Читать книгу Пространство Откровения. Город Бездны - Аластер Рейнольдс, Кристин Кэтрин Раш - Страница 3

На борту корабля-субсветовика, межзвездное пространство, год 2543-й

«При общении с мертвецами, – подумала триумвир Илиа Вольева, – самое сложное в том, что они не понимают, когда им следует заткнуться».

Она только что перешла из рубки в лифт; восемнадцать часов непрерывных консультаций с симами людей, в отдаленном прошлом живших на этом корабле, вымотали ее до крайности. Илиа пыталась всеми правдами и неправдами вытянуть из них какие-нибудь сведения о тайном оружейном складе. Работа была неимоверно тяжелая, в частности, потому, что некоторые из старейших бета-копий не говорили на современном норте, а программа, «одушевлявшая» их, по каким-то непонятным причинам отказывалась переводить. Во время допроса Вольева непрерывно курила, ломая голову над особенностями грамматики среднего норта, и даже теперь не могла не наполнять легкие дымом. Да и как тут не курить, если от долгого пребывания в неподвижной позе жутко разнылась спина? Кондиционер в лифте работал из рук вон плохо, кабина через считаные секунды заполнилась густым дымом.

Вольева подтянула кверху обшлаг кожаной куртки с шерстяной подкладкой и сказала в браслет, болтавшийся на тонкой руке:

– Капитанский уровень.

Фраза немедленно была переадресована «Ностальгии по бесконечности», и корабль тут же поручил микроскопической части самую примитивную задачу – очистку воздуха в лифте. Мгновение, и кабина рванулась вниз.

– Желаете музыкальное сопровождение в пути?

– Нет. И ты мог бы уже запомнить по тысячам предыдущих поездок, что мне нужно только одно – тишина. Заткнись и дай подумать.

Она спускалась по главной оси корабля – четырехкилометровой шахте, которая проходила через весь корабль, сверху донизу. Вольева вошла в лифт почти у верхнего устья шахты (ей было точно известно о существовании тысяча пятидесяти уровней, или дистриктов) и теперь снижалась со скоростью около десяти уровней в секунду. Стенки у лифта были стеклянные, удерживался он на весу силой какого-то поля, и время от времени гладкая внутренняя обшивка шахты тоже становилась прозрачной, позволяя определять положение кабины без помощи схемы корабля.

Сейчас Илиа продвигалась сквозь лесные заросли: то были ярусы садовых растений, одичавших без ухода и уже гибнущих из-за того, что ультрафиолетовые лампы, имитировавшие солнечный свет, почти все перегорели и никто не позаботился их заменить. Заросли кончились, а ниже восьмисотого этажа пошли обширные помещения, где когда-то жила и отдыхала команда, насчитывавшая несколько тысяч человек. Еще ниже помещались громадные и неподвижные теперь машины, которые в былые времена обеспечивали вращение жилых секций и неподвижность подсобных. Потом лифт проехал мимо уровней с криогенными капсулами для нескольких тысяч «спящих». Теперь таковых там не наблюдалось.

Вольева находилась уже на километр ниже отправной точки, но бортовое давление воздуха не изменилось, поскольку его поддерживала одна из тех редких систем жизнеобеспечения, которые еще продолжали нормально функционировать. Все же какой-то атавистический инстинкт подсказывал Вольевой, что при столь быстром спуске должно бы закладывать уши.

– Атриум, – произнес лифт, имея в виду уже давно не используемую часть былого великолепия. – На этом уровне вы можете чудесно отдохнуть и развлечься.

– Как заманчиво!

– Прошу пояснить.

– Поясняю: ты плохо представляешь себе, что такое отдых. Если, конечно, не считаешь таковым постоянное пребывание в скафандре высшей защиты и последующую противорадиационную терапию, от которой у тебя выворачивает кишки. Лично мне это отнюдь не кажется приятным времяпрепровождением.

– Прошу пояснить.

– Ладно, забудь, – вздохнула триумвир.

Еще километр помещений с сильно пониженным атмосферным давлением. Вольева чувствовала, как уменьшается ее вес, и понимала, что пролетает мимо двигателей, вынесенных за пределы корпуса корабля и укрепленных там на элегантно изогнутых стойках. Своими широко разинутыми пастями двигатели всасывали ничтожно малые количества межзвездного водорода, а затем подвергали его непостижимым процессам переработки. Никто, даже Вольева, не пытался узнать, как работают машины сочленителей. Работают, и слава богу. Еще важно, что они излучают устойчивое мягкое сияние из каких-то необычных элементарных частиц. Бóльшая часть этой радиации поглощается защитным покрытием корпуса, но кое-что проникает и внутрь. Вот почему лифт здесь заметно разогнался. Когда опасность миновала, он понизил скорость до прежней.

Было уже пройдено почти две трети пути. Оставшуюся часть Вольева знала лучше, чем другие члены команды: Садзаки, Хегази и остальные не забирались так глубоко без крайне важной причины. Да и можно ли их за это упрекнуть? Ведь чем ниже спускаешься, тем ближе ты к капитану. Лишь ее одну не пугала мысль об этом сближении.

Она не только не боялась этой части корабля, но даже превратила ее в свое царство. Нередко Илиа выходила на уровне 612, добиралась до «Паука» и, выведя его за пределы корпуса, слушала голоса призраков, обитающих в бескрайных межзвездных просторах. Как же хочется проделать это и сейчас! Но у нее срочная работа – специальное задание, а призраки всегда к ее услугам, куда они денутся!

На пятисотом уровне мимо пронесся центральный артиллерийский пост. Вольева даже успела вспомнить о связанных с ним проблемах. Пришлось побороться с искушением перейти туда и кое-что выяснить. Но вот ЦАП исчез; теперь Вольева пролетала мимо помещения, где находился тайный склад – одна из капсул внутри корабля, где давление было на нуле.

Это помещение было гигантским, с максимальной шириной, почти полкилометра. Сейчас там царила темнота, так что Вольевой пришлось вспоминать, где расположено содержимое. Это было не слишком трудно. Хотя многие вопросы, касавшиеся происхождения и назначения этих механизмов, так и оставались без ответа, Вольева знала их местонахождение и форму так же хорошо, как слепой знает мебель в своей спальне. Даже в лифте она легко представляла себе, как протягивает руку и касается гладкой поверхности ближайшего орудия, просто чтобы увериться в его существовании. С тех пор как Вольева вошла в триумвират, она почти все свободное время отдавала изучению этих машин и все же не могла сказать, что привыкла к ним. Приходя сюда, она нервничала, как на первом свидании, понимая, что знает о них совсем чуть-чуть, а если копнуть глубже, сложившиеся представления того и гляди разлетятся вдребезги.

Тайный склад она всегда покидала с чувством облегчения.

На уровне 450 лифт миновал еще одну переборку, отделявшую служебные секции от постепенно сходившего на конус кормового отсека, достигавшего почти километровой длины. И снова кабина заметно ускорила движение, пролетая зону радиационной опасности, а затем началось медленное торможение, что говорило о близящейся остановке. Вот лифт уже вошел во вторую секцию криогенных уровней, коих насчитывалось двести пятьдесят, так что они могли вместить сто двадцать тысяч «спящих», но сейчас там лежал только один. Правда, вряд ли кто решился бы назвать состояние капитана сном.

Теперь лифт еле двигался. Пройдя без малого половину криогенных уровней, он остановился и радостным голосом оповестил, что достиг конца маршрута.

– С вами говорит консьерж пассажирского спального уровня, – сказал лифт. – Мы готовы удовлетворить вашу потребность в криосне. Спасибо, что решили воспользоваться нашими услугами.

Дверь открылась, и Вольева ступила через порог, глядя вниз, на сходящиеся стены шахты, обрамляющие бездну под ногами. Она проделала путь, равный почти всей длине корабля (или его высоте – проще было представлять его гигантским зданием), а шахта уходила дальше на невообразимую глубину. Корабль был так огромен – по-дурацки огромен, – что это излишество просто не укладывалось в голове.

– Да-да. А теперь проваливай.

– Прошу пояснить.

– Убирайся!

Этого сделать лифт, конечно, не мог – по крайней мере без реальной причины, только по капризу Вольевой. Ему ничего не оставалось, как дожидаться ее. Будучи единственным бодрствующим человеком, Вольева была и единственной, кто мог пользоваться лифтом.

От «хребта» корабля до того места, где держали капитана, путь пешком был немалый. Короткой прямой дорогой она идти не могла, так как целые секции корабля были заражены вирусами, вызывавшими повсеместное нарушение функций. Одни участки были затоплены охлаждающей жидкостью, другие – наводнены бродячими крысами-уборщицами. Третьи – патрулировались сошедшими с ума электронными сторожевыми буями, что делало эти помещения далеко не безопасными, разве что Вольевой вздумалось бы заняться экстремальным спортом. А еще были отсеки, заполненные токсичными газами, отсеки, где царствовал вакуум, отсеки с высоким уровнем радиации, отсеки, в которых водились призраки.

В призраков Вольева не верила (хотя, вообще-то, у нее были свои призраки, доступные через «Паука»), но к остальному относилась с полной серьезностью. В некоторые места она не рисковала заходить без оружия. Однако окрестности капсулы капитана она знала достаточно хорошо, чтобы не принимать уж слишком жесткие меры безопасности. Конечно, тут было холодно, и Вольева подняла воротник куртки, а шапку надвинула на лоб. Потом зажгла новую сигарету, и от глубокой затяжки вакуум в голове сменился холодной боевой настороженностью.

Одиночество ее не смущало. Конечно, хотелось с кем-нибудь пообщаться, но не до мурашек на коже. И уж совсем не было желания повторить судьбу Нагорного. Возможно, когда корабль достигнет системы Йеллоустона, надо будет подумать о новом начальнике артиллерийской части.

Каким же образом это чувство тревоги пробилось через непроницаемые переборки разума?

Нет, ее встревожило не имя Нагорного. Дело в капитане. Он тут, рядом, вернее, не он, а то, чем он стал. Вольева попыталась взять себя в руки. Сделать это совершенно необходимо! Ведь предстоящая встреча с Бреннигеном вызывает уже привычный приступ тошноты.

Каким-то чудом установка для криосна, в котором пребывал Бренниген, продолжала функционировать. Это была старая модель, очень добротно сделанная, насколько могла судить Вольева. Капсула ухитрялась держать клетки капитана в стазисе, хотя ее оболочка растрескалась и через щели полезла, отсвечивая металлом, мерзкая поросль. Она походила на грибницу и заполняла всю внутренность камеры. Что бы ни осталось от Бреннигена, оно находилось в плену этой поросли.

Вблизи камеры стоял дикий холод. Вольева совсем продрогла. Однако работа есть работа. Она достала из кармана кюретку и с ее помощью взяла соскобы металлической поросли для анализа. В лаборатории она напустит на паразита смертельные вирусы в надежде найти такой, что подрубит его под корень. По опыту Илиа знала, что эксперимент ничего не даст. Плесень обладала фантастической способностью разрушать те молекулярные орудия, которые применяла против нее Вольева. Правда, особой спешки тоже не было. Морозильник обеспечивал Бреннигена температурой лишь на несколько сот милликельвинов выше абсолютного нуля, и это явно замедляло размножение грибка. С другой стороны, Вольева знала, что ни одно человеческое существо еще не выжило, побывав на таком холоде. Это ей, однако, не казалось особенно важным, учитывая состояние капитана.

