Читать книгу Ланарк. Жизнь в четырех книгах - Аласдер Грей - Страница 6

Первое, что я помню, – это стук, а затем то ли я открыл глаза, то ли включился свет, но я увидел, что нахожусь в уголке старого железнодорожного купе. Судя по звуку и темноте за окном, поезд шел через тоннель. Ноги сводила судорога, но я был беззаботен и счастлив. Я встал, сделал шаг и испугался, увидев свое отражение в окне вагона. Голова у меня была большая и неуклюжая, шевелюра и брови густые, лицо обычное, но как будто незнакомое. Я решил поискать, кто еще есть в поезде.

От локомотива к хвосту поезда дул холодный ветер. Я шагал вперед, скользя взглядом по окнам купе. Там было пусто. В переднем конце коридора ветер так усилился, что мне пришлось схватиться за свисавший кусок резины в дверном проеме, который должен был бы вести в соседний вагон. Дальше путь был закрыт, поскольку там виднелась темная поверхность из деревянных планок, которая раскачивалась туда-сюда. Это был край товарной платформы. Подгоняемый ветром, я направился обратно и по открытой двери узнал свое купе. Задние купе были пусты, а дверь в торце выходила на металлическую цистерну, вроде тех, в которых перевозят нефть. Я вернулся в свое купе и, когда закрывал за собой дверь, заметил на вешалке над угловым сиденьем рюкзачок. Я насторожился. С момента пробуждения я наслаждался свободой. Мне нравилось, что я один, что вагон присоединен к грузовому составу, однако рюкзак меня испугал. Он был мой и содержал что-то плохое, но выбрасывать его в окно мне не хотелось. Я осторожно снял его с крючка, убеждая себя, что никто меня не видит и в любом случае бояться нечего.

Сперва я пошарил в двух наружных карманах и нашел там вполне безобидные вещи: набор для бритья в пластиковом футляре, носки и неисправный магнитный компас. Открыв верхнюю застежку, я обнаружил свернутый черный дождевик, грязное белье и пижаму. Внизу лежали сложенная карта и бумажник, набитый документами. Я открыл окно, выбросил карту и бумажник и снова закрыл. Вернув себе спокойствие, я сложил вещи, водрузил рюкзак обратно на полку, а потом решил заодно обыскать и карманы одежды. Во всех до одного были песок и крохотные ракушки. Нашлись также носовой платок, ручка, ключ и карманная записная книжка. Ключ и записная книжка полетели вслед за бумажником и картой. Поезд засвистел и вышел из тоннеля.

Поезд несся по виадуку среди городских крыш. Небо было затянуто тучами; из-за сгустившейся темноты на улицах зажгли фонари. Улицы были широкие, пересекались под прямым углом; по их сторонам стояли большие каменные дома. Прохожих попадалось немного, а машин не было совсем. За крышами виднелись строительные краны, среди них – металлические каркасы. Направляясь туда, поезд пересек реку по мосту. Она была широкая, дно покрывала растрескавшаяся корка ила цвета хаки, а посередине вился узкий черный ручеек. Меня это встревожило. Я чувствовал, – и чувствую до сих пор, – что реке следовало бы быть полноводней. Я посмотрел вниз, во двор, где стояли два каркаса. Это были металлические цилиндры, увенчанные заржавевшими куполами; судя по грохоту механизмов внутри, работа над ними продолжалась. Поезд влетел в еще один тоннель, замедлил ход и, едва вынырнув, остановился на сортировочной станции. В окнах по обе стороны я видел грузовые составы и торчавшие из них железнодорожные знаки. Небо еще больше нахмурилось.

Я немного посидел в своем теплом углу, не желая выходить навстречу ненастью. Потом погас свет, и я вскинул на плечо рюкзак, вышел в коридор, открыл дверь и спрыгнул на землю. Я стоял между двумя грузовыми составами. Моросил дождик, поэтому я опустил рюкзак и вынул плащ. Надев его, я заметил человека в черном комбинезоне и кепке, который приближался ко мне, пристально осматривая товарные платформы и делая карандашные пометки в записной книжке. Он остановился рядом со мной, сделал очередную отметку и спросил, не прибыл ли я с последним поездом. Я подтвердил. Он сказал:

– Не стоило отправлять целый вагон ради одного пассажира. Могли бы доставить вас в служебном.

Я спросил, который час. Он ответил:

– Мы здесь не особенно задумываемся о времени. Небо светлее, чем обычно, но это случайный свет, толку от него никакого.

Я спросил, знает ли он, куда мне идти. Он объяснил, что вот-вот появится человек, который обычно помогает в подобных случаях, и двинулся дальше вдоль платформ.

