Читать книгу Описание Отечественной войны в 1812 году - А.И. Михайловский-Данилевский - Страница 17

Пребывание 1-й армии в лагере под Дриссой. – Неудобство лагеря. – Решение оставить лагерь. – Поездка Министра Полиции Балашева к Наполеону. – Отказ Наполеона возвратиться за Неман. – Письма Государя к Графу Салтыкову и Наследному Шведскому Принцу. – Формирование новых войск. – Первая мысль Императора о Народном Ополчении. – Предметы, назначенные к вывозу из Петербурга. – Занятия Наполеона в Вильне. – Грабеж и скудость продовольствия в неприятельской армии. – Варшавский Сейм. – Речь депутатов Сейма. – Комиссия временного правительства в Литве. – Формирование Литовских войск.

До сих пор видно только быстрое отступление обеих Русских армий, которые, в один и тот же день, 26 Июня, пришли: первая к Дриссе, вторая к Несвижу. В начале пребывания наших войск в Дриссе неприятель вовсе не тревожил их и даже не подходил близко к укрепленному лагерю. Главный арьергард наш был спокойно расположен в одном марше от Двины, в виду Мюрата, который, с корпусами Удино, Нея, Монбрена, Нансути и тремя дивизиями Даву, стоял в Замоше и наблюдал разъездами пространство между Друей и Дисной. Он имел повеление не завязывать дела и отступать, если бы последовало на него нападение. На передовых цепях все было смирно; в лагере войска получали изобильное продовольствие, ежедневно винную и мясную порции, а лошади овес. Вечером зори отходили парадно, с музыкой. Солдаты выстроили себе хорошие балаганы. Дни были ясные, ночи прохладные. Наполеон в Вильне готовился к дальнейшему походу; Александр в Дриссе занимался средствами к обороне Государства.

При отступлении из Вильны были уверены, что найдут под Дриссой лагерь надежный, крепкий, но, вступив в него, увидели несколько противное. Редуты по расположению своему недостаточно способствовали взаимной защите. На левом крыле препятствовал огню артиллерии лес, за коим неприятель мог скрывать свои маневры; пространство между редутами и Двиной было не довольно обширно и во время действия могло затруднить передвижения войск. Мостовые укрепления были слишком тесны, профили их и вообще всех укреплений слабы; спуски к четырем мостам, устроенным на Двине, так круты, что орудия и повозки надлежало спускать на руках. Один из лучших инженерных Офицеров тогдашнего времени, Полковник Мишо, приехал в лагерь накануне прибытия Государя и, осмотрев укрепления, решился поднести свое о них мнение Его Величеству. Он просил Генерал-Адъютанта Князя Волконского об исходатайствовании позволения представиться Императору, желая довесть до Высочайшего сведения сделанные им замечания. Выслушав его, Государь поехал обозреть лагерь и, удостоверясь лично в недостатках его, велел позвать Принца Ольденбургского, Графа Аракчеева, Барклая-де-Толли, Князя Волконского и Флигель-Адъютанта Вольцогена, разделявшего военные мнения Генерала Фуля, который предложил построение Дрисского лагеря. В присутствии сих лиц Его Величество приказал Полковнику Мишо повторить свои замечания. Никто ему не противоречил. Убедившись в основательности доводов его, решили оставить лагерь, когда приблизится неприятель, и потом, смотря по его движениям, взять какое-нибудь другое направление для противодействия Наполеону и сближения с Князем Багратионом. Итак, Дрисские укрепления не должны были обагриться кровью, но восьмидневное пребывание в них Императора ознаменовано многими важными мерами, принятыми Его Величеством насчет продолжения войны.