Немного охрипшим голосом она сказала в браслет:

– Открыть мой файл с информацией о капитане. Добавить нижеследующее.

Браслет зачирикал, сообщая о готовности.

– Третье посещение капитана после моего пробуждения. Границы распространения…

Она замешкалась, сообразив, что непродуманная фраза наверняка вызовет гнев триумвира Хегази. Впрочем, не страшно. Назвать, что ли, эту мерзость плавящей чумой, как ее уже окрестили йеллоустонцы? Едва ли это будет разумно.

– …Болезни кажутся не изменившимися в сравнении с предыдущим осмотром. Пораженная площадь увеличилась лишь на несколько квадратных сантиметров. Криогенная камера чудом продолжает работать, но мне кажется, что нам следует приготовиться к ее неизбежному отказу в самом недалеком будущем. – Говоря это, Вольева подумала, что, когда это произойдет, у них сразу станет на одну проблему меньше, если не удастся переместить капитана в другую работающую камеру. (Как это сделать? Вопрос без ответа.) Ну и у самого капитана тоже не останется проблем. Во всяком случае, можно на это надеяться.

Вольева велела было браслету закрыть файл лабораторного журнала, но тут же добавила, искренне жалея, что не сэкономила затяжку для этой минуты:

– Согреть мозг капитана на пятьдесят милликельвинов.

Опыт подсказывал, что это минимальная величина того необходимого подогрева, без которого мозг капитана останется в ледяном стазисе. Чуть больше – и чума пожрет его слишком быстро.

– Капитан? – обратилась Вольева. – Вы слышите меня? Я Илиа.

Силвест выбрался из вездехода и направился к шурфам. Пока он говорил с Кэлвином, ветер заметно окреп. Щеки горели от ведьминской ласки летящего песка.

– Надеюсь, беседа пошла вам на пользу, – сказала Паскаль, снимая дыхательную маску, чтобы перекричать шум ветра. Она знала о Кэлвине, хотя напрямую с ним не общалась. – Вы готовы смотреть на вещи здраво?

– Слуку сюда.

В обычной обстановке она бы непременно взбунтовалась от такого приказного тона. Теперь же приходилось учитывать душевное состояние Силвеста, а потому Паскаль отправилась ко второму вездеходу и вернулась вместе со Слукой и горсткой ее сторонников.

– Как я поняла, вы готовы прислушаться к нам? – Ветер гонял выбившуюся прядь волос по выпуклым очкам. Время от времени Слука глотала воздух из маски, которую держала в руке; другая рука упиралась в бедро. – Если так, возможен разумный компромисс. Мы позаботимся о вашей репутации. Когда вернемся в Мантель, никто и словом не упомянет о том, что тут происходило. Скажем, что вы приказали нам собираться сразу же после получения штормового предупреждения. Все заслуги – ваши.

– И ты думаешь, это имеет какое-то значение?

Слука оскалилась:

– А какое значение имеет ваш проклятый обелиск? И уж если говорить напрямик, то кому нужны ваши гребаные амарантийцы?

– Значит, ты до сих пор не поняла, насколько это важно?

Осторожно – но не настолько, чтобы Силвест этого не заметил, – Паскаль начала снимать разговор, стоя чуть в стороне и держа камеру от компада в одной руке.

– Многие скажут, что тут и видеть нечего, – ответила Слука. – Это вы сами раздули значение амарантийцев, чтобы хоть чем-то занять своих археологов!

– Вот, значит, какого ты мнения, Слука? А впрочем, чего еще можно было от тебя ожидать. Не наш ты человек, не наш.

– В каком смысле?

– А в таком, что, если бы Жирардо понадобилось завербовать среди нас предателя, ты стала бы первым кандидатом.

Студентка повернулась к тем, кого Силвест про себя называл слукиными детьми.

– Вы только послушайте этого придурка! Уже в конспирологию ударился. Теперь и мы видим, что это псих, а большинство колонистов его давным-давно раскусили. – Она резко повернулась к Силвесту. – Короче, не о чем нам договариваться. Мы уедем, как только погрузим оборудование… или даже раньше, если буря усилится. Можете ехать с нами. – Она снова вдохнула из маски; ее лицо покраснело. – А можете рискнуть и остаться. Выбор зависит только от вас.

Он смотрел мимо Слуки на рабочих:

– Что ж, уезжайте. Бросайте раскопки и спасайте свою шкуру. Уж такой пустяк, как верность профессиональному долгу, вас, конечно, не остановит. Ну а если у кого-то все-таки хватит мужества закончить работу, ради которой мы притащились в такую даль, я возражать не стану.

Силвест переводил взгляд с одного копача на другого, но все стыдливо отводили глаза. Он не знал их по именам, только в лицо, и то лишь потому, что работал с ними. Разумеется, никто из них не прилетел на корабле с Йеллоустона, никто не бывал нигде, кроме Ресургема с его немногочисленным населением, сосредоточенным в нескольких городишках посреди пустынь. Этим юнцам Силвест кажется неким дремучим пережитком.

– Сэр… – заговорил парень – возможно, тот самый, который первым сообщил Силвесту о штормовом предупреждении. – Сэр, вы уж не сочтите, что мы вас не уважаем. Но ведь и о себе надо подумать. Неужели не понимаете? То, что здесь закопано, не стоит такого риска.

– Вот тут-то ты и ошибся, – ответил Силвест. – Рискнуть стоит даже бóльшим, чем жизнь, гораздо бóльшим. Не понимаешь? Событие не было ниспослано амарантийцам свыше. Они сами устроили его.

Слука медленно кивнула:

– То есть они заставили свое солнце вспыхнуть? И вы верите в эту чушь?

– Если коротко, то да.

– Тогда крыша у вас поехала куда сильнее, чем мне казалось. – Слука повернулась к нему спиной. – Заводите вездеходы, мы уезжаем!

– А оборудование? – спросил Силвест.

– Останется тут, пусть хоть сгниет, мне плевать!

Толпа разделилась, люди пошли к машинам.

– Подождите! – закричал Силвест. – Выслушайте меня! Вам хватит одного вездехода, вы разместитесь все, раз бросаете оборудование!

Слука снова обернулась к нему:

– А вы?

– А я останусь. Вместе с теми, кто не бросит меня, доведу дело до конца.

Студентка покачала головой, сорвала маску с лица и с отвращением плюнула на землю. Однако, догнав свою бригаду, повела ее ко второму вездеходу, ближайшему, оставив Силвесту тот, где был его кабинет. Копачи забрались в машину, кое-кто из них нес детали оборудования и ящики с археологическими находками. Видимо, инстинкты ученых возобладали над желанием спастись. Силвест смотрел, как поднимаются трапы, как задраиваются шлюзы, как колоссальная машина встает на ноги, разворачивается и уходит прочь. Через минуту она уже скрылась с глаз, а грохот двигателя потонул в вое ветра.

Силвест огляделся, чтобы узнать, кто остался с ним.

Рядом стояла Паскаль. Ничего удивительного – эта женщина последует за ним даже в могилу, если будет знать, что там ее ждет тема для очередной сенсационной статьи. Была еще крошечная группка студентов, устоявших перед демагогией Слуки. К своему стыду, Силвест их имен не помнил. Может быть, в шурфах сидит еще десятка полтора ребят.

Немного успокоившись, он щелчком пальцев подозвал двоих рабочих:

– Демонтируйте гравитометры, они нам больше не понадобятся. – Следующая пара тоже получила задание. – Двигайтесь с дальней стороны площадки. Собирайте все инструменты, брошенные дезертирами, а также полевые дневники и упакованные образцы и находки. Когда кончите, приходите в большую шахту, я буду там.

– Что вы задумали? – спросила Паскаль, выключая и вставляя в компад камеру.

– Разве это не очевидно? Хочу узнать, что написано на обелиске.

Город Бездны, Йеллоустон, система Эпсилона Эридана, год 2524-й

Консоль чирикнула как раз в тот момент, когда Ана Хоури чистила зубы. Она вышла из ванной, не стерев с губ белую пену.

– Доброе утро, Ящик.

Герметик вплыл в комнату. Его дорожный паланкин был покрыт ярким орнаментом из завитков, на передней стенке виднелось темное окошко. При хорошем освещении Ане удавалось рассмотреть мертвенно-бледное лицо К. С. Нга, покачивающееся сразу за зеленым стеклом.

– А ты шикарно выглядишь! – полился из разговорного устройства скрипучий голос. – Где бы мне раздобыть то, что так сильно взбадривает тебя?

– Ящик, меня взбадривает кофе. И пить его надо литрами.

– Да я пошутил, – ответил Нг. – Выглядишь ты как разваренное дерьмо.

Она стерла ладонью пену с губ.

– Я только что проснулась, подонок ты этакий.

– Ну извини. – Сказано это было таким тоном, словно утреннее пробуждение – некий атавизм, от которого сам Нг уже давно избавился, как избавляются от аппендикса.

Возможно, он действительно обходился без сна. Хоури никогда не присматривалась к человеку, заточившему себя в ящик. Герметики – одна из самых экзотических сект, возникших после эпидемии плавящей чумы, а появилась она считаные годы назад. Эти люди так дорожили своими имплантированными органами и так боялись вирусов чумы, по их убеждению все еще витавших в относительно чистой атмосфере Полога, что покидали свои ящики лишь в герметичных помещениях. Иными словами, вести нормальный образ жизни они себе позволяли лишь на нескольких орбитальных станциях.

Опять заскрипел голос Нга:

– Прошу прощения, но, если не ошибаюсь, на сегодняшнее утро у нас запланировано убийство. Ты не забыла, что вот уже два месяца мы пасем некоего Тараши? Очень надеюсь, что не забыла, – ведь это тебе предстоит избавить беднягу от его никчемной жизни.

– Ящик, отцепись!

– А разве я цеплялся к тебе? Для меня это физически трудновыполнимо. Ну а если серьезно, то мы определили и место, и точное время убийства. Ты уже достигла нужной остроты?

Хоури снова наполнила чашку, а кофейник оставила на плите – выпьет, когда вернется домой. Кофе – ее единственная порочная привычка, память о солдатской службе на Окраине Неба. Штука в том, что необходимо уподобиться острому лезвию, а не накачаться кофеином до такой степени, когда голова гудит, а рука, держащая оружие, дрожит.

– Если ты имеешь в виду объем крови в моей системе кофеинообращения, то он понизился до приемлемого уровня.

– Тогда давай обсудим некоторые нюансы предстоящей операции, по крайней мере те, которые непосредственно касаются этого Тараши.

Нг буквально засыпал Хоури деталями будущего убийства. Бóльшую их часть Ана уже знала – они были в плане, а кое-что она предложила сама, основываясь на опыте предыдущих умерщвлений. Тараши должен был стать ее пятой жертвой; она уже выявила некоторые закономерности «Игры». Хотя это не всегда было очевидно, но «Игра» имела свои правила, которые определяли основные подходы к каждому убийству.

Успехи Хоури не ускользнули от внимания прессы, и имя Хоури все чаще звучало в контексте «Игры теней», так что Ящик наверняка уже выбирал для нее очередную жирную дичь. В Ане крепло ощущение, что очень скоро она попадет в первую сотню убийц планеты. А это элита из элит.

– Ладно, – сказала она. – У Монумента, площадь восьмого уровня, западное крыло, в час. Проще некуда.

– Ты ничего не забыла?

– Ах да. Где оружие, Ящик?

Нг кивнул за зеленым стеклом:

– Там, дорогая малютка, где его оставила твоя зубная фея.

