за чувство было?

– Обида? Злость? Гнев? Наверное, это гнев. Это очень сильное желание разрушить все вокруг.

– Что тогда Вы делали?

– Хотела докричаться до того, кто сверху. Хотела сказать, что он не имеет права так поступать со мной и моим ребенком, что он жесток. Я отказывалась принять то, что произошло. Это было отречение от каких-то движущих высших сил, да?

– …Что Вы сейчас можете сказать той женщине?

Длинная пауза. Что сказать? Что можно сказать матери, когда она теряет ребенка??? Можно ли здесь вообще что-то сказать?

– …что Вы можете сказать той себе сейчас? – мягким, почти нежным голосом повторила свой вопрос регрессолог.

Снова пауза. Слова не идут. Внутри словно свинцом залили. Тяжело внутри.

– Не вини себя. Нет твоей вины здесь. Ты не приносишь несчастье своим детям. Ты не рожаешь их для смерти. Ты хорошая мать. У тебя еще будут дети… И не теряй веру.

Слезы мало по малу иссякали. Дыхание восстанавливалось. Наконец, Маша глубоко вздохнула. И чуть-чуть улыбнулась:

– Мне сейчас стало гораздо легче… Я смогу теперь. Сама.

***

Узист откатился на стуле:

– Мальчик, мальчик у Вас. Посмотрите на экран сами. По всем признакам парень.