Навстречу нам бежала маленькая фигурка, не глядя миновавшая железнодорожника. Незнакомец остановился передо мной и с заискивающей улыбкой заглянул снизу мне в глаза. У него было красивое лицо со слабым подбородком и жирные волнистые волосы, которые заканчивались на затылке жидким локоном. Наряд незнакомца составляли темно-бордовый галстук-бабочка, куртка до колен с бордовыми отворотами, узкие черные брюки и бордовые замшевые туфли. Голос звучал мягко, подвывая на гласных.

– Вы здесь новичок, так ведь?

Я сказал, что да.

– Я пришел вам помочь. Зовите меня Глопи. У вас, полагаю, пока нет имени. С вами кто-нибудь есть?

Я сказал, что нет.

– Пойду взгляну, просто чтобы быть уверенным. Не составите ли мне компанию?

Он настоял на том, чтобы обойти все купе и заглянуть под сиденья. Когда я помог ему спуститься, он со смешком заметил, что я очень сильный. Потом он предложил, что понесет мой рюкзак, но я перекинул ремень через плечо и спросил своего спутника, не знает ли он, где я мог бы переночевать.

– Конечно знаю! Для того я здесь и нахожусь! Я отведу вас в пансион, там мы приготовили комнату.

Я сказал, что пансион мне не годится, потому что у меня нет денег.

– Конечно нет! Мы оставим в пансионе ваш рюкзак и пойдем в службу обеспечения, там вам дадут положенные деньги.

Мы прошли скопление грузовых платформ и пересекли железнодорожные колеи. Между двух темных холмов впереди мерцали городские огни. Совсем стемнело, дождь лил как из ведра, мой проводник поднял мокрый воротник своей затейливой куртки. Моя одежда куда больше подходила к такой погоде. Я спросил, кто платит ему за то, чтобы он встречал людей, и он отозвался обиженно:

– Никто. Я делаю свое дело, потому что люблю людей. Я верю в дружбу. Нужно заботиться друг о друге.

Мне стало его жалко. Я знал, что нельзя плохо относиться к людям лишь за то, что они не так выглядят или не так одеты, но он решительно мне не понравился. Я объяснил, что, прежде чем браться за что-либо другое, хочу получить деньги.

– А если я первым делом поведу вас в службу обеспечения, вы обещаете, что пойдете потом в пансион? – с хитрой миной проговорил он.

Я ответил, что ничего не обещаю, и прибавил шагу, стараясь его обогнать. Припустив следом, он выкрикнул:

– Хорошо! Хорошо! Я не говорил, что не провожу вас в службу обеспечения, так ведь?

Мы шли рядом, пока тропа не сделалась слишком узкой; тогда Глопи меня опередил. Дорога резко спускалась под откос между двумя холмами, похожими на мусорные кучи. На крутых поворотах я время от времени выходил вперед и чувствовал под ногами вроде бы золу и гнилое тряпье. Мы пересекли высохшее русло канала и добрались до начала улицы. Особого процветания в городе не замечалось. В дворовых проездах попадались там и сям группы подростков и стариков, но по большей части они были пусты и не освещены. Витрины магазинов были забиты досками, за исключением лишь лавчонок, которые торговали газетами, сластями, сигаретами и контрацептивами. Мы вышли на обширную площадь, по краям которой громыхали трамваи. Свет уличных фонарей падал только на нижние этажи зданий, но видно было, что они большие и нарядные. У фасадов между колоннами жались люди, укрывавшиеся от дождя. Центральную колонну, верх которой терялся во тьме, окружали черные как сажа статуи. Несмотря на дождь, какой-то человек взобрался на пьедестал колонны и обращался к обозленной толпе. Мы прошли с краю, и я разглядел говорившего, его беспокойную улыбку, воротничок священнослужителя и синяк на лбу. Слова его тонули в насмешливых выкриках.

За площадью улица была застроена длинными деревянными бараками, которые соединял крытый проход. Глаз отдыхал на их освещенных окнах, в то время как окна более внушительных строений оставались темными. Глопи привел меня на крыльцо под вывеской: «СОЦИАЛЬНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ: ОТДЕЛ ПОСОБИЙ».

– Ну вот, здесь, – сказал он. Я поблагодарил, и он, переминаясь с ноги на ногу, добавил: – Мне бы нужно знать, собираетесь ли вы быть хоть чуточку дружелюбней? Я мог бы войти и подождать вас, но это чертовски долгая история, и, если вы все так же злобно настроены, я бы лучше пошел восвояси. – Я заверил, что ждать не нужно. Он печально отозвался: – Хорошо, хорошо. Я всего лишь старался помочь. Вы не знаете, что это такое – быть одиноким в большом городе. А я мог бы познакомить вас с очень интересными людьми – бизнесменами, деятелями искусства, девушками. У меня в пансионе живет несколько первоклассных красоток.