Герметик развернул паланкин и выехал из комнаты, оставив за собой слабый запах машинного масла. Хоури, нахмурясь, осторожно сунула руку под подушку. Там, как и сказал Ящик, что-то лежало. А вчера, когда укладывалась спать, ничего не было. Впрочем, теперь такие вещи ее не волновали. Действия Компании всегда отличались загадочностью.

Вот она и готова.

Хоури спрятала «подарок зубной феи» под одеждой и вызвала с крыши фуникулер. От его датчиков оружие, конечно, не укрылось, как и имплантаты в голове; машина наверняка отказалась бы брать пассажирку, если бы та не предъявила знак «Точки Омега» – сияющее голографическое изображение мишени, подрагивающее под слоем кератина на ногте правого мизинца.

– К Монументу Восьмидесяти, – сказала она.

Силвест спустился по лестнице и прошел по ступенчатому дну шахты к лужице света, где виднелась верхушка обелиска. Слука и один из ее помощников дезертировали, но оставшийся студент с помощью робота ухитрился откопать около метра сооружения. Для этого пришлось разобрать каменную кладку саркофага, и тогда обнажился массивный, покрытый искусной резьбой обсидиановый блок. На одной из его поверхностей виднелись четкие линии – амарантийское графическое письмо. Идущие рядами идеограммы говорили о том, что бо́льшая часть изображения – текст.

Ученые давно постигли основы этого письма, хотя им бы очень пригодился здешний Розеттский камень. Амарантийский был восьмым мертвым инопланетным языком, обнаруженным людьми в радиусе примерно пятидесяти световых лет от Земли. Не имелось никаких доказательств тому, что эти восемь видов разумных существ когда-либо контактировали друг с другом. Ни жонглеры образами, ни затворники тут помочь не могли – у них не было ничего даже близко похожего на письменность. Силвест, которому приходилось иметь дело с обеими расами – по крайней мере, с их технологиями, – понимал это не хуже других.

Амарантийскую письменность разгадали компьютеры. На это ушло более тридцати лет – потребовалось коррелировать миллионы артефактов, пока не удалось создать базовую модель, с помощью которой раскрыли общий смысл большинства найденных надписей. Помогло то, что к концу существования этой расы сложился единый амарантийский язык, менявшийся очень медленно, так что одна и та же модель дала возможность расшифровывать надписи, разделенные несколькими десятками тысяч лет. Разумеется, оставались смысловые нюансы, сложные для истолкования. И тут на помощь теории приходила человеческая интуиция.

Амарантийская письменность ничем не походила на те, которые уже были известны человечеству. Все тексты были стереоскопичны. Они состояли из сплетающихся линий, которые должны были создать определенный рисунок в зрительном центре головного мозга. Предки амарантийцев были чем-то вроде птиц или летающих динозавров, но с разумом лемуров. В далеком прошлом их глаза располагались по обеим сторонам черепа, что привело к развитию двухкамерного мозга, где каждая половина синтезировала собственную модель мира. Позднее амарантийцы стали охотниками, обзавелись бинокулярным зрением, но система связей в мозгу все еще сохраняла следы ранних фаз развития. Большинство амарантийских артефактов отражали эту ментальную двойственность, в частности в виде ярко выраженной вертикальной симметрии идеографических символов.

Этот обелиск не был исключением.

Силвест не нуждался в специальных очках, какими пользовались его сотрудники при чтении амарантийских иероглифов. Стереоскопичность видения достигалась благодаря особому устройству его глаз, где был использован один из наиболее удачных алгоритмов Кэлвина. Но сам процесс чтения все равно оставался пыткой, ибо требовал невероятного напряжения.

– Посвети мне, – сказал он студенту, который тут же отцепил ближайший переносной прожектор и направил его на ту сторону обелиска, где была выбита надпись.

Наверху полыхнула молния – сильный разряд электричества между разнозаряженными пылевыми облаками.

– Что-нибудь можете прочесть, сэр?

– Пытаюсь, – ответил Силвест. – Это, знаешь ли, непросто, особенно когда ассистент плохо держит лампу и свет прыгает по поверхности.

– Извините, сэр. Я стараюсь, но сюда задувает все сильнее.

Студент не преувеличивал. Даже в шахте появились пылевые вихри. Было видно, что они растут и крепнут; в воздухе уже колыхались серые пылевые завесы. В таких условиях долго не проработаешь.

– Ладно, не обижайся, – сказал Силвест. – Я очень ценю твою помощь. – Чувствуя, что его слова далеко не соответствуют ситуации, он добавил: – И очень обязан тебе за то, что ты остался со мной, а не ушел со Слукой.

– Выбор был не так уж труден. Тут не все готовы отмести ваши гипотезы с порога.

Силвест перевел взгляд с обелиска на студента:

– Ты имеешь в виду все мои гипотезы?

– Мы считаем, что все они достойны, как минимум, проверки. В конце концов, узнать, что случилось в те далекие времена, для колонии было бы небесполезно.

– Ты имеешь в виду Событие?

Студент кивнул:

– Если амарантийцы и в самом деле сами вызвали катастрофу, причем она совпала по времени с началом космических полетов… то наша экспедиция имеет более чем академический интерес.

– Мне не очень нравится окончание фразы. «Академический интерес»… Это звучит так, будто все остальное автоматически становится выше его. Но ты прав, нам нужно разобраться.

Подошла Паскаль:

– И в чем именно нам нужно разобраться?

– А что, если они действительно сумели как-то повлиять на солнце и оно убило их? – Силвест обернулся к Паскаль, будто хотел пронзить ее взглядом фантастически больших серебристых фасеточных глаз. – Так вот, нам не следует повторять их ошибок.

– Вы полагаете, это был несчастный случай?

– Я очень сомневаюсь, Паскаль, что они сделали это умышленно.

– Это-то я понимаю. – Журналистка не выносила, когда Силвест переходил в разговоре с нею на насмешливый тон. – И еще я понимаю, что инопланетяне каменного века не могли никак повлиять на поведение своего солнца. Ни случайно, ни целенаправленно.

– Мы знаем, что они были довольно развиты, – возразил Силвест. – Пользовались колесом и даже порохом. У них были рудиментарные познания в оптике, они занимались астрономией в связи с интересами земледелия. Путь от такого же уровня и до космических полетов человечество проделало за пятьсот лет. Было бы дурацким предрассудком считать, что иные биологические виды не способны на то же самое.

– Но где доказательства? – Паскаль встала, чтобы стряхнуть с пальто наслоившуюся мелкую пыль. – О, я прекрасно знаю, что вы скажете: никакие высокотехнологичные артефакты не уцелели – они были слишком хрупкими по сравнению с изделиями ранних эпох. Впрочем, если бы даже подобные свидетельства уцелели, что это изменило бы? Даже сочленители не умеют зажигать и гасить звезды, а они в техническом отношении развиты куда сильнее прочего человечества, включая нас с вами.

– Я знаю. И это меня беспокоит больше всего.

– Ладно, так что же говорит надпись?

Силвест тяжело вздохнул и снова повернулся к обелиску. Он позволил отвлечь себя от изучения артефакта, надеясь, что в перерыве мозг поработает на подсознательном уровне и тогда смысл надписи внезапно прояснится, станет ослепительно-очевидным, как было с ответом на одну из психологических проблем, что не давали ему покоя перед визитом к затворникам. Но истина упорно пряталась, иероглифы все еще таили свой смысл. А может, виновато напряженное ожидание? Ведь он надеялся на что-то монументальное, на что-то такое, что сразу подтвердит его идеи, хоть они и пугали его самого.

Надпись, похоже, просто сообщала о каком-то имевшем здесь место событии. Возможно, оно имело большое значение для истории амарантийцев, но надежды Силвеста едва ли оправдывало. Конечно, еще предстоит сложный компьютерный анализ, да к тому же пока Силвест располагает лишь малой частью текста, но бремя разочарования уже согнуло его плечи; обелиск его больше не интересовал.

– Что-то произошло в этих местах. Может, сражение, может, сошествие бога. Вот и все. Памятный столб. Мы узнаем больше, когда откопаем его целиком и займемся датировкой слоев. Кроме того, мы проведем ЗЭ-анализ и выясним, из какого материала сделан артефакт.

– Значит, это не то, что вы искали?

– Сначала я думал, что именно то.

Силвест присмотрелся к нижнему краю раскопанной поверхности обелиска. Текст кончался в нескольких дюймах от кладки саркофага, а чуть ниже виднелось еще что-то, уходившее под слой вечной мерзлоты. Что-то вроде карты или диаграммы – просматривались лишь верхние части концентрических кругов или дуг.

И что же это такое?

Силвест не мог да и не хотел гадать. Буря усиливалась. Звезды исчезли, над шахтой был виден лишь пылевой покров – как машущие крылья гигантской летучей мыши. Оглушительно ревел ветер. Оказаться там – значило попасть в дьявольскую переделку.

– Дайте мне что-нибудь, буду копать.

Получив лопату, Силвест начал соскребать мерзлый грунт, составлявший поверхность слоя саркофагов. Он работал с рвением заключенного, которому предстояло до рассвета прорыть длинный спасительный тоннель. Паскаль и студент тоже копали. А наверху дико выла песчаная буря.

– Я мало что помню, – сказал капитан. – Мы все еще крутимся вокруг Пухляка?

– Нет. – Вольева старалась не показать, что объясняла это уже многократно – каждый раз, как согревала ему мозг. – Мы покинули Крюгер Шестьдесят-А несколько лет назад. После того, как Хегази добыл для нас ледяную оболочку, в которой мы безумно нуждались.

– Вот как?! Но тогда где же мы?

– Идем к Йеллоустону.

– Зачем?

Капитанский бас гремел из динамиков, расположенных поодаль от криокапсулы. Сложные алгоритмы шарили по мозговым извилинам «спящего», преобразуя результаты в речь, отбрасывая все лишнее. Вообще, загадкой было уже то, что к капитану возвращалось сознание – ведь вся его нервная деятельность должна была прекратиться, когда температура мозга упала ниже точки замерзания. Но в мозгу капитана трудилось множество микроскопических машинок. Строго говоря, думали именно они, причем в условиях, когда температура была всего лишь на полкельвина выше абсолютного нуля.

– Зачем мы идем к Йеллоустону? – Вольевой было не по себе, причем вовсе не из-за общения с капитаном. – Хороший вопрос…

– Каков же ответ?

– Садзаки полагает, будто там живет человек, способный вам помочь.

Капитан долго вникал в ее слова. На своем браслете Илиа видела карту его мозга, по которой пробегали разноцветные волны, будто атакующие армии на поле боя.

– Тогда этот человек – Кэлвин Силвест, – произнес капитан.

– Кэлвин Силвест умер.

– Значит, Дэн Силвест. Это его решил разыскать Садзаки?

– Полагаю, больше некого.

– Он не согласится прийти. В прошлый раз отказал.

Наступило молчание. Температурные колебания время от времени отключали мозг капитана.

– Садзаки следовало бы это знать. – Капитан снова обрел способность мыслить.

– Я уверена, что Садзаки рассмотрел все возможности. – Судя по тону Вольевой, она была готова поверить во что угодно, но только не в собственные слова.

Нет, надо быть осторожнее, когда говоришь о другом триумвире. Садзаки – самый верный адъютант капитана. Они были знакомы давно, задолго до того, как Вольева вошла в команду. Насколько она знала, никто, кроме нее, не разговаривал со «спящим» и даже не знал о подобной возможности. Ни к чему было так глупо рисковать, даже учитывая пробелы в памяти капитана.