Последний, слабый луч надежды на мирные соглашения исчез с возвращением Министра Полиции Балашева, который, за день до вступления Государя в Дриссу, привез отказ Наполеона на сделанное ему предложение отойти на левый берег Немана и там начать переговоры. Подробности посылки Балашева суть следующие. Отправившись, на рассвете 14 Июня, из Вильны, он встретил в Рыконтах неприятельские разъезды и был ими препровожден сперва к Мюрату, потом к Даву. Мюрат обошелся с ним вежливо, но Даву с холодностью и настоятельно требовал, чтобы Балашев отдал ему письмо от Государя к Наполеону. На возражение, что письмо велено вручить лично Наполеону, Даву отвечал: «Не забудьте, что не вы здесь распоряжаетесь; я тоже имею приказания». Наш посланный удовлетворил желание Даву. Тотчас послано письмо к Наполеону, а Балашева оставил Даву в своей корпусной квартире, окружив часовыми отведенный для него дом. Через два дня пригласили Балашева в Вильну, где Наполеон принял его в той самой комнате, из которой Балашев получил свое отправление от Государя. Выслушав предложения, привезенные от Императора, Наполеон отвечал, что не он подал повод к разрыву, не он первый стал вооружаться, не он, а Государь прежде приехал к армии; что требование очистить Пруссию было оскорбительно, равносильно объявлению войны, «и я открыл поход, – продолжал Наполеон. – Знаю, что война с Россией не безделица, но у меня сделаны большие приготовления, втрое более вашего войск и денег». С особенным тщанием исчислял Наполеон свои силы, простиравшиеся, по его словам, до 550 000 человек, уменьшал силы России, превозносил свои войска, говорил, что они дерутся как львы, что Россия при самом начале похода лишилась большей части областей, возвращенных от Польши; что Русские армии разобщены; что успех с его стороны несомнителен. «Всякая новая война, – сказал он, – для меня новое торжество. Я все предусмотрел и знаю, что вы не можете мне сопротивляться. Я действую по расчету, а не по страсти. Замечаю, что Император Александр руководим ненавистью ко мне, но я отомщу Ему и свергну с Престолов родственных Императорскому Дому Владетелей в Вюртемберге, Бадене, Веймаре: пусть ваш Государь готовит для них убежище. Я внесу войну во внутренность России; употреблю на то три, четыре похода; проникну в ваши степи». И вдруг, после сих смешных угроз, похожих на те, коими некогда Татарские Ханы стращали наших Удельных Князей, имел Наполеон наглость распространиться о привязанности своей к Государю, об уважении к добродетелям и возвышенным свойствам Александра, Царство Которого пришел он губить. Наконец он сказал: «И теперь еще время примириться: начните переговоры с Лористоном, пригласите его в вашу главную квартиру или отправьте к нему в Петербург Канцлера; между тем заключим перемирие, но ни в каком случае я не отступлю из Вильны». Последнее слово его было: «Не за тем перешел я через Неман, чтобы возвращаться». К обеду Наполеон пригласил Балашева, Коленкура, Бертье и Бессьера. Разговор Наполеона за столом был выражением мыслей избалованного счастливца, твердо уверенного в совершенном успехе своих предприятий. Между прочим расспрашивал он о Москве, ее населении, числе домов и церквей. Узнав о количестве храмов Божьих в нашей древней столице, он сказал: «Что делаете вы с таким множеством церквей? Ведь наш век небогомольный». – «Может быть, – отвечал Балашев, – мало набожных людей во Франции и Немецкой земле, но в России и Испании их еще много». – «Куда идет дорога на Москву?» – спросил Наполеон. «К ней много дорог, – отвечал Балашев, – Карл XII избрал путь на Полтаву». После стола Наполеон долго ходил взад и вперед по горнице, говорил о предметах, которых касался поутру, на данной Балашеву аудиенции, несколько раз повторял одно и то же, только разными оборотами речей, и всегда кончал тем, что ни под каким видом не отступит за Неман[68].

Самый верный очерк положения, в каком находились дела в то время, суть следующие слова Государя, в письмах Его Величества к Графу Салтыкову: «До сих пор, благодаря Всевышнего, все наши армии в совершенной целости, но тем мудренее и деликатнее становятся все наши шаги. Одно фальшивое движение может испортить все дело, против неприятеля, силами нас превосходнее, можно сказать смело, на всех пунктах. Против нашей 1-й армии, составленной из 12 дивизий, у него их 16 или 17, кроме трех, направленных в Курляндию и на Ригу. Против Князя Багратиона, имеющего 6 дивизий, у неприятеля 11. Против одного Тормасова силы довольно равны. Решиться на генеральное сражение столь же щекотливо, как и от оного отказаться; в том и другом случае можно легко открыть дорогу на Петербург; но, потеряв сражение, трудно будет исправиться для продолжения кампании. На негоциации же нам и надеяться нельзя, потому что Наполеон ищет нашей гибели, и ожидать доброго от него есть пустая мечта. Единственно продолжением войны можно уповать с помощью Божией перебороть его». Тогда же писал Государь к Наследному Шведскому Принцу: «Будьте уверены, что, когда началась война, Мое твердое намерение протянуть ее на многие годы, хотя бы пришлось Мне сражаться на берегах Волги».