Глопи застенчиво заглянул мне в глаза. Я пожелал доброй ночи и отвернулся, но он схватил меня за руку и забормотал прямо в ухо:

– Вы правы, девушки – это не то, они коровы. Я вам не нравлюсь – ладно, но у меня есть приятели, военные…

Я высвободил рукав и шагнул через порог. Глопи за мной не последовал.

Барак был небольшой, но очень длинный и плотно заполненный народом, который теснился на скамьях. Вдоль стены шла стойка, разделенная на отсеки; в ближайшем к двери отсеке, под вывеской «СПРАВОЧНОЕ», имелся стул. Я вошел и сел. Ждать пришлось очень долго, но затем за стойку шагнул старик со щетинистыми бровями и спросил:

– Да?

Я объяснил, что только-только прибыл и у меня нет денег.

– Удостоверения личности у вас имеются?

Нет, ответил я.

– Точно? А карманы свои вы обыскали тщательно?

Да, ответил я.

– Кто вы по профессии и где работали?

Я не мог вспомнить. Он со вздохом извлек из-под стойки желтую карточку и потрепанную, без обложки, телефонную книгу.

– До медицинского осмотра мы не можем присвоить вам номер, но имя вы получите.

Старик начал наудачу листать книгу, и я заметил, что многие фамилии на ее страницах вычеркнуты красными чернилами.

– Аджеримзу? Ардир? Как насчет Бленим? Или Браун.

Передернувшись, я сказал ему, что знаю свое имя. Он уставился на меня недоверчивым взглядом. Я пошевелил языком в поисках слова или слога из прошлого, до вагонного купе, и, казалось, нащупал нечто коротенькое, начинавшееся с «Т» или «Гр», но тут же упустил. Самым ранним воспоминанием была фамилия, напечатанная под коричневой фотографией на стене купе – с горными пиками и деревьями на вершине холма. Ее я видел, когда снимал рюкзак. Я сказал, что моя фамилия Ланарк. Старик записал ее на карточку, которую протянул мне со словами:

– Идите с этим в медицинский пункт и отдайте доктору.

Я спросил о цели осмотра. Клерк, не привыкший к расспросам, отозвался:

– Нам необходимы данные для вашей идентификации. Если вы не хотите пойти нам навстречу, мы ничего не сможем сделать.

Медпункт размещался в соседнем бараке, куда нужно было идти через крытый проход. Я разделся за ширмой, и меня осмотрел невнимательный молодой врач. Насвистывая сквозь зубы, он вписал результаты в мою карточку. Рост у меня был 5 футов 7³/₄ дюйма, вес – 9 стоунов 12 фунтов и 3¹/₂ унции[2]. Глаза карие, волосы черные, кровь группы В (III). Особых примет не было, кроме мозолей на мизинцах ног и твердого черного пятна на правом локте. Доктор измерил его карманной линейкой и сделал запись: «Без отклонений».

Я спросил, что это за уплотнение. Он ответил:

– Мы называем подобное «драконья кожа» – термин, наверное, скорее поэтический, чем научный, однако теория этого вопроса находится пока в зачаточном состоянии. Можете одеваться.

Я спросил, какое мне требуется лечение.

– В этом городе есть несколько врачей, которые заявляют, будто умеют лечить драконью кожу. Их объявления висят в окнах табачных лавок. Не тратьте на них деньги. Это болезнь самая обычная, вроде ртов, размягчений или судорог. У вас она проявлена очень слабо. На вашем месте я бы на нее просто не обращал внимания.

Я спросил, почему же тогда он обратил на нее внимание.

– В интересах идентификации, – весело отозвался он. – Болезни служат более верной приметой, чем такие переменные факторы, как рост, вес или цвет волос.

Он вернул мне карточку, сказав, чтобы я отнес ее обратно в справочное. Там мне предложили подождать вместе с остальными.