– Тебя что-то беспокоит, Илиа? Раньше ты доверяла мне. Дело в Силвесте?

– Нет, причина беспокойства находится не так далеко.

– На борту корабля?

«Вряд ли я когда-нибудь привыкну к этому», – подумала Вольева.

Но визиты к капитану в последние недели казались ей куда более привычным и естественным делом, чем раньше. Получалось, что посещение трупа, сохраняемого в условиях сверхнизких температур, трупа, несущего временно подавляемую, но опасную для всего сущего болезнь, стало для нее немного неприятной, но совершенно необходимой обязанностью. Чем-то таким, что ты просто вынужден время от времени делать.

Сейчас, однако, она сделала еще один шаг навстречу капитану, и черт с ним, со страхом, который остановил ее мгновение назад, когда она была уже готова выразить свое недоверие к Садзаки.

– Это насчет центрального артиллерийского поста, – начала она. – Помните его? Помещение, из которого управляют орудиями, хранящимися на тайном складе?

– Кажется, помню. Так что с ними?

– Я обучала артиллериста-стажера. Ему предстояло занять место в ЦАПе и взять контроль над орудиями с помощью вживленных в мозг имплантатов.

– Кто этот стажер?

– Борис Нагорный… Нет, вы его не знаете, он появился на борту сравнительно недавно. Я старалась держать его подальше от остальных. И даже помыслить не могла о том, чтобы привести сюда. Причина очевидна.

Причина заключалась в том, что болезнь капитана могла перекинуться на имплантаты Бориса. Вольева тяжело вздохнула. Она подходила к кульминации своего повествования.

– Нагорный всегда был не вполне уравновешенным. Во многих отношениях человек, стоящий на грани психопатии, был для меня предпочтительнее абсолютно нормального. Так, во всяком случае, я думала тогда. Оказалось, что я недооценила душевное нездоровье Нагорного.

– Ему стало хуже?

– Все случилось после установки имплантатов и первой попытки контакта с орудиями. Он стал жаловаться на кошмары чрезвычайной силы.

– Какое испытание для бедняги!

Вольева кивнула. Она догадывалась о том, что пережил капитан, когда болел, но все еще сохранял сознание. Какие кошмары, наверное, посещали его! Испытывал ли он при этом боль? И что такое боль в сравнении с пониманием, что тебя едят заживо, одновременно превращая в нечто совершенно чужеродное!

– Я не знаю, каковы были его кошмары, – сказала она. – Знаю лишь, что для Нагорного, чья голова и без того была набита страхами – их хватило бы на всех нас, – это оказалось невыносимым.

– И как ты поступила?

– Все заменила. И интерфейс ЦАПа, и имплантаты Нагорного. Совершенно без толку – кошмары продолжались.

– Уверена, что они как-то связаны с ЦАПом?

– У меня такая версия просто в голове не укладывалась, но несколько сеансов контроля дали весьма красноречивую статистику. – Илиа закурила новую сигарету – зажгла одинокую оранжевую звездочку в космосе капитана. Находка целого блока сигарет – ее единственная радость за последние недели. – Я снова заменила всю систему, но это ничего не дало. Ему стало еще хуже. – Сделав паузу, она призналась: – И тогда я посвятила в проблему Садзаки.

– Какова была его реакция?

– Он потребовал, чтобы я перестала экспериментировать, по крайней мере до тех пор, пока мы не доберемся до орбиты Йеллоустона. Пусть Нагорный проведет несколько лет в криосне, может, – это благотворно скажется на его рассудке. Сама я могу сколько угодно возиться в ЦАПе, но Нагорного туда допускать нельзя.

– Что ж, по мне – вполне разумный совет. Ты, разумеется, его отвергла?

Вольева кивнула и поймала себя на парадоксальном чувстве: ей было приятно, что капитан догадался о ее проступке и теперь не надо выдавливать из себя признание.

– Меня ведь разбудили на год раньше других. Дали время ознакомиться с системой, велели контролировать ваше состояние. Этим я и занималась несколько месяцев. До тех пор, пока не решила разбудить Нагорного.

– Ты продолжала эксперименты?

– Да. До вчерашнего дня. – Она глубоко затянулась сигаретой.

– Не тяни из меня жилы, Илиа. Что случилось вчера?

– Нагорный бежал. – Вот! Наконец-то она высказалась. – У него случился сильный приступ, он накинулся на меня. Я защищалась, он удрал. Спрятался где-то на корабле, но где именно, не знаю.

Капитан задумался. Илиа догадывалась, о чем он размышляет. Корабль очень велик, в нем есть места, которые невозможно просканировать, поскольку датчики там давно не работают. А если беглец будет почаще менять укрытия, это еще больше затруднит поиски.

– Необходимо разыскать этого парня, – сказал капитан. – Нельзя, чтобы он гулял на свободе, когда Садзаки и другие проснутся.

– А потом что?

– Вероятно, придется его убить. Но сделать это надо аккуратно. Заморозить тело в капсуле и сказать, что так и было.

– То есть представить это как несчастный случай?

– Да.

На лице капитана, которое Илиа видела в смотровое окошко, по обыкновению ничего не отразилось. У него мимические возможности, как у мраморной статуи, подумала она.

Это было хорошее решение. Замороченная собственными проблемами, Илиа не смогла до него додуматься. До последней минуты она боялась конфронтации с Нагорным, поскольку та могла привести к его смерти, а такое развитие событий представлялось неприемлемым. Оказывается, оно вполне приемлемое, если взглянуть с правильной точки зрения.

– Спасибо, капитан, – сказала Вольева. – Вы мне очень помогли. А теперь, с вашего разрешения, я вас снова заморожу.

– Но ведь ты скоро вернешься, да? Мне приятно разговаривать с тобой, Илиа.

– Я ни за какие коврижки не пропущу нашей встречи. – Она приказала браслету снизить температуру мозга капитана на пятьдесят милликельвинов. Это отправит его назад, в дрему, в бездумное небытие. Так она считала.

Вольева в тишине докурила сигарету, а потом перевела взгляд с капитана в темный изгиб коридора. Где-то там, в корабельных недрах, ее подкарауливает Нагорный. Он затаил на нее глубокую обиду. Он болен. У него поехала крыша.

Это бешеная собака, которую надо пристрелить.

– Кажется, я знаю, что это такое, – произнес Силвест, когда последний мешавший камень кладки был удален и открылась верхняя часть грани обелиска площадью два квадратных метра.

– И что же?

– Это карта системы Дельты Павлина.

– Что-то мне подсказывает: вы уже давно знаете это.

Паскаль глядела через выпуклые очки на сложный рисунок – две группы слегка искаженных концентрических окружностей. Стереоскопически совмещенные, они должны были дать единую картину, как бы висящую в воздухе перед обсидиановым обелиском. Это были орбиты планет. Сомнений быть не могло. Солнце – Дельта Павлина – находилось, как и полагается, в центре, помеченное амарантийским иероглифом – пятиконечной звездой, что сразу же напомнило о Земле. Затем следовали четкие орбиты главных небесных тел этой системы. Ресургему был присвоен символ, означавший мир. Сомнений нет. Это не случайный набор окружностей – около главных планет изображены их спутники.

– Были кое-какие догадки, – сказал Силвест.

Он совершенно выдохся, проработав в шахте всю ночь, да еще испытывая постоянный страх, но дело того стоило. Очистить второй метр обелиска было куда труднее, чем первый, да и буря выла, точно эскадрон баньши, примчавшийся с дикими воплями за душами археологов. Но, как это бывало и раньше, как будет и впредь, буря так и не достигла той силы, о которой предупреждал Кювье. Теперь самое худшее позади, хотя тучи пыли еще мечутся в небе, точно черные знамена. Тем не менее розовый рассвет уже прогоняет ночь. Похоже, опасность миновала.

– Все это ничего не меняет, – стояла на своем Паскаль. – Мы ведь давно в курсе, что они занимались астрономией. Находка говорит лишь о том, что на каком-то этапе своего развития амарантийцы узнали о гелиоцентричности этой планетной системы.

– Нет, находка дает гораздо больше, – медленно произнес Силвест. – Далеко не все эти планеты видны невооруженным глазом, даже если учесть возможные физиологические особенности амарантийцев.

– Значит, у них были телескопы!

– Не так давно вы назвали их инопланетянами каменного века. А теперь приписываете им умение делать телескопы?

Журналистка вроде бы улыбнулась, но маска на ее лице не давала уверенности в этом. Паскаль запрокинула голову: что-то блестящее пронеслось между барханами. Это под пылевыми облаками летел дельтоид.

– Похоже, у нас гости, – сказала Паскаль.

Они так быстро взобрались по лестнице, что запыхались, когда оказались наверху. Хотя ветер начал слабеть несколько часов назад, ходить по отвалам было чистым наказанием. На территории раскопок царил хаос: прожекторы и гравитометры опрокинуты, некоторые сломаны, прочее оборудование валяется где попало.

Самолет кружил над головами; пилот высматривал место для посадки. Силвест сразу понял, что дельтоид прилетел из Кювье – в Мантеле таких больших нет. На Ресургеме летающих аппаратов вообще было мало и ценились они высоко, поскольку лишь благодаря им поддерживалась связь между поселками, расположенными в нескольких сотнях километров друг от друга.

Все действующие ныне самолеты были изготовлены еще в первые годы существования колонии. Делали их роботы, используя местное сырье. Роботы-конструкторы были уничтожены или похищены во время мятежа, и все, что осталось после них, ценилось на вес золота. Конечно, самолеты могли самовосстанавливаться после небольших аварий, так что особого ухода не требовали. Но некоторые стали жертвами диверсий или небрежности; с годами воздушный флот колонии сокращался.

Блеск дельтоида резал Силвесту глаза. Нижняя поверхность крыла была усеяна тысячами тепловых элементов. Они-то, раскаленные добела, и обеспечивали термический подъем машины. Их сияние было слишком сильным для органов зрения, которыми снабдил сына Кэлвин.

– Кто это? – спросил кто-то из студентов.

– Мне и самому интересно, – отозвался Силвест.

Его не радовало, что дельтоид прибыл из Кювье. Он смотрел, как тот снижается, отбрасывая на землю яркие разноцветные тени – это остывали термические элементы, проходя всю гамму радуги. Самолет сел на полозья. Тут же опустилась аппарель, и по ней сошла группа людей. Глаза Силвеста перешли на инфракрасный режим, так он лучше разбирал движущиеся в его направлении силуэты.

Гости были облачены в темные комбинезоны, шлемы, большие дыхательные маски и что-то вроде пуленепробиваемых жилетов с блестящими знаками различия администрации. Словом, это была пресловутая милиция колонии. Каждый держал наперевес оружие – длинную, весьма зловещего вида винтовку с рукоятками и подствольным ракетометом.

– Выглядят они не слишком дружелюбно, – осторожно произнесла Паскаль.

Отряд остановился, не дойдя нескольких шагов.

– Доктор Силвест? – Ветер, еще довольно сильный, отчасти заглушил голос милиционера. – Боюсь, сэр, у меня для вас плохие новости.

Силвест ничего другого и не ждал.

– В чем дело?

– Второй вездеход, сэр, тот, что уехал раньше…

– Что с ним?

– Вашим людям не удалось добраться до Мантеля, сэр. Мы их обнаружили. Они попали под оползень. На гряде собралось много пыли. У них не было ни единого шанса, сэр.