Следственно, Император полагал, что средство восторжествовать над Наполеоном состояло не в преждевременных кровавых встречах с ним, но в выигрыше времени. Огромность сил Наполеона не позволяла надеяться на скорую победу с нашими армиями, которые уступали неприятелю в числе и были разобщены на великом пространстве, без надежды на близкое соединение, а потому нужно было продлить войну, для приуготовления новых войск. Немедленно приступили к умножению их. Вследствие того, в лагере при Дриссе сделаны следующие распоряжения: 1) Обнародован, 1 Июля, Манифест о собрании в губерниях Витебской, Могилевской, Волынской, Подольской, Лифляндской и Эстляндской с 500 душ по 5 человек. 2) К двум дивизиям, которые Князь Лобанов-Ростовский формировал во Владимире, назначено прибавить еще 6 новых полков, из запасных рекрут депо 2-й линии. Затем все бывшие в тех депо запасные рекруты распределены в новые полки, образование коих поручено Генерал-Лейтенанту Клейнмихелю. Сборным местом для них назначены Москва и ее окрестности, куда рекруты должны были следовать на подводах. 3) В Смоленске положено собрать наблюдательный корпус из 17 четвертых или рекрутских батальонов. 4) Дунайской армии решено отложить поход к Адриатическому морю и, по получении из Константинополя ратификаций мира, обратиться в Волынскую губернию на соединение с Тормасовым, которому предписано действовать наступательно. 5) Киевскому Военному Губернатору Милорадовичу повелено прибыть в Калугу и формировать там из рекрутских депо 1-й линии корпус в 55 батальонов, 34 эскадрона, 18 рот пешей и 5 рот конной артиллерии, окончательно вооружить сии войска, разделить их на бригады и дивизии, приискать себе надежных помощников из отставных генералов и офицеров и быть готовым по первому требованию идти к Вязьме или Можайску. В Высочайшем рескрипте, данном Милорадовичу, сказано: «Ваши резервы должны будут служить основанием для образования общего большого воинского ополчения, которое Мы признали нужным произвести в Государстве». Так впервые выразилась мысль Императора о народном Ополчении. Столь великое преднамерение зародилось в душе Его после возвращения Балашева с отказом Наполеона выйти из России. На другой день после прибытия в Дриссу, 27 Июня, Император писал Барклаю-де-Толли: «Я решился издать Манифест, чтобы при дальнейшем вторжении неприятелей воззвать народ к истреблению их всеми возможными средствами, и почитать это таким делом, которое предписывает сама Вера. Надеюсь, что мы окажем столько же твердости, как и Испанцы». Император велел изготовить Манифест о воззвании всех Своих подданных к обороне Отечества. Ополчению Европы хотел Александр противопоставить вооружение целой России. Но доколе оно не было приготовлено, доколе войска неприятельские находились еще в полной крепости, в превосходнейшем числе, не изнурились продолжительными маршами, не расстроились в своем составе сражениями, усталостью, болезнями, до тех пор вероятие успехов было на стороне Наполеона. Занятие им Петербурга также не казалось невозможным, и потому Государь велел Графу Салтыкову принять заблаговременно меры, чтобы вывезти из Петербурга святыню Александро-Невской Лавры, Совет, Синод, Сенат, Министерские Департаменты, самые важные архивы, Кадетские Корпуса и другие учебные заведения, Банки, Монетный Двор, драгоценные картины и резные камни из Эрмитажа, лучшие статуи из Таврического дворца, одежды прежних Монархов, Сестрорецкий завод, трофеи, статую Суворова, монументы Петра Великого.