Среди тех, кто ждал, были люди разных возрастов, все плохо одетые и все (за исключением детей, которые играли между скамьями) ошалевшие от скуки. Иногда какой-то голос выкрикивал: «Уилл Джонс, – (или кто-то еще), – подойдите к сорок девятому окну!» – и один из нас направлялся к названному отсеку, однако случалось такое настолько редко, что я перестал этого ждать. Мое внимание переключилось на круглое пятно позади стойки, более светлое, чем остальная стена. Я был уверен, что там когда-то висели часы, но потом их сняли, иначе бы люди, зная, сколько прошло времени, не выдерживали бы ожидания. В моем нетерпеливом мозгу крутились мысли о том, насколько бесполезны эти раздумья, пока я окончательно не перестал думать и не впал в оцепенение, мало чем отличавшееся от сна. В таком состоянии я мог бы провести вечность, но меня пробудила женщина, усевшаяся рядом, – она только что прибыла и находилась еще в стадии беспокойства. Она вновь и вновь перекрещивала ноги, затянутые в тугие выцветшие джинсы. Поверх ее простой рубашки был накинут военный мундир; сверкали серьги, ожерелья, брошки, браслеты, кольца. Вдоль спины висели спутанные волосы, густые и черные, и пахло от нее пудрой, духами и потом. Женщина вернула к жизни часть моих чувств, в том числе и чувство времени, поскольку она курила одну за другой сигареты из сумочки, где как будто лежало несколько пачек. Когда она зажгла двадцать третью сигарету, я спросил, как долго обычно заставляют ждать.

– Сколько им вздумается. Это просто безобразие.

Оглядев меня, она любезно спросила, не новичок ли я. Я подтвердил.

– Вы привыкнете. Эта система применяется намеренно. Они думают, что, проходя каждый раз через чистилище скуки, мы станем реже являться за деньгами. Ей-богу, они правы! У меня на иждивении трое малышей, один едва вышел из пеленок, и я работаю, чтобы их содержать. То есть – когда нахожу работу. Но не все платят столько, сколько следует, и потому я снова здесь. Дурочка, вот я кто, самая настоящая дурочка.

Я спросил, какой она занимается работой. Она ответила, что нанимается к разным работодателям на неполный рабочий день, и дала мне сигарету. Потом спросила:

– Вы, наверное, ищете, где бы остановиться?

Я подтвердил.

– Могу вас устроить. То есть ненадолго. Если вам некуда податься.

Женщина бросала на меня искоса оценивающие взгляды, и меня это волновало. Мне она нравилась, нравилось находиться с ней рядом, однако она была первой женщиной, с которой я вступил в разговор, и было понятно, что вожделение отчасти объясняется одиночеством. Я поблагодарил и сказал, что ищу постоянное жилье.

Чуть помедлив, она проговорила:

– Так или иначе, моя соседка, миссис Флек, только что потеряла жильца. Вы можете снять у нее комнату. Она старая, но довольно спокойная. То есть она очень респектабельная, но притом милая.

Я подумал, что это идея, и женщина написала на пустой сигаретной пачке адрес и как туда добраться.

Кто-то крикнул, чтобы я подошел к пятнадцатому окошку. Там меня принял все тот же старый клерк со щетинистыми бровями. Проговорив: «Ответ на ваш запрос положительный. Обратитесь в кассу за деньгами», он вернул мне карточку.

Я спросил, на какой срок рассчитано это пособие.

– Пока не найдете работу, но, если деньги закончатся раньше, эта карточка дает вам право повторно обратиться с запросом, который мы будем обязаны должным порядком удовлетворить. Рано или поздно. У вас есть еще неясности?

Поразмыслив, я спросил, не скажет ли он, как называется этот город.

– Мистер Ланарк, я клерк, а не географ, – отозвался собеседник.

Касса размещалась за дверью с закрытым окошком, в помещении, уставленном скамейками, хотя народу там было немного. Вскоре окошко раскрылось, мы выстроились в очередь. Проворная кассирша, спросив предварительно фамилию клиента, проталкивала каждому между прутьями решетки кучу бумажных денег и монет. Меня поразили величина этих куч и небрежность обращения с ними кассирши. Банкноты – разных валют – были грязными и мятыми. Среди мелочи я разглядел толстые медные пенни, стертые серебряные монеты с насечкой по краю, хрупкие пятицентовые фишки и гладкие латунные диски с дыркой посередине. Я распределил монеты по разным карманам, но так и не научился ими пользоваться, поскольку стоимость их каждый оценивал по-своему. Делая покупки, я протягивал горсть монет, чтобы официант, продавец или кондуктор сами взяли сколько, по их мнению, полагается.

Спустя тридцать один день, воспользовавшись указаниями на сигаретной пачке, я пришел в дом, где пишу эти заметки. За прошедшее время я не искал работу и не заводил знакомств, а дни считал лишь затем, чтобы насладиться их пустотой. По мнению Сладдена, у меня слишком низкий уровень притязаний. Думаю, существуют города, где работа схожа с рабством, любовь – с ношей и постоянно приходится гнаться за временем; потому свобода имеет для меня особую ценность. Единственная моя забота – пятно на руке. Я его не чувствую, но стоит мне устать, кожа вокруг начинает зудеть, а когда я чешусь, пятно растет. Я, должно быть, чешусь во сне, потому что после сна оно каждый раз становится больше. Так что я принял на вооружение совет доктора и стараюсь выбросить это пятно из головы.