– Слука?

– Все погибли, сэр. – Громоздкая маска делала человека из администрации похожим на слоновьего бога. – Нам очень жаль. Какая удача, что не все уехали одновременно.

– Это больше чем удача, – вздохнул Силвест.

– Сэр, есть еще кое-что. – Представитель власти крепче сжал оружие, скорее демонстрируя его наличие, чем угрожая. – Вы арестованы, сэр.

Резкий голос К. С. Нга заполнил всю кабину вагончика. Больше всего он был похож на пронзительное жужжание пойманной осы.

– Так ты работаешь над своим вкусом? Я имею виду красоту нашего великолепного города.

– Про вкус и красоту уж кто бы говорил, – хмыкнула Хоури. – Ящик, когда ты в последний раз вылезал из своего идиотского кокона? Вряд ли это было на памяти ныне живущих.

Естественно, Нг не мог находиться рядом с ней, его паланкин не втиснулся бы в такой маленький вагончик канатной дороги. Машина была узкофункциональной – ничего лишнего, способного привлечь внимание посторонних, особенно сейчас, на завершающем этапе охоты. Припаркованная на крыше, она походила на бесхвостый вертолет, частично сложивший свои лопасти. Ее важнейшими деталями были тонкие телескопические рычаги, которые заканчивались захватами, зловеще изогнутыми наподобие когтей ленивца.

Когда Хоури села в машину, дверца автоматически захлопнулась, оставив снаружи дождь и басовитый гул городского транспорта. Ана сказала, куда ехать – к Монументу Восьмидесяти, глубоко увязшему в Мульче. Машина на мгновение задумалась, вероятно рассчитывая оптимальный путь, оценивая состояние транспортных потоков и проверяя непрерывно меняющуюся топологию ведущих туда тросов. Процесс этот требовал времени, так как бортовому электронному мозгу было далеко до совершенства. Наконец Хоури почувствовала, что центр тяжести машины немного сместился. Через верхнее стекло дверцы она увидела, как одна из «рук» вытянулась, вдвое увеличив свою длину, и ухватилась за трос, проходивший над крышей здания.

Затем нужную точку на другом тросе разыскала вторая «рука». Резкий скачок – и вагончик уже в воздухе. Несколько секунд он скользит по двум тросам, затем один из них уходит в сторону, так что машина должна его отпустить. Она разжимает «когти», а третья «рука» тут же хватается за новый трос, пересекающий дорогу машине. Снова несколько секунд скольжения в нужном направлении, снова падение, снова подъем, и вот появляется хорошо знакомая противная тяжесть в желудке. И невозможно избавиться от жуткого ощущения, что машина не выбирает тросы целенаправленно, а хватает их наугад. Чтобы хоть немного отвлечься, Хоури занялась дыхательными упражнениями, поочередно напрягая и расслабляя пальцы рук, затянутых в черные кожаные перчатки.

– Должен признаться, – продолжал болтать Ящик, – что я уже довольно долго не подвергал себя воздействию присущих городу ароматов. Но то я, а тебе беспокоиться совершенно не о чем. Система его очистки – одна из немногих, которые не прекратили функционировать после эпидемии.

Теперь, когда вагончик уже миновал скопление зданий, которое можно было с натяжкой назвать жилым районом и в котором обитала Хоури, перед ней разворачивалась гигантская панорама Города Бездны. Казалось невероятным, что этот дремучий лес уродливых строений был когда-то самым процветающим городом в истории человечества, что отсюда на протяжении двух столетий изливался обильный поток научных и художественных новаций. Теперь даже местный люд признавал, что этот край видывал лучшие времена. С некоторой долей иронии жители называли его Городом Вечного Сна, поскольку многие тысячи его самых богатых обывателей улеглись в криогенные установки, рассчитывая провести там период упадка, который, по их мнению, являлся лишь случайным провалом на восходящей кривой роста благоденствия и процветания.

Естественной границей Города была кромка кратера диаметром шестьдесят километров. Сам город имел форму кольца, окаймлявшего зев Бездны. Город был укрыт восемнадцатью куполами, занимавшими пространство между стеной кратера и пропастью. Купола соприкасались гранями и удерживались на подпорных башнях. Эти купола больше всего напоминали покровы, которыми завешивают мебель в спальне недавно усопшего. Местные прозвали все это Москитной Сеткой, хотя существовало еще с десяток названий, заимствованных из разных языков. Без куполов город не мог бы существовать. Атмосфера Йеллоустона – холодная смесь азота и метана, соотношение между которыми все время менялось, приправленная коктейлем сложных соединений водорода и углерода, – была для человека убийственной. К счастью, кратер защищал от самых страшных ветров и селей жидкого метана, а смесь горячих газов, изрыгаемых Утробой, могла быть превращена в пригодный для дыхания воздух весьма простым и дешевым технологическим процессом. Были на Йеллоустоне и другие колонии, куда меньше Города Бездны, но у них возникли огромные проблемы с созданием локальной биосферы, особенно с обеспечением населения воздухом.

В первые дни своего пребывания на Йеллоустоне Хоури спрашивала у местных, кому вообще пришло в голову заселить столь негостеприимную планету? На Окраине Неба бесконечно полыхают войны, но там хоть можно жить без куполов и техники, создающей пригодную для дыхания атмосферу. Однако вскоре Хоури поняла: рассчитывать на более или менее содержательный ответ не стоит даже в том случае, если подобный вопрос не воспримут как дерзость чужака.

Впрочем, ответ и так был ясен. Бездна привлекла к себе первых исследователей, они создали скромное поселение, а затем образовалось что-то вроде пограничного городка. Безумцы, игроки, мечтатели с горящими глазами летели сюда как мотыльки на огонь, привлеченные слухами о богатствах Бездны. Кто-то возвращался разочарованным, кто-то погибал в ядовитых пламенных глубинах вулкана. А выжившие энтузиасты гордились дивной красотой этих мест. Быстро пролетели двести лет, и кучка жалких лачуг превратилась в Город Бездны.

Он непрерывно и беспорядочно рос во всех направлениях и казался живой чащобой, которая вот-вот исчезнет в туманной дымке Бездны. Самые старые постройки сохранились на удивление хорошо. Эти здания, похожие на ящики, не поддались эпидемии, потому что в них не было систем саморемонта и самоперестройки. Напротив, новейшие небоскребы теперь напоминали трухлявый валежник с торчащими обломками ветвей и корней.

Когда-то эти небоскребы обладали симметрией и поражали величественной красотой, но плавящая чума изуродовала их, заставив расти вкривь и вкось, выбрасывая в стороны шарообразные утолщения и извилистые мерзкие щупальца. Потом эти здания умерли, окоченели в диковинных позах, – казалось, Город строили безумные архитекторы, чтобы постоянно будить в людях страх и дурные предчувствия. Возле таких домов образовались нижние ярусы, они представляли собой сплошные трущобы и блошиные рынки, освещавшиеся по ночам кострами и очагами.

В трущобах копошились человечки: кто шел пешком, кто ехал на рикше по шатким мосткам, переброшенным через развалины. Тут почти не использовались иные виды энергии, кроме мускульной и в меньшей степени паровой.

Трущобы никогда не поднимались выше десятого этажа небоскребов, так как могли легко обрушиться под собственной тяжестью. Поэтому над ними еще на двести-триста метров взбирались относительно ровные, сравнительно мало изуродованные эпидемией стены огромных зданий. И никаких признаков того, что там живут люди. Только на самых верхних этажах человеческое присутствие давало о себе знать. Это были какие-то пристройки на столбах, похожие на гнезда аистов среди ветвей. Стекла этих пристроек отражали блеск власти и богатства. Они были ярко освещены. Сверкали неоновые рекламы. Лучи прожекторов, подвешенных к карнизам, выхватывали миниатюрные фуникулеры-такси, связывавшие между собой различные районы города.

Эти машины торопливо пробирались по канатам, оплетавшим здания, точно паучьи тенета. Имя этого возвышавшегося над трущобами города в городе было Полог.

Здесь не бывает настоящего дня, подумала Хоури. В Пологе она ни разу не чувствовала себя проснувшейся. Казалось, он погружен в вечные светлые сумерки.

– Ящик, когда у властей найдется время отчистить от грязи Москитную Сетку?

Нг засмеялся – будто затрясли жестяное ведро со щебнем.

– Наверное, никогда. Разве что кто-то придумает способ делать из грязи деньги.

– И кто из нас сейчас хает город?

– Мы-то с тобой можем себе это позволить. Когда сделаем дело, почему бы не махнуть на «карусели» и не пожить как приличные люди?

– Это в душных коробках-то? Нет уж, Ящик, мне такого восторга не вынести, так что на мою компанию не рассчитывай.

Перед Хоури открылась Бездна; фуникулер приблизился к внутренней стороне тороидальной воронки. Бездна представляла собой глубочайший провал в материнских породах, ее изъеденные ветровой эрозией стены сначала были отлогими, а затем круто обрывались. Их покрывали трубы, которые уходили в ревущую пропасть; оттуда извергались клубы паров. Там находилась фабрика по переработке газов, она снабжала Город воздухом для дыхания и теплом.

– Кстати, о деле. Что скажешь насчет оружия?

– Думаю, ты сумеешь с ним разобраться.

– Ты платишь, я разбираюсь. Но надо знать, с чем я имею дело.

– Если у тебя с этим проблемы, то советую поговорить с Тараши.

– Он что, сам изобрел эту штуковину?

– До самой последней детали.

Теперь вагончик скользил над Монументом Восьмидесяти. Хоури еще никогда не видела его в таком ракурсе. По правде говоря, если смотреть снизу, он выглядит куда величественнее. Сейчас он производил впечатление сильно побитого непогодой – довольно жалкое зрелище.

Это была пирамида с квадратным основанием, наподобие зиккурата. Нижние этажи обросли халупами на сваях, как днище корабля ракушками. Наверху мраморная облицовка сменялась зеркальными окнами, но с улицы не видно, что многие стекла побиты, металлические рамы частью сломаны, частью вовсе вылетели. Похоже, именно здесь и должно случиться убийство.

Обычно о подобных вещах не ставили в известность заранее. Должно быть, Тараши сам настоял на этой детали. В контракт с будущей жертвой такие пункты вносились разве что в тех случаях, когда клиент считал свои шансы выжить и избавиться от преследователя за условленный период времени очень высокими. Таким образом практически бессмертные богачи разгоняли скуку, переставая подчиняться законам и правилам. Если удастся пережить «Игру» – а так и бывало в большинстве случаев, – богатенький охотник будет потом долго хвастать своими подвигами.

Хоури отлично помнила, как сама включилась в «Игру теней». В тот день она очнулась на орбите Йеллоустона, на спутнике с криогенными установками, которым заправлял орден ледяных нищенствующих. На Окраину Неба эти нищенствующие никогда не забредали, но она кое-что слышала об их промысле. Эта добровольная религиозная организация дала обет помогать тем, чье здоровье серьезно пострадало при космических перелетах. Например, очень частым явлением была посткриогенная амнезия – побочный результат размораживания после криосна.