Оба последние, по достоверным, имевшимся у нас известиям, Наполеон хотел отправить в Париж. Особенно заботился Государь, чтобы ничто из принадлежавшего Преобразователю России не досталось в руки врагов, как то: восковое изображение и вещи его, хранящиеся в Академии Наук и в Монплезире – даже домик Петра Великого. Все это назначалось к отсылке в Казань, куда, по мнению Государя, должна была отправиться и Императорская Фамилия. «Уповаю на Всевышнего, – писал Государь к Графу Салтыкову, – что Он отвратит от нас сии последствия, но считаю необходимым заранее все примыслить и приготовить, дабы не второпях делалось». Опасения за Петербург не были напрасны. Государь предугадывал замыслы Наполеона против северной Столицы. Несомненное тому доказательство, случай, достойный примечания, что в тот день, 27 Июня, когда Государь снабжал Графа Салтыкова вышеприведенным повелением, Наполеон писал Макдональду о намерении своем идти и в Москву, и в Петербург[69]. Сам Наполеон еще не трогался из Вильны, где провел более двух недель, занимаясь хозяйственными частями армейского управления, устройством продовольствия и госпиталей, подвозом снарядов, укреплениями близ Вильны и Ковно, учреждением мятежнического правительства в занятых им областях. Большие запасы, собранные в Данциге, Кенигсберге, даже Триесте, приказано перевезти в Ковно и Вильну, откуда они отправлены были частью в Минск и Могилев, и весьма малое количество их, в конце Сентября, достигло даже Смоленска. Кроме смоленских запасов, прочие не принесли пользы, потому что Минские и Могилевские достались Русским. Прежде отъезда к армии на неизвестное время и дальнее расстояние, озабочивался Наполеон также внутренним и политическим состоянием Франции и земель, которые находились частью в непосредственном подданстве его, частью в большей или меньшей от него зависимости. К занятиям, удерживавшим Наполеона в Вильне, присоединилась остановка в следовании парков и обозов. Вскоре после перехода через Неман застигли их бури, от которых сделались непроходимыми дороги и гибло множество лошадей. Бушевали столь сильные вихри и лился такой ливень, что до 10 000 лошадей пало в одну ночь. Находившиеся на людях провиант был съеден. В быстрых переходах к Вильне, при походе 250 000 человек по одной дороге, жители были разграблены и принуждены разбежаться; страна опустела. Литовские крестьяне и в обыкновенное время, первые летние месяцы до новой жатвы, конца Июля, сами нуждаются в хлебе, а долгое пребывание Русских войск в их крае истощило остатки запасов, особенно фуража. Надежда Наполеона разбить Русских близ Вильны и овладеть нашими запасами также не осуществилась. Чем более углублялась Французская армия в бесплодную страну, тем большую претерпевала нужду во всем. От беспорядочного продовольствия и усиленных маршей, какими неприятельская армия шла в начале похода наперерез наших войск, появились толпы отсталых; они рассеялись между Ковно и Вильной, грабили, бесчинствовали. Наполеон вынужден был, 21 Июня, отдать приказ, начинавшийся сими словами: «В тылу армии совершаются преступления бродягами и солдатами, недостойными имени Французов. Они затрудняют сообщения и препятствуют устройству продовольствия»[70]. Вследствие сего приказа учредили в Вильне Комиссию, которая обязана была предавать суду бродяг и грабителей. Для поимки преступников сформировали три маршевые колонны.

Укрощая одной рукой неистовства войск, другой Наполеон разжигал пламя бунта. По его приказанию, отданному за несколько дней до вторжения в Россию, собрался в Варшаве Сейм, который объявил восстановление Польского Королевства и обнародовал акт Генеральной Конфедерации, на основание коего все принадлежащие России области бывшей Польши приглашались присоединяться к Конфедерации по мере удаления из них Русских и составлять сеймики и городские собрания для присылки в Варшаву депутатов, с изъявлением согласия участвовать в Конфедерации[71]. Всем находившимся в Русской службе военным и гражданским чиновникам, уроженцам из возвращенных от Польши губерний, предписывалось оставить Русскую службу. Военных обещали поместить в Польскую армию, гражданским дать места в управлениях[72]. Одно воззвание Конфедерации следовало за другим, и каждое дышало ядовитой ненавистью к России[73].

По приказанию Наполеона, Варшавский Сейм отправил к нему в Вильну Депутацию, для представления на его утверждение акта Конфедерации и с просьбой о покровительстве. Наполеон, предварительно прочитав речь Депутатов, был ею недоволен и велел вручить им другую, сочиненную по его приказанию, которая и была ими произнесена. По этому обстоятельству должно сохранить ее, как официальный документ, как выражение собственных мыслей Наполеона. Она была следующего содержания:

«Права наши ясны, очевидны всему свету. Братья наши составляют большую часть народонаселения Польши и стонут еще в цепях Московских. Мы дерзаем напомнить о правах их и указать им точку соединения всего Польского семейства. Ты, Государь, ты ниспослан Провидением; в тебе проявляется его сила. Изреки, что Польское Королевство существует, и весь мир почитать будет слова твои осуществленной истиной. Нас 16 миллионов, и нет ни одного между нами, кто не пожертвовал бы за тебя жизнью и состоянием. Все жертвы покажутся нам ничтожными, лишь бы воскресить наше отечество; по призыву его, от Двины до Днестра, от Днепра до Одера, все вооружатся, все посвятят ему свои чувствования. Объявленная ныне Россией война есть карающее ее предопределение судьбы, которая, тронувшись нашими страданиями, вознамерилась положить им предел. Едва началась сия вторая Польская война, как уже мы изъявляем преданность нашу Вашему Величеству в древней столице Ягеллонов; уже орлы твои осеняют берега Немана, уже Московские войска разбиты, отрезаны, рассеяны, блуждают без цели и напрасно силятся соединиться. Представляя Вашему Величеству акт Конфедерации, провозглашающей возрождение и существование Польши, возобновляем пред лицом вашим торжественнейший обет, что соединением всех желаний, всех усилий наших и, если нужно, пролитием крови до последней капли стараться будем привести в исполнение намерение наше. Столь великое намерение увенчано будет желанным успехом, ежели Ваше Величество удостоите нас могущественного вашего покровительства».

Наполеон отвечал, что одобряет поступок Конфедерации, сделает все для поддержания ее предприятий, и приглашал к единодушию, от чего можно ожидать полного успеха; но присовокупил, что по отношениям его к Венскому Двору не уполномочивает Конфедерацию ни к каким действиям, клонящимся нарушить спокойствие в Галиции. «Пусть, – сказал он, – Литву, Самогицию, Витебск, Полоцк, Могилев, Волынию, Украину и Подолию одушевляет тот же дух, какой нашел я в Великой Польше, и Провидение увенчает успехом святое ваше дело». Так изложил Наполеон перед целым светом желание отторгнуть от России ее древнее достояние, и в то самое время, когда уверял Государя в своей привязанности, подстрекал к бунту области, России принадлежавшие, дерзал мятеж именовать святым делом! Впрочем, слова Наполеона не в полной мере удовлетворили Депутатов. Они отправились из Варшавы в восторге, а возвратились охладевшими; надеялись на непосредственное вспомоществование Наполеона, а он отвечал, что Поляки должны сами своими усилиями достигать цели, которой желают достигнуть. Несмотря на то, по приезде Депутатов в Варшаву Сейм определил вырезать слова Наполеона золотыми буквами на мраморной доске и всячески убеждать наши западные губернии соединиться с Конфедерацией. В Вильне учреждена Наполеоном Верховная Комиссия временного правительства Великого Княжества Литовского, власть коей должна была распространяться на губернии Виленскую, Гродненскую и Минскую и Белостокскую область. Комиссия состояла из семи членов и Французского при них Комиссара, Биньона. Под председательством каждого из членов учреждены Комитеты: продовольствия, полиции, финансов, юстиции, внутренних и духовных дел, просвещения и военный. Действия Комиссии, названной Правительственной, заключались в разных постановлениях о продовольствии Наполеоновых войск, о возвращении в дома жителей, разогнанных грабежами неприятеля, о взимании податей, устройстве почт, пожертвованиях, вооружении. Открытие своих заседаний объявила Комиссия воззванием, исполненным желчи против России и раболепства к Наполеону.

Наполеону нужны были не напыщенные возгласы Ляхов, но кровь их, и потому велел он немедленно начать формирование 5 пехотных и 4 конных полков, первые в 3 батальона, последние в 4 эскадрона. Желая более привязать к себе дворянство, назначил он командирами полков и произвел в полковники людей, принадлежавших к старинным родам, несмотря на то что некоторые из новопроизведенных не бывали прежде в военной службе. Большая часть обер– и унтер-офицеров взяты из войск Варшавского Герцогства. Кроме линейных полков, куда люди поступали обыкновенной рекрутской повинности, составлены были два волонтерные полка из разного сброда. В городах образовались народная стража и жандармские команды. Каждый из командиров линейных и волонтерных полков издавал от своего имени воззвания к молодежи собираться под знамена крамолы. «Благородные юноши, – говорили они, – спешите на открывающееся перед вами поле чести. Идите, кто, как и в чем может, пеший или конный. Мундир, вооружение и лошадь, у кого нет их, здесь получите. Не оставайтесь последними на достославном поприще; не забывайте, сколь блистательно назначение ваше»[74]. Между тем, пока Сарматы становились в ряды пришлеца, в Вильне были беспрерывные празднества, молебствия об успехе вражеского орудия, иллюминации, на которых особенно терзаем был наш двуглавый орел, представляемый в карикатурных видах. И все это совершалось в присутствии Наполеона, прожившего в Вильне 18 дней, в упоении от расточаемой ему отовсюду лести, в убеждении торжества своего и неминуемого падения России.