Пробуждение на спутнике ледяных нищенствующих – это уже причина для беспокойства. А в случае с Хоури амнезия была настолько серьезной, что стерла даже память о космическом перелете. Последнее ее воспоминание было весьма специфическим: она лежит в госпитальной палатке на Окраине Неба, а рядом ее муж Фазиль. Обоим досталось в очередном сражении. Ранения не угрожали жизни и могли быть излечены в любом орбитальном госпитале. Пришел санитар и стал готовить пациентов к кратковременному криосну. Их охладят, отправят на орбиту в шаттле, а там поместят на склад – дожидаться, когда у хирургов дойдут до них руки. Процедура могла продлиться несколько месяцев, но санитар намекнул, что есть неплохие шансы вернуться в строй до окончания войны. Хоури и Фазиль поверили санитару, – в конце концов, они были настоящими профессионалами.

А потом она пробудилась. Но вместо того, чтобы перебраться в палату для выздоравливающих, оказалась на попечении ледяных нищенствующих. У вас, заявили ей с йеллоустонским акцентом, нет ни амнезии, ни иных осложнений, какие бывают у «слякоти». Все гораздо хуже.

Причину случившегося главный нищенствующий назвал бюрократической ошибкой. На орбите Окраины Неба в криогенную установку попала ракета. Хоури и Фазиль оказались среди немногих счастливцев, оставшихся в живых, но все их документы пропали. В ходе опознания замороженных ошибок избежать не удалось. Хоури приняли за наблюдательницу-демархистку, которая изучала войну на Окраине Неба и уже собиралась вернуться на Йеллоустон, когда попала под обстрел. Хоури прооперировали, а затем погрузили на борт корабля, уже готовившегося к старту.

К сожалению, с Фазилем такой ошибки не произошло. Пока корабль уносил спящую в криокапсуле Хоури за многие световые годы к Эпсилону Эридана, Фазиль старел – на один год за каждый год ее полета. Разумеется, сказали нищенствующие, подмену вскоре обнаружили, но было уже поздно. Рейсов до Окраины Неба нет и не ожидается еще лет десять. Даже если бы Хоури отправилась на Окраину Неба сейчас же (что опять-таки невозможно, учитывая, на какие планеты предстоит лететь кораблям, висящим ныне на орбитах Йеллоустона), до воссоединения с Фазилем прошло бы лет сорок. А Фазиль и знать не будет, что она возвращается, – вполне может жениться, завести детей и даже внуков. Прилети Хоури к нему, и она станет призраком былой любви, давно поглощенной Небытием. А ведь еще необходимо учитывать, что Фазиль мог погибнуть, вернувшись на фронт.

До того как нищенствующие изложили все эти доводы Хоури, она никогда не задумывалась о скорости света. Знала только, что во всей Вселенной нет ничего быстрее… Но, как она теперь убедилась, эта скорость слишком мала, чтобы сохранить жизнь любви.

Один беспощадный момент истины – и она поняла, что важнейшие свойства Вселенной, ее физические законы, сговорились между собой, чтобы подвести ее к пропасти, полной ужаса и одиночества. Ей было бы легче, куда легче, если бы она знала, что Фазиль умер. Теперь же между нею и им лежит океан неизвестности – пространство и время.

В ней бушевал гнев, грозя сжечь ее дотла.

Позже в тот день пришел человек и предложил Хоури убивать по найму, и она удивительно легко согласилась.

Имя этого человека было Таннер Мирабель. Он тоже был солдатом с Окраины Неба. Таннер считался настоящим специалистом по выискиванию потенциальных убийц; он заинтересовался Хоури, как только ее разморозили. Мирабель связал ее с мистером Нгом, известным герметиком.

Вскоре Нг пригласил ее на собеседование. За этим последовали психометрические тесты. Убийцы, как считали на этой планете, должны быть людьми здравомыслящими, склонными к аналитическому мышлению. Чтобы четко различали законное умерщвление и уголовное преступление и не переступали весьма зыбкую границу. В противном случае акции компании могут рухнуть в Мульчу.

Все эти тесты Хоури прошла легко.

Были и другие. Иногда заказчики требовали чрезвычайно хитроумных способов своей потенциальной ликвидации, поскольку в глубине души не верили, что дойдет до убийства, и считали себя достаточно умными и изворотливыми, чтобы протянуть условленные дни и даже месяцы охоты и оставить убийцу с носом. Поэтому Хоури надлежало свести близкое знакомство со всеми видами оружия, используемого в «Игре».

Ну, уж чем-чем, а орудиями убийства профессионального солдата с Окраины Неба не удивишь.

Но даже она не видела ничего похожего на ту штуковину, которую ей доставила «зубная фея» в этот раз.

Потребовалось не меньше минуты, чтобы понять, как собирается это ружье. Получилось нечто вроде снайперской винтовки с чудовищно толстым перфорированным стволом. Обойма содержала несколько черных, похожих то ли на дротики, то ли на мальков рыбы-меча патронов. На каждой пуле присутствовала красноречивая метка – голографическое изображение черепа. Это удивило Хоури – она еще никогда не применяла отравленные боеприпасы.

А что за дела с этим Монументом?

– Ящик, – сказала она, – мне хотелось бы кое-что…

В этот момент фуникулер резко устремился вниз. Рикши прямо по его курсу изо всех сил закрутили педали, чтобы избежать столкновения. Перед глазами полыхнуло, на сетчатке отпечатались цифры – плата за проезд.

Хоури провела мизинцем по кредитному терминалу, переводя деньги с защищенного счета – у этого банка, находящегося в Пологе, не было никаких контактов с «Точкой Омега». «Цель» с хорошими связями способна отследить передвижения своего охотника по ряби на поверхности финансового моря. Заметанием следов пренебрегать нельзя.

Хоури открыла дверцу и выскочила. Здесь, как и всегда на поверхности планеты, шел мелкий дождь; его называли внутренним. Специфическая вонь Мульчи – смесь запахов канализации, пота, пряностей, озона и едкого дыма очагов – с силой ударила в ноздри. Шум тоже был невыносим: повозки, рикши, колокольчики, клаксоны. В этот фон вплетались выкрики уличных торговцев, визг животных в клетках, куплеты бродячих певцов, объявления голографической рекламы на всех наречиях, от современного норта и до каназиана.

Хоури надела широкополую фетровую шляпу и подняла воротник пальто, доходившего до колен. Фуникулер вытянул «руку» и ухватился за свисающий трос. Вскоре он затерялся среди других вагончиков, качающихся, как маятник, и стремящихся побыстрее подняться к бурому куполу «неба».

– Эй, Ящик, – сказала она, – твой ход.

Его голос прозвучал прямо в ее мозгу:

– Доверься мне. У меня хорошие предчувствия.

Совет капитана хорош, думала Илиа Вольева. Убийство Нагорного – единственный надежный выход. Безумец сам облегчил ей задачу – тем, что поднял на нее руку. Рассуждения на моральные темы теперь абсурдны.

Нападение произошло несколько месяцев назад по бортовому времени. Она тянула с решением проблемы, но сейчас обстоятельства требуют немедленных действий. Очень скоро корабль подлетит к Йеллоустону, экипаж выйдет из криосна. Когда это произойдет, ей придется солгать, будто Нагорный скончался, будучи замороженным, из-за какого-то вполне объяснимого сбоя в работе капсулы.

Надо собрать волю в кулак, выйти из лаборатории и сделать то, что должно быть сделано.

Помещение, которое занимала Вольева, по стандартам «Ностальгии по бесконечности», было совсем скромным. Она ведь могла взять себе целую анфиладу залов. Только зачем ей это? Часы бодрствования тратятся на уход за боевыми системами, на остальное времени почти не остается. А когда она спит, ей снятся все те же боевые системы.

Конечно, иногда она разрешала себе попользоваться – не скажешь же «насладиться» – корабельной роскошью.

Места ей хватало вполне. У нее была постель, кое-какая мебель, довольно аскетичная на вид, хотя, откровенно говоря, корабль мог предоставить ей мебель любого стиля и качества. К ее комнате примыкал небольшой «аппендикс», там она устроила лабораторию. Илиа испытывала различные методы борьбы с болезнью капитана. Ее работа в этом направлении носила весьма любительский характер, результатами она ни с кем не делилась. Зачем возбуждать напрасные надежды?

Здесь же она потом хранила и голову Нагорного. Голова была заморожена. Держала ее Вольева в старом шлеме космического скафандра, который, обнаружив, что хозяин умер, сам явился к Вольевой, чтобы пройти надлежащий ремонт и чистку. Она что-то слышала о шлемах с острой как бритва диафрагмой на уровне воротника, которая при необходимости быстро и безболезненно отделяла голову от тела. Однако этот был не из их числа.

Впрочем, Нагорный умер весьма любопытным образом. Вольева разбудила капитана и изложила ему ситуацию со стажером. По-видимому, тот сошел с ума в результате ее экспериментов. Она подробно рассказала о проблемах, возникших при попытке подключить его к орудийным системам с помощью датчиков, вживленных в мозг. Даже упомянула о мучивших Нагорного кошмарах, а потом вкратце поведала, как артиллерист напал на нее, а затем исчез в неведомых глубинах корабля. Капитан не стал донимать ее вопросами о кошмарах, чему тогда Вольева обрадовалась, так как ей не хотелось обсуждать эту тему, а особенно содержание снов Нагорного.

Потом она обнаружила, что абстрагироваться от темы кошмаров становится все труднее. Дело в том, что это были не отдельные обрывки снов, не разрозненные дурные видения, хотя и такие могут сильно влиять на психику. Нет. Из того, что она слышала от Нагорного, можно было заключить, что кошмары повторялись многократно и отличались детализацией. По большей части они касались некоего существа, которое называлось Похитителем Солнц. Это был личный палач Нагорного. Не было ясности в том, чего Похититель Солнц старался добиться от Нагорного, но он вызывал у последнего ужас, представая воплощением мирового зла.

Как-то Вольева заглянула в блокнот, который нашла в комнате Нагорного. Там были карандашные наброски, сделанные как будто в лихорадочном состоянии. Они изображали жутких существ, похожих на птиц, с пустыми глазницами и выпирающими костями скелета. Если это видения, посещавшие Нагорного в бреду, то ему было чего бояться. Однако оставался вопрос: как соотносятся эти фантомы с занятиями в ЦАПе? Какое замыкание при подключении нейронной системы стажера к бортовой технике ударило по той части мозга, которая рождает кошмары?

Теперь, оглядываясь назад, Вольева понимала, что действовала слишком поспешно и грубо. Впрочем, она лишь выполняла приказ Садзаки привести корабельное вооружение в боевую готовность.

Итак, у Нагорного произошел срыв, и он бежал в неконтролируемые недра полуразрушенного корабля. Рекомендация капитана – найти и убить этого человека – полностью совпадала с ее инстинктивным решением. Однако исполнить его удалось далеко не сразу. Вольевой пришлось установить датчики во множестве коридоров – конечно, далеко не во всех. Она получила тьму докладов от крыс-уборщиц, пытаясь выяснить, где прячется Нагорный. Временами ей казалось, что все напрасно, что Нагорный будет разгуливать на свободе, даже когда корабль окажется на орбите Йеллоустона и проснутся остальные члены команды…

И тут Нагорный совершил две ошибки – надо полагать, вследствие критического обострения его болезни. Первая заключалась в том, что он вломился в каюту Вольевой и оставил послание, написанное на стене его артериальной кровью. Очень простой текст, всего два слова. Ничего неожиданного для нее: «Похититель Солнц».

Затем, уже в полном безумии, он украл шлем от ее скафандра, бросив все остальное. Каким-то образом обойдя поставленные Вольевой защитные устройства, он взломал замок каюты и устроил там засаду, а когда хозяйка примчалась к себе, отобрал у нее пистолет и прыжками потащил по длинному, постепенно закругляющемуся коридору, к ближайшей лифтовой шахте. Вольева пыталась сопротивляться, но силы Нагорного словно удесятерились, он держал ее стальной хваткой. И все же она считала, что у нее есть шанс – ведь ее увлекали туда, где ходят лифты.

Однако, как оказалось, Нагорный вовсе не собирался ждать лифта. С помощью ее пистолета он взломал дверь, ведущую к бездонным глубинам шахты, где бродило гулкое эхо. Без всяких церемоний – даже не попрощавшись – Нагорный швырнул Илиа туда.

Это была его вторая грубая ошибка.

Шахта пронизывала весь корабль – от носа до кормы. Вольевой предстояло пролететь несколько километров, прежде чем она ударится о дно. Через несколько секунд, когда ей стало казаться, что сердце вот-вот остановится, она вдруг поняла, чтó должно произойти. Она будет падать, пока не разобьется, и не важно, сколько мгновений или минут займет этот процесс. Стены шахты отвесны и ровны, шансов ухватиться за что-то или замедлить падение нет.

Ее ждет смерть.

И вдруг… Нет, это случилось не сразу, отчего ей потом было очень стыдно. Вдруг какая-то часть ее мозга занялась анализом ситуации совсем в другом направлении. Илиа увидела себя не падающей сквозь корабль, а стоящей на месте по отношению к звездам, висящей в невесомости, тогда как мимо нее несутся вверх стенки корабля. Сама Вольева не испытывала никакого ускорения. Ускорением обладал лишь корабль.

А ускорение корабля поддавалось управлению с помощью браслета.

На детали у нее не оставалось времени. Была лишь идея – будто вспышка в голове. Вольева понимала: необходимо эту идею немедленно реализовать или… встретить свою погибель. Падение можно прекратить, включив торможение корабля на то время, которое необходимо для получения нужного эффекта.

Номинальное ускорение сейчас составляло одно g, вот почему Нагорный с такой легкостью представил себе корабль в качестве дома огромной высоты, с которой он и сбросил Вольеву. Она падала уже не меньше десяти секунд – именно столько времени ее ум перерабатывал информацию. Что же необходимо? Десятисекундный тормозной импульс с обратным ускорением одно g? Нет, это мало что даст. Лучше односекундный импульс и десятикратное ускорение. Она знала, что двигатели на это способны. Такой маневр не повредит и команде, спящей в криокапсулах. Не опасен он и для Вольевой – она лишь увидит, как бег стенок корабля мимо нее резко замедлится.

А вот Нагорный почти беззащитен.

Выполнить решение было непросто. Рев воздуха в шахте почти заглушал ее голос, когда она отдавала приказ через браслет. Потом наступил страшный момент: корабль будто не желал реагировать на ее слова. А дальше наступило блаженство: он взялся за ум и выполнил распоряжение.

Позже Вольева обнаружила Нагорного. Пиковое ускорение в течение одной секунды, вообще-то, не было бы фатальным, но Вольева сбросила скорость не за один прием, а за несколько, методом проб и ошибок, причем каждый импульс швырял безумца между полом и потолком.

Сама Вольева тоже пострадала – удары о стены шахты стоили ей сломанной ноги. Правда, нога потом срослась, остались лишь мрачные воспоминания о боли. Она помнила, как пользовалась лазерной кюреткой, чтобы отделить голову Нагорного, зная, что еще предстоит удаление вживленных в его мозг датчиков. Имплантаты были тоненькие, крохотные, выращенные в ходе трудоемкого процесса на молекулярном уровне. Ей очень не хотелось, чтобы кому-то удалось этот процесс потом продублировать.

Она вынула голову Нагорного из шлема, погрузила ее в жидкий азот. Затем сунула руки в две пары рукавиц, висевших среди прочих инструментов над рабочим столом. Крошечные блестящие орудия тут же пришли в движение и сами опустились на поверхность черепа, готовые трепанировать его, а потом зашить с фантастической точностью. Однако до того, как череп будет восстановлен, Вольева заменит настоящие датчики на фальшивые – в случае расследования никто не спросит, чтó она вынула из мозга погибшего.

Голову, конечно, придется пришить, но тут особой спешки нет. Когда все проснутся и узнают, что произошло с Нагорным, – вернее, что им положено узнать, – у них не появится желания скрупулезно изучить труп. Конечно, может возникнуть проблема с Суджик – она была любовницей Нагорного, когда тот пребывал в здравом рассудке.

Как и многие люди, Илиа Вольева считала, что проблемы надо решать по мере их возникновения.

А пока ее инструменты глубоко проникали в голову Нагорного в поисках того, что принадлежало ей. И тут пришла мысль: кем же его заменить?

Конечно, не кем-нибудь из тех, кто находится на борту. Впрочем, на орбите Йеллоустона она наверняка отыщет нового стажера.

– Ящик, а не становится ли тут жарковато?

Его голос, дрожащий, чуть утративший внятность, проник сквозь массивные дома, которые громоздились над головой Хоури.

– Милая девочка, тут будет так жарко, что мы раскалимся добела. Держись. И смотри, не потеряй отравленные дротики.

– Да, кстати, о них… Я…

Хоури отпрянула в сторону, и мимо нее промаршировали трое комусо в шлемах, похожих на лыковые корзины. Своими бамбуковыми флейтами якухати они размахивали, как мажоретки жезлами. При их появлении стая обезьян капуцинов в панике рассеялась и попряталась в тенях.

– Я просто хочу спросить: а ну как случайно подстрелю постороннего?

– Ничего страшного не случится, – отозвался Нг. – Этот яд рассчитан исключительно на биохимию Тараши, любой другой получит лишь довольно неприятное проникающее ранение.

– А если это будет клон Тараши?

– Ты полагаешь такое вероятным?

– Просто спрашиваю. – От нее не укрылось, что Ящик вдруг занервничал.

– Если такой клон существует и мы его по ошибке пристрелим, то это будет проблемой Тараши, а не твоей и не моей. Все это записано в контракте. Как-нибудь почитай его на досуге.

– Только если меня тоска заест, – ответила Хоури.

И замерла, так как все вокруг неожиданно изменилось. Нг умолк, его голос сменился четким пульсирующим гудком, – тихий и зловещий, он напоминал эхолокационные импульсы хищника. За последние полгода Хоури слышала этот гудок не меньше десяти раз, и он всегда означал, что цель близка.

Значит, Тараши сейчас в радиусе пятисот метров от нее, не далее. Этот факт, соотнесенный с моментом возникновения гудка, говорит о том, что Тараши внутри Монумента.

В подобные моменты «Игра» становится всеобщим достоянием. Тараши знает об этом – такой же приборчик, как у Хоури, имплантировали и ему в одной из тайных клиник Полога. Эта штуковина генерирует в мозгу Тараши похожие импульсы. По всему Городу Бездны различные информационные Сети, специализирующиеся на «Игре Теней», посылают свои мобильные группы туда, где должно произойти убийство. Самые везучие, наверное, уже совсем рядом.

По мере приближения Хоури к Монументу пульсация становилась напряженнее, но частота нарастала небыстро. Вероятно, Тараши находился где-то наверху, так что расстояние между ними менялось мало.

Цокольная часть Монумента была вся в трещинах, они образовались из-за подвижек грунта – сооружение находилось в опасной близости от Бездны. Изначально в этом фундаменте и ниже располагался торговый комплекс, но потом он достался Мульче. Самые нижние уровни были затоплены, пешеходные мостки и лестницы окунались в воду цвета жженого сахара. Но над цоколем и затопленной площадью все еще высился тетраэдр Монумента – благодаря еще одной, меньшей, пирамиде, перевернутой и вмурованной глубоко в материнские породы. Там и находился единственный вход в Монумент.

Теперь, если Хоури удастся проникнуть в здание, Тараши может считать себя стопроцентным покойником. Но для этого ей надо пройти по мостику, подвешенному над затопленной площадью. А там она будет хорошо видна засевшему внутри Монумента человеку. Интересно, о чем думает ее будущая жертва…

В своих снах Хоури нередко видела одно и то же: почти обезлюдевший город, где ее преследует неутомимый охотник. А Тараши это же переживал наяву. Она вспомнила, что ее охотник никогда не спешил, – и от этого кошмар был еще страшнее. Спасаясь, Хоури бежала на ватных ногах в вязком, как тесто, воздухе, а мудрый преследователь передвигался спокойно, неторопливо – и неизменно сокращал расстояние.

Когда Хоури пересекла мост, пульсация участилась. Теперь под ногами чавкала грязь. Временами пульсация ослабевала, потом учащалась вновь – Тараши перемещался внутри Монумента. Ему уже не уйти. Может, рассчитывает завести Хоури на крышу? Если он намерен воспользоваться там воздушным транспортом, это будет нарушением контракта. В салонах Полога такое считается более постыдным, чем легкая смерть от пули охотника.

Она вошла в атриум внутри перевернутой пирамиды-опоры. Постояла несколько секунд, чтобы глаза привыкли к слабому освещению. Достала из-под полы ружье с отравленными пулями. Осмотрела выход на случай, если Тараши надеется улизнуть. В том, что клиента здесь не оказалось, не было ничего удивительного.

Атриум пуст. Видны отчетливые следы мародеров. Лупит по металлу дождь. Хоури всматривалась в изувеченные, запыленные скульптуры, что на медных тросах во множестве свисали с потолка. Некоторые упали на мраморную террасу, острые металлические крылья птиц воткнулись в пол. Похожая на известь пыль покрывала их маховые перья.

Хоури подняла глаза к потолку.

– Тараши! – позвала она. – Слышишь меня? Я иду.

Ее немного удивляло отсутствие телевизионщиков. Раньше такого не бывало. Конец охоты близок, а нет ни прячущихся по углам операторов, ни толпы пьяных от предвкушения крови зевак, которые всегда увязываются за съемочными группами. На зов никто не ответил, но Хоури знала: цель где-то выше потолка.

Охотница пересекла атриум, направляясь к винтовой лестнице, ведущей в сам тетраэдр Монумента. Поднималась быстро, высматривая крупные предметы, с помощью которых можно перекрыть путь отступления жертвы. Тут хватало разбитых произведений искусства и ломаной мебели. Хоури свалила их в кучу на верхней площадке лестницы. Пусть эта баррикада и преодолима, она задержит Тараши, а Хоури ничего другого и не надо.

Пока она работала, с нее сошло семь потов и разнылась спина. Слегка переведя дух, Хоури приступила к наблюдению за окрестностями. Непрестанное арпеджиато в голове говорило о том, что Тараши совсем близко.

Верхняя часть Монумента была отведена под индивидуальные усыпальницы Восьмидесяти. Эти маленькие мемориалы располагались в стенных нишах, а сами стены из величественного черного мрамора поднимались на головокружительную высоту, к потолку, поддерживаемому колоннами с кариатидами в соблазнительных позах. Стены, пронизанные арками, перекрывали обзор, и в любую сторону было видно лишь на несколько десятков метров. Три треугольника, составлявшие потолок, местами были пробиты, сквозь дыры в зал проникал тусклый серый свет. Из самых больших пробоин хлестали дождевые струи.

Хоури заметила, что половина ниш пустует: может, гробницы разграблены, а может, родственники усопших забрали их бренные останки, чтобы захоронить в более надежных местах. Из оставшихся могил две трети сохранились хорошо: есть и портреты погребенных, и таблички с их биографиями, и их любимые вещи, расставленные в определенном порядке. Были и такие, где виднелись голограммы статуй, а в двух открытых гробницах лежали забальзамированные тела, явно побывавшие в руках опытного таксидермиста, который заштопал наиболее страшные раны, явившиеся причиной смерти.

Хорошо сохранившиеся могилы не привлекали внимания Хоури, она осматривала лишь те, что подверглись надругательствам вандалов. Тут хватало всяких обломков. Пригодились и бюсты – их можно было легко переносить, ухватившись за подставку. Хоури не пыталась аккуратно укладывать их на ступеньках, а просто громоздила в кучу. Раньше у бюстов были глаза из самоцветов, но о них позаботились мародеры. Полноразмерные статуи перетаскивать было трудно, она едва справилась с одной.

Вскоре баррикада была завершена. Ее основу составили как попало наваленные головы. Столь невежливое обращение никак не отразилось на лицах – они хранили каменное достоинство. Кучу окружали всякие мелкие предметы: вазы, Библии, даже роботы-уборщики. Если Тараши начнет разбирать этот завал, Хоури услышит и моментально окажется рядом. Убить его на этой куче голов было бы даже забавно – она чуть-чуть напоминает Голгофу.

Делая свое дело, Хоури одновременно прислушивалась к мерным шагам где-то за стенами.

– Тараши! – позвала она. – Не трудись. Отсюда нет выхода.

Его ответ прозвучал удивительно громко и уверенно:

– Ты ошибаешься, Ана. Выход будет – недаром же мы здесь.

Вот черт! Клиент не должен знать ее имени!

– Куда выход? В царство мертвых?

Казалось, он забавляется.

– Что-то в этом духе.

Такую браваду в предчувствии неизбежного конца Хоури встречала не впервые. Ей это даже нравилось.

– Хочешь, чтобы я тебя нашла?

– Почему бы и нет, раз уж ты проделала такой приличный путь?

– Понятно. Желаешь за свои денежки получить полное удовольствие. В твоем контракте столько всяких оговорок, – должно быть, он тебе обошелся недешево.

– Оговорок?

Пульс, звучавший в ее голове, на мгновение прервался.

– Например, это оружие. И то, что мы одни.

– А! – воскликнул Тараши. – То, о чем ты говоришь, и впрямь стоило дорого. Видишь ли, мне хотелось придать этому делу сугубо личный характер. Во всяком случае, на его завершающей стадии.

Хоури стало не по себе. Еще никогда ей не приходилось так долго говорить со своей жертвой. Да и невозможно это было среди ревущей кровожадной толпы. Взяв наперевес ружье с отравленными пулями, она медленно пошла по проходу.

– А зачем нужен пункт о сокрытии сведений от публики? – спросила она, не желая прерывать контакт.

– Забочусь о своем достоинстве. Я хочу сыграть в эту «Игру», но не хочу опозориться в процессе.

– Ты где-то близко.

– Да, совсем рядом.

– А ты боишься?

– Естественно. Только не смерти, а жизни. Я не один месяц потратил, чтобы достичь такого состояния. – Его шаги смолкли. – Тебе здесь нравится, Ана?

– Немножко напрягает беспорядок.

– Но выбрано место хорошо, согласись.

Хоури свернула в другой проход. Клиент стоял у одной из гробниц. Он выглядел сверхъестественно хладнокровным – спокойнее статуй, которые наблюдали за их сближением. Внутренний дождь оставил темные пятна на его бордовой одежде, такой модной у жителей Полога. Намокшие волосы некрасиво облепили череп. Выглядел он моложе, чем предыдущие жертвы Хоури: то ли ему в самом деле было меньше лет, то ли он мог позволить себе дорогие способы продления жизни. Она почему-то решила, что верно первое.

– Ты помнишь, зачем мы сюда пришли? – спросил он.

– Помню. Только не уверена, что мне это нравится.

– Не важно. Действуй!

Один из лучей света, падавший из дыры в потолке, словно по волшебству переместился на Тараши. Задержался он не больше секунды, но Хоури хватило времени, чтобы вскинуть винтовку и выстрелить.

– Отлично сработано, – похвалил Тараши, и в его голосе не слышалось боли.

Одной рукой он уперся в стену, чтобы не упасть, а другой взялся за черную стрелку, торчавшую у него из груди, и вырвал ее, как вырывают прицепившийся к одежде репей. Острый дротик упал на пол, его конец поблескивал красным. Хоури снова прицелилась, но Тараши остановил ее, подняв окровавленную ладонь.

– Одного вполне достаточно, – сказал он.

Хоури подумала, что ее сейчас обязательно вырвет.

– Почему ты не умер?

– Немного еще поживу. Если точнее, то несколько месяцев. Яд действует медленно. Так что вполне хватит времени подумать.

– О чем подумать?

Тараши провел по влажным волосам окровавленной рукой. Отер запачканные пылью и кровью ладони о брюки.

– Последую ли я за ней.

Пульсация в голове прекратилась так внезапно, что у Хоури сильно закружилась голова. В полуобмороке охотница опустилась на пол. «Контракт выполнен, – поняла она. – Я снова победила».

Впрочем, Тараши был еще жив.

– Это моя мать, – указал Тараши на ближайшее захоронение.

Оно было из тех, за которыми хорошо присматривают: на алебастровом бюсте женщины нет даже пыли. Возможно, ее стер сам Тараши перед встречей с Хоури. Лицо не было повреждено, в глазницах сияли драгоценные камни. На лице с аристократичными чертами ни щербин, ни плесени.

– Надин Венг-да Сильва Тараши.

– Что с ней случилось?

– Разумеется, она умерла в процессе сканирования. Деструктивное картирование проходило так быстро, что половина мозга еще функционировала, в то время как вторая была оторвана.

– Мне жаль ее, хоть я и знаю, что она пошла на это добровольно.

– Не надо жалеть, ей еще повезло. Тебе эта история известна, Ана?

– Я же нездешняя.

– Что-то такое слышал… вроде ты служила в армии, воевала, и с тобой приключилась какая-то беда. Ладно, я тебе расскажу. Сканирование прошло успешно, но в программу хранения и использования полученной информации закралась ошибка. Нарушилась процедура, позволяющая альфам эволюционировать с течением времени, постигать, чувствовать, запоминать – словом, делать все то, что делает нас людьми. Программа работала хорошо до тех пор, пока не был отсканирован последний из Восьмидесяти, а это произошло ровно через год после сканирования самого первого. Затем в альфа-записях стали развиваться загадочные патологии. Одни записи необратимо разрушались, другие безнадежно зацикливались.

– Но ты сказал, что ей повезло.

– Альфы некоторых из Восьмидесяти продолжали функционировать, – ответил Тараши. – Им удалось протянуть около полутора веков. Даже эпидемия их не коснулась – они успели уйти в защищенные компьютеры Пояса, который мы теперь называем Ржавым. – Помедлив, он добавил: – Но тем самым они лишились прямых связей с реальным миром, им пришлось развиваться в невероятно сложной искусственной среде.

– И твоя мать?..

– Предложила мне присоединиться к ней. Теперь технология сканирования куда лучше прежней. Она больше не убивает.

– И что же тебя удержало?

– Это был бы уже не я, согласись. Просто копия – и моя мать поняла бы это. Нет, уж лучше… – Он потрогал крошечную ранку. – Уж лучше я умру в реальном мире, а та копия – все, что от меня останется. Я вполне успею пройти сканирование до того, как яд повредит нейронные структуры.

– А ты сам разве не мог сделать себе инъекцию?

– Не настолько уж я сумасшедший… Впрочем, конечно, я покончил бы с собой – в жизни ничто не дается даром. Но я предпочел вовлечь в это дело тебя, тем самым отсрочив свой конец и введя элемент случайности. В любой момент я мог решить, что жизнь предпочтительнее смерти, и оказать сопротивление убийце – но шансов на спасение оставалось бы крайне мало.

– Русская рулетка обошлась бы дешевле.

– Слишком быстро, слишком многое зависит от случая… и ничуть не стильно. – Он шагнул вперед, взял Хоури за руку и пожал так, будто заключал с ней какую-то важную сделку. – Спасибо, Ана.

– Спасибо?

Не отвечая, он пошел туда, откуда доносился шум. Груда бюстов рассыпалась с грохотом, на лестнице загремели шаги. Кобальтовая ваза разбилась вдребезги под обломками баррикады. Хоури услышала шепот летающих камер.

Когда же появились люди, это были совсем не те, кого она ожидала увидеть. Трое пожилых мужчин были одеты в консервативной манере Полога: дорого, но не вычурно. Пончо, фетровые шляпы, толстые операторские очки в черепаховых оправах. Над ними витали камеры, выполнявшие все их приказания. Позади этой троицы виднелись два бронзовых паланкина. Один из них был маленьким, как для ребенка. Человек в бордовом жакете матадора держал в руке крошечную камеру. Две очень юные девушки раскрыли зонтики с акварельными аистами и китайскими иероглифами. Между ними стояла пожилая женщина с лицом куклы – хрупким, бесцветным и почти безжизненным. Она, громко рыдая, рухнула на колени перед Тараши. Хоури никогда ее не видела, но почему-то решила, что это жена Тараши, которую крошечная рыбка-меч сделала вдовой.

Женщина посмотрела на Хоури серыми, как дым, глазами. Ее голос был бесстрастен.

– Надеюсь, вы дорого заплатите за это.

– Я просто выполняла работу.

Эти слова дались Ане с трудом.

Вновь прибывшие помогли Тараши добраться до лестницы. Хоури провожала их взглядом, пока они не исчезли внизу. Вот жена Тараши в последний раз с упреком оглядывается на нее. Вот доносится эхо шагов с лестницы и мраморной террасы. Еще минута, и Ана останется одна.

Но тут сзади раздался шорох. Хоури резко повернулась, машинально вскидывая винтовку с новым патроном в стволе.

Между двумя надгробиями стоял паланкин.

– Ящик!

Она опустила оружие. Все равно от него теперь никакого проку – действие яда жестко увязано с биохимией Тараши.

Но этот паланкин не принадлежал Ящику! Хоури не увидела никаких рисунков, он был равномерно черен. Дверца паланкина отворилась – опять же такого раньше не происходило на глазах у Аны, – и появившийся оттуда мужчина безбоязненно направился к ней. На нем был жакет матадора, а вовсе не одежда герметика, до смерти напуганного плавящей чумой. В руке он держал миниатюрную видеокамеру.

– О Ящике мы позаботились, – сказал он. – С настоящей минуты вы больше никак с ним не связаны.

– А вы кто такой?

Может, он связан с Тараши?

– Просто человек, которому захотелось узнать, правдивы ли слухи насчет ваших талантов. – У мужчины был мягкий акцент, который явно не принадлежал ни местному уроженцу, ни жителю этой системы, ни даже выходцу с Окраины Неба. – И похоже, слава у вас вполне заслуженная. На данный момент это означает, что у нас с вами будет общий наниматель.

Она подумала, не всадить ли ему дротик в глаз. Убить не убьет, а вот от нахальства, может, излечит.

– И кто же это?

– Мадемуазель.

– Впервые слышу.

Мужчина нацелил на Хоури объектив. Камера вдруг раскрылась подобно драгоценному яйцу Фаберже, сотни крошечных изящных деталей цвета яшмы скользнули в разные стороны и приняли новое положение. И Хоури поняла, что смотрит прямо в пистолетное дуло.

– Зато она наслышана о вас.